Кирхгерр, Астрид

Астрид Кирхгерр
Astrid Kirchherr
Род деятельности:	фотограф, художница
Дата рождения:	20 мая 1938(1938-05-20) (85 лет)
Место рождения:	Гамбург, Германия
Гражданство:	Германия
Супруг:	Гибсон Кемп (разведены в 1974 году)  ? немецкий бизнесмен (разведены в 1985 году)
Дети:	нет

К:Википедия:Статьи без изображений (тип: не указан)

А́стрид Ки́рхгерр (нем. Astrid Kirchherr, р. 1938) — немецкая художница и фотограф, известная своим сотрудничеством и близкими отношениями с группой The Beatles.

Юность

Астрид Кирхгерр родилась в 1938 году в Гамбурге, в семье бывшего работника Ford. Когда началась Вторая мировая война, девочку эвакуировали к Балтийскому морю. С детства у неё остались мрачные воспоминания о разрушенном родном городе и о трупах, которых выбрасывало на берег моря после потопления транспортных судов «Кап Аркона» и «Дойчланд».

После окончания школы Астрид захотела стать модельером, но у неё обнаружился талант к чёрно-белой фотографии. Она сменила образовательный профиль, и после получения диплома четыре года (1959—1963) работала ассистенткой у своего преподавателя фотографии Рейнарда Вульфа.

В конце 1950-х—начале 1960-х годов Астрид и её друзья по художественному колледжу увлеклись движением экзистенционалистов, которых Джон Леннон позже назвал «экзистами». Об этом художница рассказала в 1995 году в своём интервью для BBC: «Наша философия — ведь мы были ещё детьми — в целом заключалась в ношении грязной одежды и напускном унылом виде. Но, конечно, мы знали, например, кто такой Жан Поль Сартр.. Нас вдохновляли французские писатели и художники, потому что Франция была к нам ближе всех. Англия была чересчур далека, не говоря уже об Америке. В общем, Франция была самой близкой к нам. Мы брали оттуда все новости и копировали одежду французских экзистенционалистов… Нам хотелось быть свободными, непохожими на других и, как бы сейчас сказали, прикольными».

Кирхгерр и The Beatles

В художественной школе Астрид Кирхгерр подружилась с Клаусом Форманом и Юргеном Фоллмером; у всех троих были одинаковые взгляды на моду, культуру и музыку. Кирхгерр стала девушкой Формана, который переехал в дом её семьи, где ему выделили отдельную комнату. Однажды, поссорившись с друзьями, раздражённый Форман решил побродить по Репербану. Там он услышал музыку, доносящуюся из ночного клуба «Кайзеркеллер». Форман зашёл туда и увидел выступление группы под названием «The Beatles». После этого случая Форману удалось убедить Кирхгерр и Фоллмера послушать музыку этой новой группы, посетив «Кайзеркеллер» (который был расположен в районе Репербана, пользовавшемся дурной славой). Астрид была под таким сильным впечатлением от «битлов», что пожелала немедленно познакомиться с ними и видеться как можно чаще. Просто трое друзей никогда прежде не слушали рок-н-ролла, ограничиваясь в основном джазом, из исполнителей — Нэт Кинг Коулом и The Platters.

Кирхгерр позже рассказывала, что вместе с Форманом и Фоллмером чувствовала себя неловко из-за недавнего прошлого Германии. Поэтому она была бы счастлива познакомиться с англичанами, хотя была уверена, что те будут смеяться над её немецким акцентом. Эту уверенность подкрепляло и то, что Джон Леннон часто язвительно кричал со сцены «Эй, немцы, а мы выиграли войну!», зная, что мало кто из немецких зрителей понимал английский, зато, если в клубе были англичане, то они-то на это хохотали до упаду.

Стюарту Сатклиффу очень нравились трое их постоянных зрителей, особенно Астрид — он называл их «настоящей богемой». Позже Билл Хэрри утверждал, что, когда Астрид входила в клуб, все взгляды устремлялись на неё. Сатклифф писал друзьям, что глаз не может оторвать от этой незнакомки, и хотел однажды поговорить с ней в перерыве, но она уже ушла из «Кайзеркеллера».

Вскоре Сатклиффу удалось познакомиться с Кирхгерр, Форманом и Фоллмером; он с радостью выяснил, что они, как и «битлы», закончили художественный колледж (теперь колледж, где училась Кирхгерр, называется Университетом прикладных наук). Кирхгерр спросила членов группы, не хотят ли они, чтобы она сфотографировала их на фотосессии, что их восхитило, так как у остальных подобных коллективов обычно не было снимков, сделанных профессионалами. Уже на следующее утро после этого Кирхгерр фотографировала The Beatles камерой Rolleicord в небольшом парке недалеко от Репербана, а вечером того же дня привела их всех (кроме Пита Беста, отказавшегося от приглашения) в свой дом. Комната Астрид вызвала всеобщий интерес: с чёрными обоями и мебелью, серебряной фольгой на стенах и веткой, свисавшей с потолка, она была обставлена во вкусе Формана. Но после того, как в жизнь Астрид вошли The Beatles, её отношения с Форманом стали чисто дружескими. Не прекращая этих дружеских отношений, Астрид стала встречаться с Сатклиффом.

Кирхгерр стала помогать «битлам». В частности, она поставляла им фенметразин, который они принимали с пивом и который придавал им сил и вдохновлял их. Фенметразин можно было купить только по рецепту врача, поэтому мать Астрид договорилась со знакомым аптекарем, чтобы тот продавал Астрид этот наркотик без всяких вопросов.

После встречи с Кирхгерр Леннон часто писал в письмах к своей девушке Синтии Пауэлл «Астрид сказала то, Астрид сделала это», из-за чего Синтия начала ревновать. Она успокоилась, лишь узнав об отношениях Кирхгерр и Сатклиффа. Когда Синтия с Дот Роун (девушкой Маккартни) в апреле 1961 года приехала в Гамбург, они остановились в доме Кирхгерров. Позже, в августе 1963 года, Астрид и её подруга встретили Джона и Синтию Леннонов в Париже, где те проводили медовый месяц. Все четверо ходили от бара к бару, пока, наконец, не пришли в комнату, которую снимала Астрид, и не уснули там на одной кровати.

Кирхгерр и «битлы» вновь встретились в 1966 году, когда группа приехала в Германию, и Кирхгерр дала Леннону письма, которые тот писал Сатклиффу в 1961—1962 годах. Леннон сказал, что это для него был «лучший подарок за многие годы». Самой Кирхгерр все участники группы писали часто. Она говорила: «Сейчас у меня сохранилась только парочка писем от Джорджа, которые я никому не покажу, но на самом деле этих писем — как от него, так и от остальных — было очень много. Я, наверное, выбрасывала их. Все делают так в молодости, не думая о будущем».

В 1968 году Кирхгерр стала дизайнером обложки альбома Джорджа Харрисона Wonderwall Music.

Кирхгерр считается изобретательницей необычных причёсок The Beatles, хотя она сама это яростно отрицает: «Глупые люди говорят, что я создала эти причёски! Это чепуха! Многие немецкие юноши их носили. Стюарт начал им подражать, за ним последовали и остальные. А из того, что я дала им, самое ценное — дружба». В 1995 году она сказала в своём интервью BBC: «Все мои приятели по колледжу бегали с этой так называемой „битловской причёской“! И мой дружок Клаус Форман её носил; она очень-очень понравилась Стюарту. Он первый попросил меня так его подстричь. А вот, например, Пит Бест, их первый барабанщик, был курчавым, у него эта стрижка не смотрелась». По словам Кирхгерр, когда сменил причёску Сатклифф, за ним последовал Харрисон, которого Астрид подстригла во время своего визита в Ливерпуль. А Леннону и Маккартни сделал эту причёску в Париже Фоллмер, который тогда работал там ассистентом у фотографа Уильяма Клейна.

Когда Сатклифф переехал в дом Кирхгерров, у него вошло в привычку брать одежду у Астрид, так как он был одного с нею роста. Он носил её брюки, пиджаки и шарфы. Кроме того, он брал у неё взаймы кордовый костюм без лацканов, который он надевал для выступлений. Над этим костюмом часто смеялся Леннон, спрашивая, не у матери ли Сатклифф одолжил эту одежду.

Помолвка со Стюартом Сатклиффом

Стюарт Сатклифф писал друзьям, что с самого начала влюбился в Астрид, и расспрашивал её приятелей о её вкусах (какие ей нравились цветы, фильмы, книги, картины; с какими она дружила людьми). Пит Бест позже рассказывал, что начало романа Астрид и Стюарта было «точь-в-точь как в сказке». Сама Кирхгерр утверждает, что влюбилась в Сатклиффа с первого взгляда, и до сих пор называет его «своим единственным возлюбленным».

Астрид и Стюарт обручились в ноябре 1960 года, обменявшись, по немецкому обычаю, кольцами. Сатклифф написал родителям, сообщив, что помолвлен с Астрид Кирхгерр, и они были шокированы этим, так как думали, что их сын собирался оставить искусство; впрочем, Стюарт говорил Астрид, что собирался стать учителем в Лондоне или Гамбурге. В феврале 1961 года Сатклифф, заняв у невесты денег на билет, вылетел навестить родных в Ливерпуль, затем вернулся оттуда через месяц.

Летом того же года Кирхгерр и Сатклифф прибыли в Ливерпуль вместе: Кирхгерр хотела до свадьбы встретиться с семьёй своего жениха, а также посмотреть на его родной город. Все ожидали, что из Гамбурга приедет странная женщина, одна из битников, но Астрид явилась в дом Сатклиффов строго одетой в кашемировый свитер и длинную юбку, принеся в подарок семье Стюарта одну большую орхидею.

В 1962 году Сатклиффу стало плохо в гамбургском художественном колледже. У него и до этого часто и сильно болела голова, и мать Астрид приглашала многих докторов, но никто не мог поставить точного диагноза. Вскоре Сатклиффу стало хуже, и вот 10 апреля 1962 года Астрид на работу позвонила мать и сказала, что он чувствует себя ужасно, его привезли домой и вызвали «Скорую помощь». Астрид примчалась домой и вместе со Стюартом отправилась в больницу, но он ещё в дороге умер у неё на руках.

Спустя три дня в Гамбург прилетели выступать Леннон, Маккартни и Бест. Кирхгерр встретила их в аэропорту и сообщила, что Сатклифф скончался от кровоизлияния в мозг. Через некоторое время прибыли Харрисон, Брайан Эпстайн и мать Сатклиффа, которой срочно послали телеграмму. Леннон и Харрисон заботились об убитой горем Астрид. Однажды Леннон сказал ей, что ей всё-таки нужно было сделать выбор «жить или умереть, ведь третьего не дано».

Карьера

В 1964 году Кирхгерр стала свободным фотографом. Со своим коллегой Максом Шелером она фотографировала The Beatles во время съёмок «Вечера трудного дня» для немецкого журнала «Stern». Брайан Эпстайн запретил фотографировать группу без его на то разрешения, но Кирхгерр предварительно позвонила Харрисону, который сказал ей, что всё устроит, только если ей заплатят за работу.

Позже из редакции «Stern» позвонили Биллу Хэрри в редакцию «Mersey Beat» и спросили, не мог бы он выслать им фотографии всех ливерпульских музыкальных групп. Хэрри предложил Кирхгерр сделать эти фотографии. Впрочем, сама Кирхгерр утверждает, что предложение поступило из газеты «Liverpool Echo», куда она ранее поместила объявление.

Как бы то ни было, Кирхгерр и Шелер взялись за это дело, сказав, что каждый музыкант, который придёт фотографироваться к Сент-Джорджс-Холлу, получит по фунту. Но в назначенный день явились примерно двести групп, и у обоих фотографов вскоре кончились деньги. Эти чёрно-белые фотографии Кирхгерр опубликовала только в 1995-м году в своей книге «Ливерпульские дни» (англ. Liverpool Days). В 1999 году как продолжение ею был выпущен в двух частях сборник «Гамбургские дни» (англ. Hamburg Days), куда, кроме её фотографий, вошли рисунки Формана. На этих рисунках были запечатлены по памяти те события, которые хорошо помнил Форман, но не фотографировала Кирхгерр (или фотографии которых были утеряны).

Кирхгерр позже рассказывала, как трудно было стать женщиной-фотографом в 1960-х: «Каждая редакция газеты или журнала требовала, чтобы я опять и опять фотографировала The Beatles. Или же они просили разрешения на публикацию старых фотографий группы, даже если они были плохо снятыми и нечёткими. На другие мои работы никто смотреть не желал. Девушке-фотографу в шестидесятых годах было очень тяжело зарабатывать на жизнь. В конце концов я сдалась. С 1967 года я не сняла практически ни одной фотографии». Известно, что Кирхгерр решила сделать сборник фотографий «Когда у нас всё было замечательно» (англ. When We Was Fab, 2007) своей последней публикацией: «Я, наконец, создала книгу совершенно сама. Книгу с моими любимыми фотографиями, оформленными так, как оформила их я, вплоть до подписей и дизайна обложки… Эта книга — я сама. Поэтому она станет последней. Самой последней».

Кирхгерр очень уважает некоторых других фотографов, например, Энни Лейбовиц (за юмор), Ирвина Пенна, Ричарда Аведона; а также французских режиссёров Франсуа Трюффо и Жана Кокто. Из её собственных фотографий ей больше всего нравятся портреты Сатклиффа на фоне Балтийского моря и Леннона с Харрисоном в её комнате. Она не очень приветствует развитие цифровой фотографии, считая, что фотограф должен работать для искусства, а не для техники. Впрочем, она сама признаётся, что в целом не знает об IT ничего и боится Интернета.

Она всегда утверждает, что плохо разбирается в бизнесе и редко заботится о защите авторского права на свои работы. Её коллега Ульф Крюгер, продюсер, успешно занимается этим вместо неё, но, тем не менее, он считает, что Астрид потеряла за всю жизнь более 500000 фунтов на использованных без её разрешения фотографиях.

В июле 2001 года Кирхгерр посетила Ливерпуль, где в картинной галерее недалеко от «Cavern Club» открылась выставка её фотографий.. В августе того же года она стала гостьей ливерпульской «Недели The Beatles».

Жизнь от 60-х гг. до настоящего времени

В 1967 году Астрид Кирхгерр вышла замуж за Гибсона Кемпа, английского барабанщика, заменившего Ринго Старра в Rory Storm and the Hurricanes. Спустя семь лет супруги развелись. Кирхгерр работала официанткой, дизайнером, музыкальным продюсером, вышла замуж вторично за немецкого бизнесмена (этот брак продлился до 1985 года).

В 1994 году Кирхгерр была консультанткой на съёмках фильма «Пятый в квартете» о ней самой и начинающих The Beatles в Гамбурге. Её потряс актёр Стивен Дорфф, игравший Сатклиффа: по её словам, он был так сильно похож внешне и жестами на Сатклиффа, что у неё мурашки бежали по коже. Саму Кирхгерр играла Шерил Ли.

С середины 1990-х Кирхгерр и Крюгер держат магазин «К.&К.» в Гамбурге, продавая книги и фотоальбомы. Иногда они помогают устраивать городские мероприятия, связанные с The Beatles. У Кирхгерр нет детей, она живёт одна, но утверждает, что теперь вполне счастлива.

Ссылки

• Badman, Keith. The Beatles Off The Record. — Omnibus Press, 2000. — ISBN 978-0711979857.  (англ.)
• Harry, Bill. The Encyclopedia of Beatles People. — London: Blandford Press, 1997. — ISBN 978-0713726060.  (англ.)
• Lennon, Cynthia. John. — Hodder & Stoughton, 2005. — ISBN 978-0340895122.  (англ.)
• Miles, Barry. Many Years From Now. — Vintage-Random House, 1997. — ISBN 978-0749386580.  (англ.)
• Spitz, Bob. The Beatles: The Biography. — New York: Little, Brown and Company. — ISBN 978-0316803526.  (англ.)
• The Beatles. The Beatles Anthology (DVD). — Apple records, 2003.  (англ.)
• [www.center-of-beat.com/content.php/en/ak/ak Биография]  (англ.)
• [www.retrosellers.com/features10.htm Интервью]  (англ.)
• [www.npr.org/templates/story/story.php?storyId=18112532 Interviews: Photographer Astrid Kirchherr], Fresh Air, 15 January 2008  (англ.)

The Beatles   Персоналии   Германия   Фотография

Отрывок, характеризующий Кирхгерр, Астрид

– Да, в наше время трудно жить бы было без веры… – сказала княжна Марья.
– Да, да. Вот это истинная правда, – поспешно перебил Пьер.
– Отчего? – спросила Наташа, внимательно глядя в глаза Пьеру.
– Как отчего? – сказала княжна Марья. – Одна мысль о том, что ждет там…
Наташа, не дослушав княжны Марьи, опять вопросительно поглядела на Пьера.
– И оттого, – продолжал Пьер, – что только тот человек, который верит в то, что есть бог, управляющий нами, может перенести такую потерю, как ее и… ваша, – сказал Пьер.
Наташа раскрыла уже рот, желая сказать что то, но вдруг остановилась. Пьер поспешил отвернуться от нее и обратился опять к княжне Марье с вопросом о последних днях жизни своего друга. Смущение Пьера теперь почти исчезло; но вместе с тем он чувствовал, что исчезла вся его прежняя свобода. Он чувствовал, что над каждым его словом, действием теперь есть судья, суд, который дороже ему суда всех людей в мире. Он говорил теперь и вместе с своими словами соображал то впечатление, которое производили его слова на Наташу. Он не говорил нарочно того, что бы могло понравиться ей; но, что бы он ни говорил, он с ее точки зрения судил себя.
Княжна Марья неохотно, как это всегда бывает, начала рассказывать про то положение, в котором она застала князя Андрея. Но вопросы Пьера, его оживленно беспокойный взгляд, его дрожащее от волнения лицо понемногу заставили ее вдаться в подробности, которые она боялась для самой себя возобновлять в воображенье.
– Да, да, так, так… – говорил Пьер, нагнувшись вперед всем телом над княжной Марьей и жадно вслушиваясь в ее рассказ. – Да, да; так он успокоился? смягчился? Он так всеми силами души всегда искал одного; быть вполне хорошим, что он не мог бояться смерти. Недостатки, которые были в нем, – если они были, – происходили не от него. Так он смягчился? – говорил Пьер. – Какое счастье, что он свиделся с вами, – сказал он Наташе, вдруг обращаясь к ней и глядя на нее полными слез глазами.
Лицо Наташи вздрогнуло. Она нахмурилась и на мгновенье опустила глаза. С минуту она колебалась: говорить или не говорить?
– Да, это было счастье, – сказала она тихим грудным голосом, – для меня наверное это было счастье. – Она помолчала. – И он… он… он говорил, что он желал этого, в ту минуту, как я пришла к нему… – Голос Наташи оборвался. Она покраснела, сжала руки на коленах и вдруг, видимо сделав усилие над собой, подняла голову и быстро начала говорить:
– Мы ничего не знали, когда ехали из Москвы. Я не смела спросить про него. И вдруг Соня сказала мне, что он с нами. Я ничего не думала, не могла представить себе, в каком он положении; мне только надо было видеть его, быть с ним, – говорила она, дрожа и задыхаясь. И, не давая перебивать себя, она рассказала то, чего она еще никогда, никому не рассказывала: все то, что она пережила в те три недели их путешествия и жизни в Ярославль.
Пьер слушал ее с раскрытым ртом и не спуская с нее своих глаз, полных слезами. Слушая ее, он не думал ни о князе Андрее, ни о смерти, ни о том, что она рассказывала. Он слушал ее и только жалел ее за то страдание, которое она испытывала теперь, рассказывая.
Княжна, сморщившись от желания удержать слезы, сидела подле Наташи и слушала в первый раз историю этих последних дней любви своего брата с Наташей.
Этот мучительный и радостный рассказ, видимо, был необходим для Наташи.
Она говорила, перемешивая ничтожнейшие подробности с задушевнейшими тайнами, и, казалось, никогда не могла кончить. Несколько раз она повторяла то же самое.
За дверью послышался голос Десаля, спрашивавшего, можно ли Николушке войти проститься.
– Да вот и все, все… – сказала Наташа. Она быстро встала, в то время как входил Николушка, и почти побежала к двери, стукнулась головой о дверь, прикрытую портьерой, и с стоном не то боли, не то печали вырвалась из комнаты.
Пьер смотрел на дверь, в которую она вышла, и не понимал, отчего он вдруг один остался во всем мире.
Княжна Марья вызвала его из рассеянности, обратив его внимание на племянника, который вошел в комнату.
Лицо Николушки, похожее на отца, в минуту душевного размягчения, в котором Пьер теперь находился, так на него подействовало, что он, поцеловав Николушку, поспешно встал и, достав платок, отошел к окну. Он хотел проститься с княжной Марьей, но она удержала его.
– Нет, мы с Наташей не спим иногда до третьего часа; пожалуйста, посидите. Я велю дать ужинать. Подите вниз; мы сейчас придем.
Прежде чем Пьер вышел, княжна сказала ему:
– Это в первый раз она так говорила о нем.


Пьера провели в освещенную большую столовую; через несколько минут послышались шаги, и княжна с Наташей вошли в комнату. Наташа была спокойна, хотя строгое, без улыбки, выражение теперь опять установилось на ее лице. Княжна Марья, Наташа и Пьер одинаково испытывали то чувство неловкости, которое следует обыкновенно за оконченным серьезным и задушевным разговором. Продолжать прежний разговор невозможно; говорить о пустяках – совестно, а молчать неприятно, потому что хочется говорить, а этим молчанием как будто притворяешься. Они молча подошли к столу. Официанты отодвинули и пододвинули стулья. Пьер развернул холодную салфетку и, решившись прервать молчание, взглянул на Наташу и княжну Марью. Обе, очевидно, в то же время решились на то же: у обеих в глазах светилось довольство жизнью и признание того, что, кроме горя, есть и радости.
– Вы пьете водку, граф? – сказала княжна Марья, и эти слова вдруг разогнали тени прошедшего.
– Расскажите же про себя, – сказала княжна Марья. – Про вас рассказывают такие невероятные чудеса.
– Да, – с своей, теперь привычной, улыбкой кроткой насмешки отвечал Пьер. – Мне самому даже рассказывают про такие чудеса, каких я и во сне не видел. Марья Абрамовна приглашала меня к себе и все рассказывала мне, что со мной случилось, или должно было случиться. Степан Степаныч тоже научил меня, как мне надо рассказывать. Вообще я заметил, что быть интересным человеком очень покойно (я теперь интересный человек); меня зовут и мне рассказывают.
Наташа улыбнулась и хотела что то сказать.
– Нам рассказывали, – перебила ее княжна Марья, – что вы в Москве потеряли два миллиона. Правда это?
– А я стал втрое богаче, – сказал Пьер. Пьер, несмотря на то, что долги жены и необходимость построек изменили его дела, продолжал рассказывать, что он стал втрое богаче.
– Что я выиграл несомненно, – сказал он, – так это свободу… – начал он было серьезно; но раздумал продолжать, заметив, что это был слишком эгоистический предмет разговора.
– А вы строитесь?
– Да, Савельич велит.
– Скажите, вы не знали еще о кончине графини, когда остались в Москве? – сказала княжна Марья и тотчас же покраснела, заметив, что, делая этот вопрос вслед за его словами о том, что он свободен, она приписывает его словам такое значение, которого они, может быть, не имели.
– Нет, – отвечал Пьер, не найдя, очевидно, неловким то толкование, которое дала княжна Марья его упоминанию о своей свободе. – Я узнал это в Орле, и вы не можете себе представить, как меня это поразило. Мы не были примерные супруги, – сказал он быстро, взглянув на Наташу и заметив в лице ее любопытство о том, как он отзовется о своей жене. – Но смерть эта меня страшно поразила. Когда два человека ссорятся – всегда оба виноваты. И своя вина делается вдруг страшно тяжела перед человеком, которого уже нет больше. И потом такая смерть… без друзей, без утешения. Мне очень, очень жаль еe, – кончил он и с удовольствием заметил радостное одобрение на лице Наташи.
– Да, вот вы опять холостяк и жених, – сказала княжна Марья.
Пьер вдруг багрово покраснел и долго старался не смотреть на Наташу. Когда он решился взглянуть на нее, лицо ее было холодно, строго и даже презрительно, как ему показалось.
– Но вы точно видели и говорили с Наполеоном, как нам рассказывали? – сказала княжна Марья.
Пьер засмеялся.
– Ни разу, никогда. Всегда всем кажется, что быть в плену – значит быть в гостях у Наполеона. Я не только не видал его, но и не слыхал о нем. Я был гораздо в худшем обществе.
Ужин кончался, и Пьер, сначала отказывавшийся от рассказа о своем плене, понемногу вовлекся в этот рассказ.
– Но ведь правда, что вы остались, чтоб убить Наполеона? – спросила его Наташа, слегка улыбаясь. – Я тогда догадалась, когда мы вас встретили у Сухаревой башни; помните?
Пьер признался, что это была правда, и с этого вопроса, понемногу руководимый вопросами княжны Марьи и в особенности Наташи, вовлекся в подробный рассказ о своих похождениях.
Сначала он рассказывал с тем насмешливым, кротким взглядом, который он имел теперь на людей и в особенности на самого себя; но потом, когда он дошел до рассказа об ужасах и страданиях, которые он видел, он, сам того не замечая, увлекся и стал говорить с сдержанным волнением человека, в воспоминании переживающего сильные впечатления.
Княжна Марья с кроткой улыбкой смотрела то на Пьера, то на Наташу. Она во всем этом рассказе видела только Пьера и его доброту. Наташа, облокотившись на руку, с постоянно изменяющимся, вместе с рассказом, выражением лица, следила, ни на минуту не отрываясь, за Пьером, видимо, переживая с ним вместе то, что он рассказывал. Не только ее взгляд, но восклицания и короткие вопросы, которые она делала, показывали Пьеру, что из того, что он рассказывал, она понимала именно то, что он хотел передать. Видно было, что она понимала не только то, что он рассказывал, но и то, что он хотел бы и не мог выразить словами. Про эпизод свой с ребенком и женщиной, за защиту которых он был взят, Пьер рассказал таким образом:
– Это было ужасное зрелище, дети брошены, некоторые в огне… При мне вытащили ребенка… женщины, с которых стаскивали вещи, вырывали серьги…
Пьер покраснел и замялся.
– Тут приехал разъезд, и всех тех, которые не грабили, всех мужчин забрали. И меня.
– Вы, верно, не все рассказываете; вы, верно, сделали что нибудь… – сказала Наташа и помолчала, – хорошее.
Пьер продолжал рассказывать дальше. Когда он рассказывал про казнь, он хотел обойти страшные подробности; но Наташа требовала, чтобы он ничего не пропускал.
Пьер начал было рассказывать про Каратаева (он уже встал из за стола и ходил, Наташа следила за ним глазами) и остановился.
– Нет, вы не можете понять, чему я научился у этого безграмотного человека – дурачка.
– Нет, нет, говорите, – сказала Наташа. – Он где же?
– Его убили почти при мне. – И Пьер стал рассказывать последнее время их отступления, болезнь Каратаева (голос его дрожал беспрестанно) и его смерть.
Пьер рассказывал свои похождения так, как он никогда их еще не рассказывал никому, как он сам с собою никогда еще не вспоминал их. Он видел теперь как будто новое значение во всем том, что он пережил. Теперь, когда он рассказывал все это Наташе, он испытывал то редкое наслаждение, которое дают женщины, слушая мужчину, – не умные женщины, которые, слушая, стараются или запомнить, что им говорят, для того чтобы обогатить свой ум и при случае пересказать то же или приладить рассказываемое к своему и сообщить поскорее свои умные речи, выработанные в своем маленьком умственном хозяйстве; а то наслажденье, которое дают настоящие женщины, одаренные способностью выбирания и всасыванья в себя всего лучшего, что только есть в проявлениях мужчины. Наташа, сама не зная этого, была вся внимание: она не упускала ни слова, ни колебания голоса, ни взгляда, ни вздрагиванья мускула лица, ни жеста Пьера. Она на лету ловила еще не высказанное слово и прямо вносила в свое раскрытое сердце, угадывая тайный смысл всей душевной работы Пьера.
Княжна Марья понимала рассказ, сочувствовала ему, но она теперь видела другое, что поглощало все ее внимание; она видела возможность любви и счастия между Наташей и Пьером. И в первый раз пришедшая ей эта мысль наполняла ее душу радостию.
Было три часа ночи. Официанты с грустными и строгими лицами приходили переменять свечи, но никто не замечал их.
Пьер кончил свой рассказ. Наташа блестящими, оживленными глазами продолжала упорно и внимательно глядеть на Пьера, как будто желая понять еще то остальное, что он не высказал, может быть. Пьер в стыдливом и счастливом смущении изредка взглядывал на нее и придумывал, что бы сказать теперь, чтобы перевести разговор на другой предмет. Княжна Марья молчала. Никому в голову не приходило, что три часа ночи и что пора спать.
– Говорят: несчастия, страдания, – сказал Пьер. – Да ежели бы сейчас, сию минуту мне сказали: хочешь оставаться, чем ты был до плена, или сначала пережить все это? Ради бога, еще раз плен и лошадиное мясо. Мы думаем, как нас выкинет из привычной дорожки, что все пропало; а тут только начинается новое, хорошее. Пока есть жизнь, есть и счастье. Впереди много, много. Это я вам говорю, – сказал он, обращаясь к Наташе.
– Да, да, – сказала она, отвечая на совсем другое, – и я ничего бы не желала, как только пережить все сначала.
Пьер внимательно посмотрел на нее.
– Да, и больше ничего, – подтвердила Наташа.
– Неправда, неправда, – закричал Пьер. – Я не виноват, что я жив и хочу жить; и вы тоже.
Вдруг Наташа опустила голову на руки и заплакала.
– Что ты, Наташа? – сказала княжна Марья.
– Ничего, ничего. – Она улыбнулась сквозь слезы Пьеру. – Прощайте, пора спать.
Пьер встал и простился.

Княжна Марья и Наташа, как и всегда, сошлись в спальне. Они поговорили о том, что рассказывал Пьер. Княжна Марья не говорила своего мнения о Пьере. Наташа тоже не говорила о нем.
– Ну, прощай, Мари, – сказала Наташа. – Знаешь, я часто боюсь, что мы не говорим о нем (князе Андрее), как будто мы боимся унизить наше чувство, и забываем.
Княжна Марья тяжело вздохнула и этим вздохом признала справедливость слов Наташи; но словами она не согласилась с ней.
– Разве можно забыть? – сказала она.
– Мне так хорошо было нынче рассказать все; и тяжело, и больно, и хорошо. Очень хорошо, – сказала Наташа, – я уверена, что он точно любил его. От этого я рассказала ему… ничего, что я рассказала ему? – вдруг покраснев, спросила она.
– Пьеру? О нет! Какой он прекрасный, – сказала княжна Марья.
– Знаешь, Мари, – вдруг сказала Наташа с шаловливой улыбкой, которой давно не видала княжна Марья на ее лице. – Он сделался какой то чистый, гладкий, свежий; точно из бани, ты понимаешь? – морально из бани. Правда?
– Да, – сказала княжна Марья, – он много выиграл.
– И сюртучок коротенький, и стриженые волосы; точно, ну точно из бани… папа, бывало…
– Я понимаю, что он (князь Андрей) никого так не любил, как его, – сказала княжна Марья.
– Да, и он особенный от него. Говорят, что дружны мужчины, когда совсем особенные. Должно быть, это правда. Правда, он совсем на него не похож ничем?
– Да, и чудесный.
– Ну, прощай, – отвечала Наташа. И та же шаловливая улыбка, как бы забывшись, долго оставалась на ее лице.


Пьер долго не мог заснуть в этот день; он взад и вперед ходил по комнате, то нахмурившись, вдумываясь во что то трудное, вдруг пожимая плечами и вздрагивая, то счастливо улыбаясь.
Он думал о князе Андрее, о Наташе, об их любви, и то ревновал ее к прошедшему, то упрекал, то прощал себя за это. Было уже шесть часов утра, а он все ходил по комнате.
«Ну что ж делать. Уж если нельзя без этого! Что ж делать! Значит, так надо», – сказал он себе и, поспешно раздевшись, лег в постель, счастливый и взволнованный, но без сомнений и нерешительностей.
«Надо, как ни странно, как ни невозможно это счастье, – надо сделать все для того, чтобы быть с ней мужем и женой», – сказал он себе.
Пьер еще за несколько дней перед этим назначил в пятницу день своего отъезда в Петербург. Когда он проснулся, в четверг, Савельич пришел к нему за приказаниями об укладке вещей в дорогу.
«Как в Петербург? Что такое Петербург? Кто в Петербурге? – невольно, хотя и про себя, спросил он. – Да, что то такое давно, давно, еще прежде, чем это случилось, я зачем то собирался ехать в Петербург, – вспомнил он. – Отчего же? я и поеду, может быть. Какой он добрый, внимательный, как все помнит! – подумал он, глядя на старое лицо Савельича. – И какая улыбка приятная!» – подумал он.
– Что ж, все не хочешь на волю, Савельич? – спросил Пьер.
– Зачем мне, ваше сиятельство, воля? При покойном графе, царство небесное, жили и при вас обиды не видим.
– Ну, а дети?
– И дети проживут, ваше сиятельство: за такими господами жить можно.
– Ну, а наследники мои? – сказал Пьер. – Вдруг я женюсь… Ведь может случиться, – прибавил он с невольной улыбкой.
– И осмеливаюсь доложить: хорошее дело, ваше сиятельство.
«Как он думает это легко, – подумал Пьер. – Он не знает, как это страшно, как опасно. Слишком рано или слишком поздно… Страшно!»
– Как же изволите приказать? Завтра изволите ехать? – спросил Савельич.
– Нет; я немножко отложу. Я тогда скажу. Ты меня извини за хлопоты, – сказал Пьер и, глядя на улыбку Савельича, подумал: «Как странно, однако, что он не знает, что теперь нет никакого Петербурга и что прежде всего надо, чтоб решилось то. Впрочем, он, верно, знает, но только притворяется. Поговорить с ним? Как он думает? – подумал Пьер. – Нет, после когда нибудь».
За завтраком Пьер сообщил княжне, что он был вчера у княжны Марьи и застал там, – можете себе представить кого? – Натали Ростову.
Княжна сделала вид, что она в этом известии не видит ничего более необыкновенного, как в том, что Пьер видел Анну Семеновну.
– Вы ее знаете? – спросил Пьер.
– Я видела княжну, – отвечала она. – Я слышала, что ее сватали за молодого Ростова. Это было бы очень хорошо для Ростовых; говорят, они совсем разорились.
– Нет, Ростову вы знаете?
– Слышала тогда только про эту историю. Очень жалко.
«Нет, она не понимает или притворяется, – подумал Пьер. – Лучше тоже не говорить ей».
Княжна также приготавливала провизию на дорогу Пьеру.
«Как они добры все, – думал Пьер, – что они теперь, когда уж наверное им это не может быть более интересно, занимаются всем этим. И все для меня; вот что удивительно».
В этот же день к Пьеру приехал полицеймейстер с предложением прислать доверенного в Грановитую палату для приема вещей, раздаваемых нынче владельцам.
«Вот и этот тоже, – думал Пьер, глядя в лицо полицеймейстера, – какой славный, красивый офицер и как добр! Теперь занимается такими пустяками. А еще говорят, что он не честен и пользуется. Какой вздор! А впрочем, отчего же ему и не пользоваться? Он так и воспитан. И все так делают. А такое приятное, доброе лицо, и улыбается, глядя на меня».
Пьер поехал обедать к княжне Марье.
Проезжая по улицам между пожарищами домов, он удивлялся красоте этих развалин. Печные трубы домов, отвалившиеся стены, живописно напоминая Рейн и Колизей, тянулись, скрывая друг друга, по обгорелым кварталам. Встречавшиеся извозчики и ездоки, плотники, рубившие срубы, торговки и лавочники, все с веселыми, сияющими лицами, взглядывали на Пьера и говорили как будто: «А, вот он! Посмотрим, что выйдет из этого».
При входе в дом княжны Марьи на Пьера нашло сомнение в справедливости того, что он был здесь вчера, виделся с Наташей и говорил с ней. «Может быть, это я выдумал. Может быть, я войду и никого не увижу». Но не успел он вступить в комнату, как уже во всем существе своем, по мгновенному лишению своей свободы, он почувствовал ее присутствие. Она была в том же черном платье с мягкими складками и так же причесана, как и вчера, но она была совсем другая. Если б она была такою вчера, когда он вошел в комнату, он бы не мог ни на мгновение не узнать ее.