Кирхнер, Эрнст Людвиг

Эрнст Людвиг Кирхнер
Ernst Ludwig Kirchner
1919
Имя при рождении:	Ernst Ludwig Kirchner
Место рождения:	Ашаффенбург
Место смерти:	Фрауенкирх-Вильдбоден близ Давоса
Гражданство:	Германская империя
Стиль:	экспрессионизм
Влияние:	Ван Гог, Матисс

Эрнст Людвиг Кирхнер (нем. Ernst Ludwig Kirchner; 6 мая 1880, Ашаффенбург — 15 июня 1938, Фрауенкирх-Вильдбоден возле Давоса) — немецкий художник, график и скульптор, представитель экспрессионизма.

Биография

Родился 6 мая 1880 года в Ашаффенбурге в семье инженера-химика Эрнста Кирхнера. В 1901 году окончил гимназию в Хемнице и поступил на факультет архитектуры Высшей технической школы в Дрездене. Здесь он познакомился с Фрицем Блейлем, разделявшим его интерес к живописи. В 1903-04 гг. Кирхнер учился в Высшей технической школе в Мюнхене, а также посещал Учебно-экспериментальную мастерскую свободного и прикладного искусства фон Дебшица и Обриста. В 1905 году он вернулся в Дрезден, где получил диплом архитектора.

В 1905 году четыре студента архитектурного факультета Высшей технической школы в Дрездене — Эрнст Людвиг Кирхнер, Фриц Блейль, Эрих Хеккель и Карл Шмидт-Ротлуф — образуют группу «Мост» (Die Brücke), с которой началось становление немецкого экспрессионизма. 7 июня считается днём основания группы. Позднее к ней присоединились Василий Кандинский, Август Маке, Алексей фон Явленский. Название было предложено Хеккелем; идеологом группы стал Кирхнер. Он сформулировал общую концепцию нового творческого союза: основополагающим принципом его эстетики стало отрицание материалистического мировоззрения, реализма, импрессионизма и стиля модерн.

В 1906 году Кирхнер пишет программу группы. Летом 1907 года вместе с Максом Пехштейном едет в Гоппельн возле Дрездена, где много рисует. В 1908 году работает на острове Фемарн. В 1909—1911 годах ездит рисовать на Морицбургские пруды. В конце 1906 г. появляются первые портреты кисти Кирхнера, на которых изображена его подруга жизни Додо (Дорис Гроссе). В этот период он также открывает для себя новую тему — жизнь варьете и цирков — которую будет разрабатывать в последующие несколько лет.

В 1910—1911 годах состоит в группе художников «Новый сецессион». В октябре 1911 года переезжает в Берлин и знакомится с Эрной Шиллинг, впоследствии ставшей гражданской женой Кирхнера. Тогда же основывает с Максом Пехштейном институт «Современного преподавания живописи» («МИУМ»). В его живописи появляются новые темы: жизнь большого города, его улицы и архитектура, человеческие типы, характерные для столицы.

В 1913 написанная Кирхнером «Хроника художественной группы „Мост“» приводит к распаду группы. В «Хронике», по мнению товарищей Кирхнера по объединению, он излишне подчёркивал собственную роль в создании «Моста»; в итоге между художниками возникла ссора, повлёкшая за собой уход Кирхнера из группы.

В 1914 году Кирхнер участвует в художественной выставке в Кёльне. С началом Первой мировой войны он уходит добровольцем на фронт, но уже через два месяца его временно отстраняют от службы и помещают на лечение в психиатрическую больницу. Война казалась художнику «кровавым карнавалом», и он пытался справиться с приступами паники с помощью алкоголя и морфина. В 1915 был комиссован из армии из-за болезни лёгких и направлен на лечение в санаторий в Кёнигштейне. В 1917 переезжает на жительство и лечение в Швейцарию и живёт в Штафельальпе близ Давоса; затем, до октября 1918 года, проходит лечение в санатории в Кройцлингене. С 1918 г. поселяется в местечке Фрауэнкирхе под Давосом и пишет альпийские пейзажи в экспрессионистском стиле.

1919—1920 гг. были для Кирхнера благоприятным периодом: его здоровье улучшилось, он много работал, в Германии и Швейцарии прошли выставки его работ. 1922 год стал началом совместной работы с Лизой Гуйер.

В 1923 Кирхнер организует большую выставку работ в Базеле. В это же время он работает над иллюстрациями к книге поэта Георга Гейма «Umbra Vitae». В 1925/26 совершает большое путешествие по Германии (Франкфурт-на-Майне, Хемниц, Дрезден, Берлин). В 1929 году посещает Эссен, Берлин и Франкфурт-на-Майне.

В 1930 г. Кирхнер становится членом Прусской академии искусств в Берлине. В 1933 г. в Берне состоялась первая ретроспектива его работ. В это же время в Германии пришедшие к власти нацисты жёстко критикуют и изымают из музеев работы самого Кирхнера и его товарищей по объединению «Мост». Кирхнер воспринимает это крайне болезненно, так как одной из главных целей «Моста» было именно развитие германского искусства, а своё творчество Кирхнер считал его квинтэссенцией.

В 1937 художник был причислен нацистами к представителям так называемого «дегенеративного искусства». 639 его работ были удалены из немецких музеев; часть их была уничтожена. 25 картин Кирхнера демонстрировались на показательной выставке «дегенеративного искусства», которое лично Гитлер объявил «оскорблением нации».

В 1938 г. Кирхнер продолжал работать, но его здоровье, душевное и физическое, неуклонно ухудшалось. 15 июня 1938 г. измученный болезнью и пристрастившийся к наркотикам художник совершает самоубийство в собственном доме во Фрауэнкирхе. Его гражданская жена Эрна Шиллинг получает разрешение до самой смерти (2 октября 1945 г.) носить фамилию Кирхнер.

Творчество

Эрнст Людвиг Кирхнер вошёл в историю живописи как основатель одного из наиболее заметных явлений художественной жизни начала ХХ века — экспрессионизма. Его полотна отличаются ярким колоритом, угловатыми контурами и сильнейшим драматическим напряжением. По мнению немецкого искусствоведа Норберта Вольфа, «по эмоциональной напряжённости работ Кирхнер превосходит всех прочих художников ХХ века».

Свой творческий путь Кирхнер начинал под влиянием Ван Гога и Матисса. Он немало экспериментировал и с вангоговскими мазками, и с яркими цветовыми пятнами Матисса, учась при этом сохранять баланс между спонтанной экспрессией и сознательным контролем над изобразительными средствами. Кроме того, Кирхнер проявлял интерес к искусству народов Африки и Океании, заимствуя некоторые приёмы примитивного искусства.

Летом 1905 г. в творчестве Кирхнера наступил переломный момент: именно в это время он и его товарищи становятся зачинателями нового движения. Программа созданной ими группы «Мост» призывала всех прогрессивных людей искусства объединиться и воплотить в жизнь революционные художественные принципы. Однако молодые экспрессионисты, бунтовавшие против всего косного и отжившего, не отвергали полностью наследие прошлого. Они высоко ценили творчество Дюрера, Лукаса Кранаха Старшего, Маттиаса Грюневальда, постимпрессионизм, фовизм и т. д.

Постепенно Кирхнер вырабатывает свою собственную систему приёмов и манеру письма. Он отказывается от иллюзорного пространства и стремится к плоскостной трактовке предметов, их непременной деформации. Его композиции изобилуют резкими цветовыми диссонансами; он тяготеет к стилизации и сокращению арсенала визуальных средств. Картины, по его мнению, суть не просто изображения определённых предметов, а самостоятельные существа из линий и красок, которые похожи на свои прототипы ровно настолько, сколько требуется, чтобы сохранялся ключ к пониманию изображённого.

Один из основных жанров творчества Кирхнера — городской пейзаж. Его пейзажи тревожны и проникнуты ощущением надвигающейся катастрофы. Широко известна картина 1914 г. «Потсдамская площадь в Берлине», написанная в холодных чёрно-зелёных тонах и изображающая берлинских проституток. Удлинённые пропорции женских силуэтов перекликаются с острыми треугольниками тротуаров и стен; на заднем плане красным пятном выделяются стены Потсдамского вокзала. Жёсткая, гротескная манера письма отражает внутреннюю сущность мегаполиса. Сцены природы в творчестве Кирхнера также далеки от идилличности: в них чувствуется некая неопределённость, тревожность, ощущения прервавшейся связи времён. С годами Кирхнер всё меньше обращался к натуре; стиль его тяготел к абстракции.

Известные полотна

• «Зелёный дом» 1907 Вена, музей Современного искусства
• «Марселла» 1909/10 Стокгольм, Модерна Музеет
• «Спящая Милли» 1911 Бремен, Художественный музей
• «Женское ню со шляпой» 1911 Кёльн, музей Людвиг
• «Цирковая наездница» 1912 Мюнхен, Новая Пинакотека
• «Две женщины за стиркой» 1913 Франкфурт-на-Майне, Городская галерея при институте искусств
• «Улица» 1913 Нью-Йорк, музей Современного искусства
• «Берег Фемарна» 1913 Дармштадт, Гессенский ландесмузей
• «Автопортрет» 1914 Берлин, музей Брюкке
• «Женщины на улице» 1915 Вупперталь, музей Фон-дер-Хойдт
• «Подъём в Альпах» 1918/19 Санкт-Галлен, Музей искусств.
• «Автопортрет с кошкой» 1920 Кембридж (Массачусетс), музей искусств Гарвардского университета
• «Альпийское воскресенье; У колодца» 1923/24 Берн, Музей искусств
• «Кафе в Давосе» 1928 Кассель, Новая Галерея
• «Наездница» 1931/32 Давос, музей Кирхнера.

Литература

• A. Boelke-Heinrichs, A. Czock, J. Dilling, B. Esser, A. Feise. 100 художников ХХ века / Редактор Е.В. Белиоглов. — Челябинск: Урал LTD, 1999. — 210 с. — ISBN 5-8029-0037-7.
• Вольф Н. Экспрессионизм. — Москва: Арт-Родник, 2006. — С. 54-56. — 95 с.
• Рычкова Ю.В. Энциклопедия модернизма. — Москва: ЭКСМО-Пресс, 2002. — С. 102-103. — 224 с. — ISBN 5-04-009359-4.
• A.Henze: Ernst Ludvig Kirchner.Leben und Werk, Stuttgart 1980
• N.Wolf: Kirchner, Bonn 2003
• D.Elger: Expressionismus, Köln 2007

Ссылки

• [www.ernstludwigkirchner.com/ Ernst Ludwig Kirchner Foundation] (англ.)
• [www.kirchnermuseum.ch/sites/de/home.html Сайт музея Кирхнера в Давосе] (нем.), (англ.)

• На Викискладе есть медиафайлы по теме Эрнст Людвиг Кирхнер

Отрывок, характеризующий Кирхнер, Эрнст Людвиг

Княжна Марья сообщила Пьеру свой план о том, как она, только что приедут Ростовы, сблизится с будущей невесткой и постарается приучить к ней старого князя.


Женитьба на богатой невесте в Петербурге не удалась Борису и он с этой же целью приехал в Москву. В Москве Борис находился в нерешительности между двумя самыми богатыми невестами – Жюли и княжной Марьей. Хотя княжна Марья, несмотря на свою некрасивость, и казалась ему привлекательнее Жюли, ему почему то неловко было ухаживать за Болконской. В последнее свое свиданье с ней, в именины старого князя, на все его попытки заговорить с ней о чувствах, она отвечала ему невпопад и очевидно не слушала его.
Жюли, напротив, хотя и особенным, одной ей свойственным способом, но охотно принимала его ухаживанье.
Жюли было 27 лет. После смерти своих братьев, она стала очень богата. Она была теперь совершенно некрасива; но думала, что она не только так же хороша, но еще гораздо больше привлекательна, чем была прежде. В этом заблуждении поддерживало ее то, что во первых она стала очень богатой невестой, а во вторых то, что чем старее она становилась, тем она была безопаснее для мужчин, тем свободнее было мужчинам обращаться с нею и, не принимая на себя никаких обязательств, пользоваться ее ужинами, вечерами и оживленным обществом, собиравшимся у нее. Мужчина, который десять лет назад побоялся бы ездить каждый день в дом, где была 17 ти летняя барышня, чтобы не компрометировать ее и не связать себя, теперь ездил к ней смело каждый день и обращался с ней не как с барышней невестой, а как с знакомой, не имеющей пола.
Дом Карагиных был в эту зиму в Москве самым приятным и гостеприимным домом. Кроме званых вечеров и обедов, каждый день у Карагиных собиралось большое общество, в особенности мужчин, ужинающих в 12 м часу ночи и засиживающихся до 3 го часу. Не было бала, гулянья, театра, который бы пропускала Жюли. Туалеты ее были всегда самые модные. Но, несмотря на это, Жюли казалась разочарована во всем, говорила всякому, что она не верит ни в дружбу, ни в любовь, ни в какие радости жизни, и ожидает успокоения только там . Она усвоила себе тон девушки, понесшей великое разочарованье, девушки, как будто потерявшей любимого человека или жестоко обманутой им. Хотя ничего подобного с ней не случилось, на нее смотрели, как на такую, и сама она даже верила, что она много пострадала в жизни. Эта меланхолия, не мешавшая ей веселиться, не мешала бывавшим у нее молодым людям приятно проводить время. Каждый гость, приезжая к ним, отдавал свой долг меланхолическому настроению хозяйки и потом занимался и светскими разговорами, и танцами, и умственными играми, и турнирами буриме, которые были в моде у Карагиных. Только некоторые молодые люди, в числе которых был и Борис, более углублялись в меланхолическое настроение Жюли, и с этими молодыми людьми она имела более продолжительные и уединенные разговоры о тщете всего мирского, и им открывала свои альбомы, исписанные грустными изображениями, изречениями и стихами.
Жюли была особенно ласкова к Борису: жалела о его раннем разочаровании в жизни, предлагала ему те утешения дружбы, которые она могла предложить, сама так много пострадав в жизни, и открыла ему свой альбом. Борис нарисовал ей в альбом два дерева и написал: Arbres rustiques, vos sombres rameaux secouent sur moi les tenebres et la melancolie. [Сельские деревья, ваши темные сучья стряхивают на меня мрак и меланхолию.]
В другом месте он нарисовал гробницу и написал:
«La mort est secourable et la mort est tranquille
«Ah! contre les douleurs il n'y a pas d'autre asile».
[Смерть спасительна и смерть спокойна;
О! против страданий нет другого убежища.]
Жюли сказала, что это прелестно.
– II y a quelque chose de si ravissant dans le sourire de la melancolie, [Есть что то бесконечно обворожительное в улыбке меланхолии,] – сказала она Борису слово в слово выписанное это место из книги.
– C'est un rayon de lumiere dans l'ombre, une nuance entre la douleur et le desespoir, qui montre la consolation possible. [Это луч света в тени, оттенок между печалью и отчаянием, который указывает на возможность утешения.] – На это Борис написал ей стихи:
«Aliment de poison d'une ame trop sensible,
«Toi, sans qui le bonheur me serait impossible,
«Tendre melancolie, ah, viens me consoler,
«Viens calmer les tourments de ma sombre retraite
«Et mele une douceur secrete
«A ces pleurs, que je sens couler».
[Ядовитая пища слишком чувствительной души,
Ты, без которой счастье было бы для меня невозможно,
Нежная меланхолия, о, приди, меня утешить,
Приди, утиши муки моего мрачного уединения
И присоедини тайную сладость
К этим слезам, которых я чувствую течение.]
Жюли играла Борису нa арфе самые печальные ноктюрны. Борис читал ей вслух Бедную Лизу и не раз прерывал чтение от волнения, захватывающего его дыханье. Встречаясь в большом обществе, Жюли и Борис смотрели друг на друга как на единственных людей в мире равнодушных, понимавших один другого.
Анна Михайловна, часто ездившая к Карагиным, составляя партию матери, между тем наводила верные справки о том, что отдавалось за Жюли (отдавались оба пензенские именья и нижегородские леса). Анна Михайловна, с преданностью воле провидения и умилением, смотрела на утонченную печаль, которая связывала ее сына с богатой Жюли.
– Toujours charmante et melancolique, cette chere Julieie, [Она все так же прелестна и меланхолична, эта милая Жюли.] – говорила она дочери. – Борис говорит, что он отдыхает душой в вашем доме. Он так много понес разочарований и так чувствителен, – говорила она матери.
– Ах, мой друг, как я привязалась к Жюли последнее время, – говорила она сыну, – не могу тебе описать! Да и кто может не любить ее? Это такое неземное существо! Ах, Борис, Борис! – Она замолкала на минуту. – И как мне жалко ее maman, – продолжала она, – нынче она показывала мне отчеты и письма из Пензы (у них огромное имение) и она бедная всё сама одна: ее так обманывают!
Борис чуть заметно улыбался, слушая мать. Он кротко смеялся над ее простодушной хитростью, но выслушивал и иногда выспрашивал ее внимательно о пензенских и нижегородских имениях.
Жюли уже давно ожидала предложенья от своего меланхолического обожателя и готова была принять его; но какое то тайное чувство отвращения к ней, к ее страстному желанию выйти замуж, к ее ненатуральности, и чувство ужаса перед отречением от возможности настоящей любви еще останавливало Бориса. Срок его отпуска уже кончался. Целые дни и каждый божий день он проводил у Карагиных, и каждый день, рассуждая сам с собою, Борис говорил себе, что он завтра сделает предложение. Но в присутствии Жюли, глядя на ее красное лицо и подбородок, почти всегда осыпанный пудрой, на ее влажные глаза и на выражение лица, изъявлявшего всегдашнюю готовность из меланхолии тотчас же перейти к неестественному восторгу супружеского счастия, Борис не мог произнести решительного слова: несмотря на то, что он уже давно в воображении своем считал себя обладателем пензенских и нижегородских имений и распределял употребление с них доходов. Жюли видела нерешительность Бориса и иногда ей приходила мысль, что она противна ему; но тотчас же женское самообольщение представляло ей утешение, и она говорила себе, что он застенчив только от любви. Меланхолия ее однако начинала переходить в раздражительность, и не задолго перед отъездом Бориса, она предприняла решительный план. В то самое время как кончался срок отпуска Бориса, в Москве и, само собой разумеется, в гостиной Карагиных, появился Анатоль Курагин, и Жюли, неожиданно оставив меланхолию, стала очень весела и внимательна к Курагину.
– Mon cher, – сказала Анна Михайловна сыну, – je sais de bonne source que le Prince Basile envoie son fils a Moscou pour lui faire epouser Julieie. [Мой милый, я знаю из верных источников, что князь Василий присылает своего сына в Москву, для того чтобы женить его на Жюли.] Я так люблю Жюли, что мне жалко бы было ее. Как ты думаешь, мой друг? – сказала Анна Михайловна.
Мысль остаться в дураках и даром потерять весь этот месяц тяжелой меланхолической службы при Жюли и видеть все расписанные уже и употребленные как следует в его воображении доходы с пензенских имений в руках другого – в особенности в руках глупого Анатоля, оскорбляла Бориса. Он поехал к Карагиным с твердым намерением сделать предложение. Жюли встретила его с веселым и беззаботным видом, небрежно рассказывала о том, как ей весело было на вчерашнем бале, и спрашивала, когда он едет. Несмотря на то, что Борис приехал с намерением говорить о своей любви и потому намеревался быть нежным, он раздражительно начал говорить о женском непостоянстве: о том, как женщины легко могут переходить от грусти к радости и что у них расположение духа зависит только от того, кто за ними ухаживает. Жюли оскорбилась и сказала, что это правда, что для женщины нужно разнообразие, что всё одно и то же надоест каждому.
– Для этого я бы советовал вам… – начал было Борис, желая сказать ей колкость; но в ту же минуту ему пришла оскорбительная мысль, что он может уехать из Москвы, не достигнув своей цели и даром потеряв свои труды (чего с ним никогда ни в чем не бывало). Он остановился в середине речи, опустил глаза, чтоб не видать ее неприятно раздраженного и нерешительного лица и сказал: – Я совсем не с тем, чтобы ссориться с вами приехал сюда. Напротив… – Он взглянул на нее, чтобы увериться, можно ли продолжать. Всё раздражение ее вдруг исчезло, и беспокойные, просящие глаза были с жадным ожиданием устремлены на него. «Я всегда могу устроиться так, чтобы редко видеть ее», подумал Борис. «А дело начато и должно быть сделано!» Он вспыхнул румянцем, поднял на нее глаза и сказал ей: – «Вы знаете мои чувства к вам!» Говорить больше не нужно было: лицо Жюли сияло торжеством и самодовольством; но она заставила Бориса сказать ей всё, что говорится в таких случаях, сказать, что он любит ее, и никогда ни одну женщину не любил более ее. Она знала, что за пензенские имения и нижегородские леса она могла требовать этого и она получила то, что требовала.
Жених с невестой, не поминая более о деревьях, обсыпающих их мраком и меланхолией, делали планы о будущем устройстве блестящего дома в Петербурге, делали визиты и приготавливали всё для блестящей свадьбы.


Граф Илья Андреич в конце января с Наташей и Соней приехал в Москву. Графиня всё была нездорова, и не могла ехать, – а нельзя было ждать ее выздоровления: князя Андрея ждали в Москву каждый день; кроме того нужно было закупать приданое, нужно было продавать подмосковную и нужно было воспользоваться присутствием старого князя в Москве, чтобы представить ему его будущую невестку. Дом Ростовых в Москве был не топлен; кроме того они приехали на короткое время, графини не было с ними, а потому Илья Андреич решился остановиться в Москве у Марьи Дмитриевны Ахросимовой, давно предлагавшей графу свое гостеприимство.
Поздно вечером четыре возка Ростовых въехали во двор Марьи Дмитриевны в старой Конюшенной. Марья Дмитриевна жила одна. Дочь свою она уже выдала замуж. Сыновья ее все были на службе.