Кисель-Загорянский, Николай Николаевич

Кисель-Загорянский Николай Николаевич
Тверской вице-губернатор
24 февраля 1914 — 27 июля 1914
Предшественник:	Фёдор Фёдорович Чернцов
Преемник:	Дмитрий Фёдорович Гершельман
Рязанский губернатор
28 июля 1914 — 4 марта 1917
Предшественник:	Александр Николаевич Оболенский
Преемник:	должность упразднена
Смерть:	Стамбул, Турция
Род:	Кисель
Отец:	Николай Петрович Кисель-Загорянский
Мать:	Софья Павловне Папышева
Супруга:	Маргарита Васильевна Ватсон
Дети:	Николай, Владимир, Мария, Вера
Образование:	Московский университет
Награды:

Николай Никола́евич Кисель-Загорянский (11 марта 1871 — январь 1953, Стамбул) — Рязанский губернатор (1915—1917), действительный статский советник в звании камергера, председатель Губернского комитета по делам мелкого кредита.

Последний рязанский губернатор родился 11 марта в 1871 года в дворянской семье, ведущей свою родословную от польско-украинского дворянского рода Киселей.

В 1894 году, после окончания юридического факультета Московского университета, Николай Николаевич стал кандидатом на судебные должности при Московской судебной палате. В 1896 году перешел в ведомство Министерства внутренних дел и назначен земским начальником в Богородский уезд, с которым были связаны последующие восемнадцать лет его службы. Через год он был произведен в титулярные советники, в 1899 году — в коллежские асессоры, в 1907 году — в коллежские советники. За время службы в Богородске был награждён в 1900 году орденом Святой Анны III степени, в 1903 году — орденом Святого Станислава II степени, в 1906 году — Святой Анны II степени, в 1907 году — Святого Владимира IV степени. В 1906 году Николай Николаевич стал земским гласным Московского губернского земства, в 1908, 1911 и 1914 годах его избирали уездным предводителем дворянства, в 1909, 1912 и 1914 годах — председателем уездной земской управы, в 1911 и 1914 годах — почетным мировым судьей Богородицкого уезда. Кроме этого, с 1910 года он являлся председателем Московского губернского санитарного совета и уездного отделения Общества попечительства о тюрьмах.

Деятель из подмосковного уезда, твердо стоящий на правых позициях, был замечен непосредственным окружением императора. В январе 1910 года он получил придворное звание камер-юнкера, в декабре 1912 года — камергера, в январе 1914 года произведен в действительные статские советники, а в феврале становится тверским вице-губернатором.

Прошло всего полгода, и 28 июля 1914 года, уже после объявления войны со стороны Германии и Австро-Венгрии, Николай Николаевич назначается на должность рязанского губернатора. К новому месту службы он прибыл в субботу 2 августа, в разгар мобилизации русской армии.

За годы губернаторства Н. Н. Кисель-Загорянского в губернском городе 23 марта 1915 года был открыт городской художественно-исторический музей имени И. П. Пожалостина, а 1 декабря 1915 года — первый в России женский учительский институт.

Событием чрезвычайной важности для губернских властей стало посещение Рязани 8 декабря 1914 года императором Николаем II и императрицей Александрой Федоровной, которых сопровождали дочери Ольга и Татьяна.

За отличный порядок во время пребывания монарха в Рязани 8 декабря 1914 года Н. Н. Кисель-Загорянский получил Высочайшую благодарность. Помимо медали на ленте ордена Белого Орла за труды по проведению всеобщей мобилизации, которой награждались все участвующие в этом гражданские чиновники, в апреле 1914 года Николай Николаевич был награждён орденом святого Владимира III степени, а в ноябре 1916 года орденом Святого Станислава I степени. Кроме этого, ему были пожалованы жетоны от Комитета под председательством великой княгини Елизаветы Федоровны за оказание помощи семьям лиц, призванных на войну, и от Комитета для оказания временной помощи пострадавшим от военных действий под председательством Великой княгини Татьяны Николаевны. Последним свидетельством внимания со стороны императорской фамилии для Н. Н. Кисель-Загорянского стал пожалованный ему 27 декабря 1916 года знак в память пятидесятилетия со дня принятия Её Императорским Величеством императрицей Марией Федоровной непосредственного участия в делах ведомства учреждений императрицы Марии.

События 1917 года

В Рязань телеграмма о событиях в Петрограде пришла 28 февраля 1917 года, но до 2 марта губернатор запретил её оглашать. Когда 2 марта в городе были получены московские газеты, он провел совещание с вице-губернатором С. С. Давыдовым, председателем губернской земской управы Г. Ф. Мусоргским и городским головой И. А. Антоновым, на котором обсуждались меры по поддержанию порядка. Вечером этого же дня Н. Н. Кисель-Загорянский встретился с председателями уездных земских управ, которые находились в губернском городе в связи с губернским совещанием по продовольственному вопросу. После этого был разослан циркуляр земским начальникам о поддержании порядка, согласно которому предлагалось действовать осторожно и консультироваться с земскими и общественными деятелями. На час дня 3 марта губернатор назначил экстренный созыв городской Думы, где предполагал присутствовать лично.

В 8 часов вечера избранный начальник гарнизона арестовал губернатора и вице-губернатора, были арестованы также деятели монархических организаций. Уже находясь под стражей, Н. Н. Кисель-Загорянский 4 марта передал телеграмму в столицу, в Таврический дворец, министру внутренних дел с сообщением об этих событиях. Из Петрограда в Рязань 6 марта от министра, председателя Временного правительства князя Г. Е. Львова пришла телеграмма о «временном» отстранении губернатора и вице-губернатора от должности.

Бывший губернатор 18 марта все еще находился под арестом и просил телеграммой Министерство внутренних дел освободить его из-под стражи в связи с болезнью жены, которая нуждалась в лечении в южном климате. Исполком общественных организаций 23 марта принял решение об освобождении помещения, занимаемого семьей губернатора, для передачи общественным организациям.

Последний рязанский губернатор скончался в Стамбуле в начале 1953 года.

К:Википедия:Статьи без источников (тип: не указан)

Отрывок, характеризующий Кисель-Загорянский, Николай Николаевич

– Не говори, Наташа, ведь ты не виновата, так что тебе за дело? Поцелуй меня, – сказала Соня.
Наташа подняла голову, и в губы поцеловав свою подругу, прижала к ней свое мокрое лицо.
– Я не могу сказать, я не знаю. Никто не виноват, – говорила Наташа, – я виновата. Но всё это больно ужасно. Ах, что он не едет!…
Она с красными глазами вышла к обеду. Марья Дмитриевна, знавшая о том, как князь принял Ростовых, сделала вид, что она не замечает расстроенного лица Наташи и твердо и громко шутила за столом с графом и другими гостями.


В этот вечер Ростовы поехали в оперу, на которую Марья Дмитриевна достала билет.
Наташе не хотелось ехать, но нельзя было отказаться от ласковости Марьи Дмитриевны, исключительно для нее предназначенной. Когда она, одетая, вышла в залу, дожидаясь отца и поглядевшись в большое зеркало, увидала, что она хороша, очень хороша, ей еще более стало грустно; но грустно сладостно и любовно.
«Боже мой, ежели бы он был тут; тогда бы я не так как прежде, с какой то глупой робостью перед чем то, а по новому, просто, обняла бы его, прижалась бы к нему, заставила бы его смотреть на меня теми искательными, любопытными глазами, которыми он так часто смотрел на меня и потом заставила бы его смеяться, как он смеялся тогда, и глаза его – как я вижу эти глаза! думала Наташа. – И что мне за дело до его отца и сестры: я люблю его одного, его, его, с этим лицом и глазами, с его улыбкой, мужской и вместе детской… Нет, лучше не думать о нем, не думать, забыть, совсем забыть на это время. Я не вынесу этого ожидания, я сейчас зарыдаю», – и она отошла от зеркала, делая над собой усилия, чтоб не заплакать. – «И как может Соня так ровно, так спокойно любить Николиньку, и ждать так долго и терпеливо»! подумала она, глядя на входившую, тоже одетую, с веером в руках Соню.
«Нет, она совсем другая. Я не могу»!
Наташа чувствовала себя в эту минуту такой размягченной и разнеженной, что ей мало было любить и знать, что она любима: ей нужно теперь, сейчас нужно было обнять любимого человека и говорить и слышать от него слова любви, которыми было полно ее сердце. Пока она ехала в карете, сидя рядом с отцом, и задумчиво глядела на мелькавшие в мерзлом окне огни фонарей, она чувствовала себя еще влюбленнее и грустнее и забыла с кем и куда она едет. Попав в вереницу карет, медленно визжа колесами по снегу карета Ростовых подъехала к театру. Поспешно выскочили Наташа и Соня, подбирая платья; вышел граф, поддерживаемый лакеями, и между входившими дамами и мужчинами и продающими афиши, все трое пошли в коридор бенуара. Из за притворенных дверей уже слышались звуки музыки.
– Nathalie, vos cheveux, [Натали, твои волосы,] – прошептала Соня. Капельдинер учтиво и поспешно проскользнул перед дамами и отворил дверь ложи. Музыка ярче стала слышна в дверь, блеснули освещенные ряды лож с обнаженными плечами и руками дам, и шумящий и блестящий мундирами партер. Дама, входившая в соседний бенуар, оглянула Наташу женским, завистливым взглядом. Занавесь еще не поднималась и играли увертюру. Наташа, оправляя платье, прошла вместе с Соней и села, оглядывая освещенные ряды противуположных лож. Давно не испытанное ею ощущение того, что сотни глаз смотрят на ее обнаженные руки и шею, вдруг и приятно и неприятно охватило ее, вызывая целый рой соответствующих этому ощущению воспоминаний, желаний и волнений.
Две замечательно хорошенькие девушки, Наташа и Соня, с графом Ильей Андреичем, которого давно не видно было в Москве, обратили на себя общее внимание. Кроме того все знали смутно про сговор Наташи с князем Андреем, знали, что с тех пор Ростовы жили в деревне, и с любопытством смотрели на невесту одного из лучших женихов России.
Наташа похорошела в деревне, как все ей говорили, а в этот вечер, благодаря своему взволнованному состоянию, была особенно хороша. Она поражала полнотой жизни и красоты, в соединении с равнодушием ко всему окружающему. Ее черные глаза смотрели на толпу, никого не отыскивая, а тонкая, обнаженная выше локтя рука, облокоченная на бархатную рампу, очевидно бессознательно, в такт увертюры, сжималась и разжималась, комкая афишу.
– Посмотри, вот Аленина – говорила Соня, – с матерью кажется!
– Батюшки! Михаил Кирилыч то еще потолстел, – говорил старый граф.
– Смотрите! Анна Михайловна наша в токе какой!
– Карагины, Жюли и Борис с ними. Сейчас видно жениха с невестой. – Друбецкой сделал предложение!
– Как же, нынче узнал, – сказал Шиншин, входивший в ложу Ростовых.
Наташа посмотрела по тому направлению, по которому смотрел отец, и увидала, Жюли, которая с жемчугами на толстой красной шее (Наташа знала, обсыпанной пудрой) сидела с счастливым видом, рядом с матерью.
Позади их с улыбкой, наклоненная ухом ко рту Жюли, виднелась гладко причесанная, красивая голова Бориса. Он исподлобья смотрел на Ростовых и улыбаясь говорил что то своей невесте.
«Они говорят про нас, про меня с ним!» подумала Наташа. «И он верно успокоивает ревность ко мне своей невесты: напрасно беспокоятся! Ежели бы они знали, как мне ни до кого из них нет дела».
Сзади сидела в зеленой токе, с преданным воле Божией и счастливым, праздничным лицом, Анна Михайловна. В ложе их стояла та атмосфера – жениха с невестой, которую так знала и любила Наташа. Она отвернулась и вдруг всё, что было унизительного в ее утреннем посещении, вспомнилось ей.
«Какое право он имеет не хотеть принять меня в свое родство? Ах лучше не думать об этом, не думать до его приезда!» сказала она себе и стала оглядывать знакомые и незнакомые лица в партере. Впереди партера, в самой середине, облокотившись спиной к рампе, стоял Долохов с огромной, кверху зачесанной копной курчавых волос, в персидском костюме. Он стоял на самом виду театра, зная, что он обращает на себя внимание всей залы, так же свободно, как будто он стоял в своей комнате. Около него столпившись стояла самая блестящая молодежь Москвы, и он видимо первенствовал между ними.
Граф Илья Андреич, смеясь, подтолкнул краснеющую Соню, указывая ей на прежнего обожателя.
– Узнала? – спросил он. – И откуда он взялся, – обратился граф к Шиншину, – ведь он пропадал куда то?
– Пропадал, – отвечал Шиншин. – На Кавказе был, а там бежал, и, говорят, у какого то владетельного князя был министром в Персии, убил там брата шахова: ну с ума все и сходят московские барыни! Dolochoff le Persan, [Персианин Долохов,] да и кончено. У нас теперь нет слова без Долохова: им клянутся, на него зовут как на стерлядь, – говорил Шиншин. – Долохов, да Курагин Анатоль – всех у нас барынь с ума свели.
В соседний бенуар вошла высокая, красивая дама с огромной косой и очень оголенными, белыми, полными плечами и шеей, на которой была двойная нитка больших жемчугов, и долго усаживалась, шумя своим толстым шелковым платьем.