Кислицын, Владимир Александрович (офицер)

Кислицын Владимир Александрович
Фотография, сделанная после Великого Сибирского Ледяного похода
Дата рождения	9 января 1883(1883-01-09)
Место рождения	Белая Церковь, Российская империя
Дата смерти	18 мая 1944(1944-05-18) (61 год)
Место смерти	Харбин, Китай
Принадлежность	Российская империя Российская империя
Звание	генерал-майор
Награды и премии

Владимир Александрович Кислицын (9 января 1883, Белая Церковь — 18 мая 1944, Харбин) — русский офицер, полковник (1919), генерал-майор (1928, произведен Великим Князем Кириллом Владимировичем). Был офицером РИА, а затем командиром Белой армии на более позднем этапе Гражданской войны.

Биография

Родился 9 января 1883 года в Белой Церкови Российской империи, ныне Украины.

Начало службы

Сын адмирала Александра Кислицына. Владимир получил образование в Одесском военном училище в 1900 году. Он был направлен на службу в Отдельный корпус пограничной стражи на западной границе Российской империи. Участвовал в Русско-японской войне.

Участвовал в Великой войне в рядах 23-й Одесской пограничной бригады. 6 августа 1916 года, будучи прикомандирован к 11-му драгунскому Рижскому полку, был произведён в полковники со старшинством 10 января 1916 года. Он был неоднократно ранен, в том числе и голову.

Согласно воспоминаниям Кислицына, в конце 1917 он командовал бригадой в 11-й кавалерийской дивизии, и в ноябре 1917 при делении дивизии на великороссов и украинцев возглавил украинские формирования в дивизии.

На Украине

В 1918 году служил в гетманской армии Украины. Был назначен командиром бригады а затем начальником 3-й Украинской кавалерийской дивизии, затем командиром украинского корпуса в Житомире. Эти украинские части не были сформированы и существовали только на бумаге.

Участвовал в обороне Киева от петлюровцев и большевиков в декабре 1918 г. После занятия Киева петлюровцами был взят в плен в Дарница, находился под арестом в киевском музее. По настоянию германских властей был освобожден и выехал в Германию.

Жил в лагере в Нойштадте.

Служба в Белой армии

В 1919 году Кислицын с небольшой группой офицеров, проехав через Данию, Норвегию и Мурманск, в июне 1919 прибыл в Архангельск на Северный фронт генерала Евгения Миллера. По прибытии в Архангельск был назначен на должность генерала для поручений при Главнокомандующем генерале Миллере.

Не веря в успешность действий на Северном фронте, Кислицын попросил у Миллера разрешения отправиться в Сибирь к Колчаку. На пароходе по Северному Ледовитому океану и реке Печоре добрался до Усть-Цильмы, откуда на лошадях по тайге и лодках по реке Сосьва добрался до Берёзова, а оттуда на пароходе до Тобольска и столицы Белой Сибири Омска.

В июле 1919 года Владимир Кислицын был назначен командиром бригады 2-й уфимской кавалерийской дивизии в армии адмирала Колчака. В сентябре 1919 года участвовал в Тобольской операции. 12 октября 1919 года был ранен в бою под д. Крутихой Ялуторовского уезда Тобольской Губернии. В декабре 1919 года он был назначен командиром 2-й уфимской кавалерийской дивизии.

После поражения армии Колчака на Урале и в Западной Сибири, Владимир Кислицын принял участие в Великом Сибирском Ледяном походе. После прибытия в Читу, атаман Семёнов доверил ему маньчжурский отряд вплоть до отступления белогвардейцев из России (1921—1922).

В эмиграции

Владимир Кислицын эмигрировал в Харбин в ноябре 1922 года, где он стал дантистом, а также служил в полиции. В Маньчжурии он возглавлял местный клуб «легитимистов», которые поддерживали Кирилла Владимировича как законного наследника русского престола. В 1928 году он был повышен Великим князем Кириллом Владимировичем до звания генерала. Командир отряда русских добровольцев во время конфликта на КВЖД. В 1935 г. создал Дальневосточный Союз Военных под лозунгом «За Веру, Царя и Отечество», который к 1939 г. насчитывал 11500 чел. В 1936 году мемуары Кислицына «В огне гражданской войны» были опубликованы в издательстве «Наш путь».

С 1938 по 1944 годы Кислицын выступал в качестве председателя Бюро по делам российских эмигрантов в Маньчжурии, созданное японцами. По его инициативе в Харбине на Соборной площади 7 ноября 1940 года был заложен, а 8 июня 1941 года — открыт Памятник борцам против Коминтерна.

Умер в Харбине в 1944 году, где и похоронен.

Награды

Владимир Кислицын был награждён орденом Святого Георгия четвёртого класса в 1915 году, орденом Святого Станислава 3-го и 2-го класса, орденом святой Анны 4-го и 1-го класса и получил Золотое оружие «За храбрость».

Сочинения

• В огне Великой мировой войны (личные воспоминания). Харбин, 1938. 49 с.
• [elan-kazak.ru/?q=arhiv/kislitsin-va-v-ogne-grazhdanskoi-voiny-memua В огне Гражданской войны : мемуары. Харбин, «Наш Путь», 1936.] 113 c.
• Пантеон воинской доблести и чести. Харбин, 1941. 488 с.
• Пути русской молодежи. Харбин, «Заря», 1944. 248 с.

Ссылки

• [www.hrono.ru/biograf/bio_k/kislicyn.html Биография на сайте ХРОНОС]

Отрывок, характеризующий Кислицын, Владимир Александрович (офицер)

Ничего не было дурного или неуместного в том, что они говорили, всё было остроумно и могло бы быть смешно; но чего то, того самого, что составляет соль веселья, не только не было, но они и не знали, что оно бывает.
После обеда дочь Сперанского с своей гувернанткой встали. Сперанский приласкал дочь своей белой рукой, и поцеловал ее. И этот жест показался неестественным князю Андрею.
Мужчины, по английски, остались за столом и за портвейном. В середине начавшегося разговора об испанских делах Наполеона, одобряя которые, все были одного и того же мнения, князь Андрей стал противоречить им. Сперанский улыбнулся и, очевидно желая отклонить разговор от принятого направления, рассказал анекдот, не имеющий отношения к разговору. На несколько мгновений все замолкли.
Посидев за столом, Сперанский закупорил бутылку с вином и сказав: «нынче хорошее винцо в сапожках ходит», отдал слуге и встал. Все встали и также шумно разговаривая пошли в гостиную. Сперанскому подали два конверта, привезенные курьером. Он взял их и прошел в кабинет. Как только он вышел, общее веселье замолкло и гости рассудительно и тихо стали переговариваться друг с другом.
– Ну, теперь декламация! – сказал Сперанский, выходя из кабинета. – Удивительный талант! – обратился он к князю Андрею. Магницкий тотчас же стал в позу и начал говорить французские шутливые стихи, сочиненные им на некоторых известных лиц Петербурга, и несколько раз был прерываем аплодисментами. Князь Андрей, по окончании стихов, подошел к Сперанскому, прощаясь с ним.
– Куда вы так рано? – сказал Сперанский.
– Я обещал на вечер…
Они помолчали. Князь Андрей смотрел близко в эти зеркальные, непропускающие к себе глаза и ему стало смешно, как он мог ждать чего нибудь от Сперанского и от всей своей деятельности, связанной с ним, и как мог он приписывать важность тому, что делал Сперанский. Этот аккуратный, невеселый смех долго не переставал звучать в ушах князя Андрея после того, как он уехал от Сперанского.
Вернувшись домой, князь Андрей стал вспоминать свою петербургскую жизнь за эти четыре месяца, как будто что то новое. Он вспоминал свои хлопоты, искательства, историю своего проекта военного устава, который был принят к сведению и о котором старались умолчать единственно потому, что другая работа, очень дурная, была уже сделана и представлена государю; вспомнил о заседаниях комитета, членом которого был Берг; вспомнил, как в этих заседаниях старательно и продолжительно обсуживалось всё касающееся формы и процесса заседаний комитета, и как старательно и кратко обходилось всё что касалось сущности дела. Он вспомнил о своей законодательной работе, о том, как он озабоченно переводил на русский язык статьи римского и французского свода, и ему стало совестно за себя. Потом он живо представил себе Богучарово, свои занятия в деревне, свою поездку в Рязань, вспомнил мужиков, Дрона старосту, и приложив к ним права лиц, которые он распределял по параграфам, ему стало удивительно, как он мог так долго заниматься такой праздной работой.


На другой день князь Андрей поехал с визитами в некоторые дома, где он еще не был, и в том числе к Ростовым, с которыми он возобновил знакомство на последнем бале. Кроме законов учтивости, по которым ему нужно было быть у Ростовых, князю Андрею хотелось видеть дома эту особенную, оживленную девушку, которая оставила ему приятное воспоминание.
Наташа одна из первых встретила его. Она была в домашнем синем платье, в котором она показалась князю Андрею еще лучше, чем в бальном. Она и всё семейство Ростовых приняли князя Андрея, как старого друга, просто и радушно. Всё семейство, которое строго судил прежде князь Андрей, теперь показалось ему составленным из прекрасных, простых и добрых людей. Гостеприимство и добродушие старого графа, особенно мило поразительное в Петербурге, было таково, что князь Андрей не мог отказаться от обеда. «Да, это добрые, славные люди, думал Болконский, разумеется, не понимающие ни на волос того сокровища, которое они имеют в Наташе; но добрые люди, которые составляют наилучший фон для того, чтобы на нем отделялась эта особенно поэтическая, переполненная жизни, прелестная девушка!»
Князь Андрей чувствовал в Наташе присутствие совершенно чуждого для него, особенного мира, преисполненного каких то неизвестных ему радостей, того чуждого мира, который еще тогда, в отрадненской аллее и на окне, в лунную ночь, так дразнил его. Теперь этот мир уже более не дразнил его, не был чуждый мир; но он сам, вступив в него, находил в нем новое для себя наслаждение.
После обеда Наташа, по просьбе князя Андрея, пошла к клавикордам и стала петь. Князь Андрей стоял у окна, разговаривая с дамами, и слушал ее. В середине фразы князь Андрей замолчал и почувствовал неожиданно, что к его горлу подступают слезы, возможность которых он не знал за собой. Он посмотрел на поющую Наташу, и в душе его произошло что то новое и счастливое. Он был счастлив и ему вместе с тем было грустно. Ему решительно не об чем было плакать, но он готов был плакать. О чем? О прежней любви? О маленькой княгине? О своих разочарованиях?… О своих надеждах на будущее?… Да и нет. Главное, о чем ему хотелось плакать, была вдруг живо сознанная им страшная противуположность между чем то бесконечно великим и неопределимым, бывшим в нем, и чем то узким и телесным, чем он был сам и даже была она. Эта противуположность томила и радовала его во время ее пения.
Только что Наташа кончила петь, она подошла к нему и спросила его, как ему нравится ее голос? Она спросила это и смутилась уже после того, как она это сказала, поняв, что этого не надо было спрашивать. Он улыбнулся, глядя на нее, и сказал, что ему нравится ее пение так же, как и всё, что она делает.
Князь Андрей поздно вечером уехал от Ростовых. Он лег спать по привычке ложиться, но увидал скоро, что он не может спать. Он то, зажжа свечку, сидел в постели, то вставал, то опять ложился, нисколько не тяготясь бессонницей: так радостно и ново ему было на душе, как будто он из душной комнаты вышел на вольный свет Божий. Ему и в голову не приходило, чтобы он был влюблен в Ростову; он не думал о ней; он только воображал ее себе, и вследствие этого вся жизнь его представлялась ему в новом свете. «Из чего я бьюсь, из чего я хлопочу в этой узкой, замкнутой рамке, когда жизнь, вся жизнь со всеми ее радостями открыта мне?» говорил он себе. И он в первый раз после долгого времени стал делать счастливые планы на будущее. Он решил сам собою, что ему надо заняться воспитанием своего сына, найдя ему воспитателя и поручив ему; потом надо выйти в отставку и ехать за границу, видеть Англию, Швейцарию, Италию. «Мне надо пользоваться своей свободой, пока так много в себе чувствую силы и молодости, говорил он сам себе. Пьер был прав, говоря, что надо верить в возможность счастия, чтобы быть счастливым, и я теперь верю в него. Оставим мертвым хоронить мертвых, а пока жив, надо жить и быть счастливым», думал он.