Кисть (инструмент)

</div>

Кисть — инструмент для покраски и живописи. Кисти делаются из щетины и хвостовых волосков различных животных.

Кисти для малярного дела

Кисти являются самыми распространенными инструментами для малярных работ. Их можно использовать почти с любыми лакокрасочными материалами. Но тем не менее, кисти следует выбирать в зависимости от того, какие работы и каким материалом предполагается выполнять.

• Кисти из натуральной щетины — не боятся растворителей, они почти универсальны. Они бывают из темной (черной) и светлой щетины.
• Кисти из искусственной щетины — рекомендуется применять с ЛКМ на водной основе, но не рекомендуется с ЛКМ с содержанием агрессивных веществ.
• Плоская кисть — предназначена для обработки свежеокрашенной поверхности, для получения гладкого и глянцевого покрытия. Кроме того, удобна как самостоятельный инструмент, окрашивающий любые виды покрытий.
• Круглая кисть — предназначена для малярных работ на углах и стыках; покраски окон, дверей, плинтусов.
• Радиаторная кисть — предназначена для малярных работ в труднодоступных местах, окраски радиаторов и мест соединения труб.
• Ракля — предназначена для нанесения различных красок, грунтовок, клеев, и размывки побелочных материалов. Часто бывает с пластмассовой рукояткой с зажимом для крепления на ведро.
• Маховая кисть — предназначена для окраски стен, потолков и других больших поверхностей. Диаметр маховой малярной кисти — 60-65 мм, а длина волоса составляет от 100 до 180 мм.
• Макловица — предназначена для работы на больших поверхностях (потолках, стенах, полах), нанесения грунтовок, известковых и дисперсионных красок, пропитывающих средств. Макловицы по сравнению с маховыми кистями характеризуются большей скоростью (производительность выше в 2.5 раза) и качеством проведения малярных работ.

Для малярного дела служат кисти из щетины 2-го сорта, более мягкой и подвергаемой некоторой отделке; для живописи масляными красками идет щетина еще более отделанная, для сравнительно жестких щетинных кистей, и мягкие хвостовые волоски (см. ниже) — для кистей мягких; для акварельной живописи — особенно мягкие и нежные волоски. Отделка щетины состоит в белении, так называемом печении и шлифовании. Для отбелки моют светлую щетину в теплом растворе мягкого мыла, потом в холодной воде и оставляют на 2—3 дня в насыщенном водном растворе сернистой кислоты. Желтоватая щетина отбеливается и на солнце (влажная, под стеклом), но русская щетина не поддается такой обработке. Для придания упругости щетине и другим волосам для кистей — их связывают в пучки, около 2½ см толщины, и кладут в нагретую до 60 °C золу, насыпанную в невысоком железном ящике. Их вынимают минут через 15 лежания, причем и внутренние части пучков должны прогреться до того, чтобы ладонь руки едва могла выдержать прикосновение к ним. Шлифуют щетину только для лучших кистей. Пучки, приготовленные уже для кистей, утрясают каждый отдельно, чтобы концы были ровны, обмакивают в жидко разведенную глину и оставляют затем сохнуть 1—2 дня. Шлифуют концы на большом, плоском куске пемзы или острозернистого песчаника; во время этой работы глина сама собой высыпается. Затем пучок (выровненный), слегка связанный ниткой, вклеивается концом, противоположным выровненному, в оправу при помощи расплавленного черного вара. Деревянные палки (ручки) заостренным и подрезанным в виде копья концом втыкаются в пучок, который после того крепко обматывается и обвязывается нитками, иногда покрываемыми столярным клеем. К. вправляются иногда в жестяные кольца, иногда в дерево (французские). Трафаретные кисти вделываются в длинную жестяную оправу, снабжаемую деревянной палочкой.

Кисти для живописи

Кисти для живописи масляными красками, щетинные, круглые и плоские, делаются из лучшей мягкой обработанной щетины; щетина при одной и той же ширине кисти бывает длинная или короткая; круглые кисти имеют конический конец: это достигается тем, что натуральные концы щетинок тоньше, чем их основания. Эти концы не должны быть срезываемы, так как срезанные щетинки оставляют при употреблении кисти след и портят мазок. То же самое надо заметить про плоские кисти, в которых ширина верха равна основанию и кисть имеет вид лопаточки. Некоторые фабриканты приготовляют плоские щетинные кисти такой формы, что с одного края щетинки ниже, чем с другого, или же они располагаются зубчато. Это делается с целью облегчить в некоторых случаях технику живописи; однако форма этих кистей, после непродолжительного их употребления, изменяется, и кисть перестает удовлетворять своему назначению. Круглых и плоских кистей фабрикуется до 20 номеров тех и других; очень узкие приготовляются не из свиной щетины, а из козьего волоса. Очень широкие плоские кисти (до 5 дюймов ширины) употребляются для покрытия картин лаком.

Кроме щетинных кистей, а именно плоских, которые наиболее употребительны в масляной живописи, служат для той же цели, если требуется более гладкая и слитная или очень мелкая работа, еще мягкие кисти из куньего и колонкового волоса, красноватого или коричневого цвета; круглые делаются 18 различных величин, плоские — 12—18 величин, то есть до 18 мм ширины. Делаются также мягкие кисти из волосков белки, египетского мангуста (Meloncillo) и козьего волоса. Названные кисти служат для накладки красок, для стушевывания же употребляются так называемые флейцы, кисти конической формы (расходятся волоски конусом) или плоские; флейцы делаются барсуковые и хорьковые, последние не такой большой величины, как первые, которые вверху достигают ширины 10 см.

Кисти для акварельной живописи

Кисти для акварельной живописи требуют наилучшего материала, и приготовление их должно быть наиболее тщательным. На эти кисти идут волосы с хвостов беличьих и собольих; последние — очень высокой цены (большая кисть стоит 15 франков, а в Лондоне — 1 фунт стерлингов); реже употребляется куница рыжая и коричневая. Для живописи на фарфоре служат кисточки хорьковые, тонкие заостренные беличьи, длинные и тонкие — беличьи. Кисточки приготовляются следующим образом. Волос, употребляемый для кистей, должен быть лишен жира, так как иначе кисть, из него сделанная, не смогла бы хорошо смачиваться водой. Для этого выбирают лучшие хвостики названных животных и моют их в квасцовой воде или даже иногда в слабом растворе едкого кали или натра, после чего погружают их в тепловатую чистую воду на сутки; если вода слишком горяча, то волос портится и поправить его хлопотливо. Вынутый из воды волос кладут на чистое полотно и расчёсывают очень частым и нежным гребешком, перекладывают на другой холст, где волос должен высохнуть, после чего его подрезывают у самой шкурки и снимают пучками. Эти пучки помещаются в маленькие жестяные цилиндрики с плоским дном, основаниями волосков книзу; постукивая слегка стаканчиком о стол, способствуют всем волоскам основаниями стать на дно. После этого выбирают сначала самые длинные, равные между собой волоски и составляют из них особый пучочек, потом из оставшихся выбирают самые длинные, которые короче первых, и, таким образом, составляются несколько пучков различной длины. Когда в пучке набралось материалу достаточно для одной кисти, его опять помещают в жестяной цилиндрик, но уже тонкими концами вниз, и опять постукиванием приводят волоски в порядок и обвязывают верхнюю часть пучка ниткой; если всё сделано правильно, то получается кисть, которую надо с корня обрезать вровень и вставить в распаренное лежанием в горячей воде перо (гусиное, лебединое, орлиное). В хорошо сделанной кисточке верхние концы сходятся (см. выше), представляя острую вершину, когда кисть смочена водой; в плохой кисти образуется несколько вершин или вся кисть не держится прямо, а искривляется. Эта фабрикация трудная: вполне хорошие кисти удаются редко. Вместо очень тонких кистей некоторые художники употребляют, — как для акварели, так и для масляных красок, — маленькие острые пёрышки из бекасового хвоста. Материал для флейц и мягких кистей берётся от следующих животных: обыкновенный барсук, американский барсук, хорек, белка, лесная куница, колонок, американский соболь, выдра, ихневмон или фараонова мышь, мелончилло или мелон (herpestes widdringtonii). В русских каталогах показан еще тюлень, чего нет в иностранных; может быть, это неверное название выдры, хотя, впрочем, и молодые тюлени имеют мягкий волос. Дымковская игрушка расписывается мягкими колонковыми кистями.

История

Кисти использовались, вероятно, очень давно; на одной помпейской картине изображён человек, который чистит щеткой сукно, а производство кистей произошло из щетинного, щёточного. Однако энкаустика древних, по-видимому, не нуждалась в кистях. В сочинении Ченнани (1437) описывается выделка кистей из хвостиков, их выварка, связывание и вставка в перья орлиные, гусиные, куриные или голубиные. Щетинные кисти также были известны в XV столетии. Больцен (1522) описывает делание кистей (Bensel) из беличьих хвостов. Герард Доу (1613—1675) сам приготовлял себе не только краски, но и кисти. Во времена Ван Эйка все художники делали себе кисти и краски.

Уход за кистями

Кисти для масляной живописи служат недолго, и потому художникам приходится часто пополнять свой набор кистей. Если кисти в работе ежедневно, то по окончании дня можно их слегка обмывать в каком-нибудь не сохнущем масле (например, сезамном или сурепном) и потом, обмакнув их в чистое масло, положить до следующего дня. На другой день, выжав тряпкой масло, обмакнуть в высыхающее масло (например, маковое) и ещё раз выжать, а затем уже брать ею краски с палитры. Подобным же образом, если требуется очистить кисть во время работы, надо её слегка вымыть в маковом масле и обтереть. Если работа прекращается на несколько дней и далее, то кисть надо сперва вымыть в каком-либо масле, потом в керосине, затем в мыльной теплой воде и в чистой воде. Флейцы не надо мыть в масле, а только в мыльной воде и затем в чистой. В недавнее время стали делать для механической чистки кистей приборы, состоящие из двух круглых щетинных щёток, которые могут вращаться на осях. Щётки касаются окружностями; кисть помещают между ними и, вращая щетки, очищают её от краски. Аппарат находится в ящике, куда наливается вода: сначала мыльная, потом чистая. Акварельные кисти надо мыть в нескольких водах; в особенности, после некоторых красок, которые упорно держатся в корнях волосков; затем кисти надо дать правильную форму и положить её высохнуть. Хорошо сохраняемая кисть служит очень долго.

Щетинные кисти хороши для тонирования основы — грунтов и нанесение самого грунта. Хорошо использовать для закладки «подмалёвка» в технике алла-прима. Имеют хорошую износостойкость и незаменимы в работе над большими поверхностями холста (при покупке — выборе щетинных кистей надо внимательно проверите щетину — много ли в ней волосков с расщепленным кончиком).

Колонковые кисти — отличаются тонкостью, упругостью, хорошей эластичностью и мягкостью. Имеют прекрасный кончик. Очень хороши в работе над деталями.

Белочка более мягка и менее упруга, чем колонок. Немного тоньше и пушистей. Хорошо вбирает и отдает краску.

Кисти из синтетического волокна легче очищаются от краски и имеют хорошую износостойкость в работе с любыми поверхностями. Хорошо подходят для работы акриловыми и масляными красками. В последнее время качество синтетических кистей сильно возросло и ими уже можно выполнять множество задач. Алла прима — техника масляной живописи быстрыми смелыми мазками, позволяющая выполнить картину (или её фрагмент) за один сеанс, до высыхания красок.

Ссылки

• [www.artgalery.ru/?id=300&ir=1&sm=1 Как выбрать художественную кисть? — советы художников]
• Ф. Ф. Петрушевский. Краски и живопись.

Литература

• Кисти // Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона : в 86 т. (82 т. и 4 доп.). — СПб., 1890—1907.
• При написании этой статьи использовался материал из Энциклопедического словаря Брокгауза и Ефрона (1890—1907).

Отрывок, характеризующий Кисть (инструмент)

Кутузов, не глядя на Вольцогена, приказал написать этот приказ, который, весьма основательно, для избежания личной ответственности, желал иметь бывший главнокомандующий.
И по неопределимой, таинственной связи, поддерживающей во всей армии одно и то же настроение, называемое духом армии и составляющее главный нерв войны, слова Кутузова, его приказ к сражению на завтрашний день, передались одновременно во все концы войска.
Далеко не самые слова, не самый приказ передавались в последней цепи этой связи. Даже ничего не было похожего в тех рассказах, которые передавали друг другу на разных концах армии, на то, что сказал Кутузов; но смысл его слов сообщился повсюду, потому что то, что сказал Кутузов, вытекало не из хитрых соображений, а из чувства, которое лежало в душе главнокомандующего, так же как и в душе каждого русского человека.
И узнав то, что назавтра мы атакуем неприятеля, из высших сфер армии услыхав подтверждение того, чему они хотели верить, измученные, колеблющиеся люди утешались и ободрялись.


Полк князя Андрея был в резервах, которые до второго часа стояли позади Семеновского в бездействии, под сильным огнем артиллерии. Во втором часу полк, потерявший уже более двухсот человек, был двинут вперед на стоптанное овсяное поле, на тот промежуток между Семеновским и курганной батареей, на котором в этот день были побиты тысячи людей и на который во втором часу дня был направлен усиленно сосредоточенный огонь из нескольких сот неприятельских орудий.
Не сходя с этого места и не выпустив ни одного заряда, полк потерял здесь еще третью часть своих людей. Спереди и в особенности с правой стороны, в нерасходившемся дыму, бубухали пушки и из таинственной области дыма, застилавшей всю местность впереди, не переставая, с шипящим быстрым свистом, вылетали ядра и медлительно свистевшие гранаты. Иногда, как бы давая отдых, проходило четверть часа, во время которых все ядра и гранаты перелетали, но иногда в продолжение минуты несколько человек вырывало из полка, и беспрестанно оттаскивали убитых и уносили раненых.
С каждым новым ударом все меньше и меньше случайностей жизни оставалось для тех, которые еще не были убиты. Полк стоял в батальонных колоннах на расстоянии трехсот шагов, но, несмотря на то, все люди полка находились под влиянием одного и того же настроения. Все люди полка одинаково были молчаливы и мрачны. Редко слышался между рядами говор, но говор этот замолкал всякий раз, как слышался попавший удар и крик: «Носилки!» Большую часть времени люди полка по приказанию начальства сидели на земле. Кто, сняв кивер, старательно распускал и опять собирал сборки; кто сухой глиной, распорошив ее в ладонях, начищал штык; кто разминал ремень и перетягивал пряжку перевязи; кто старательно расправлял и перегибал по новому подвертки и переобувался. Некоторые строили домики из калмыжек пашни или плели плетеночки из соломы жнивья. Все казались вполне погружены в эти занятия. Когда ранило и убивало людей, когда тянулись носилки, когда наши возвращались назад, когда виднелись сквозь дым большие массы неприятелей, никто не обращал никакого внимания на эти обстоятельства. Когда же вперед проезжала артиллерия, кавалерия, виднелись движения нашей пехоты, одобрительные замечания слышались со всех сторон. Но самое большое внимание заслуживали события совершенно посторонние, не имевшие никакого отношения к сражению. Как будто внимание этих нравственно измученных людей отдыхало на этих обычных, житейских событиях. Батарея артиллерии прошла пред фронтом полка. В одном из артиллерийских ящиков пристяжная заступила постромку. «Эй, пристяжную то!.. Выправь! Упадет… Эх, не видят!.. – по всему полку одинаково кричали из рядов. В другой раз общее внимание обратила небольшая коричневая собачонка с твердо поднятым хвостом, которая, бог знает откуда взявшись, озабоченной рысцой выбежала перед ряды и вдруг от близко ударившего ядра взвизгнула и, поджав хвост, бросилась в сторону. По всему полку раздалось гоготанье и взвизги. Но развлечения такого рода продолжались минуты, а люди уже более восьми часов стояли без еды и без дела под непроходящим ужасом смерти, и бледные и нахмуренные лица все более бледнели и хмурились.
Князь Андрей, точно так же как и все люди полка, нахмуренный и бледный, ходил взад и вперед по лугу подле овсяного поля от одной межи до другой, заложив назад руки и опустив голову. Делать и приказывать ему нечего было. Все делалось само собою. Убитых оттаскивали за фронт, раненых относили, ряды смыкались. Ежели отбегали солдаты, то они тотчас же поспешно возвращались. Сначала князь Андрей, считая своею обязанностью возбуждать мужество солдат и показывать им пример, прохаживался по рядам; но потом он убедился, что ему нечему и нечем учить их. Все силы его души, точно так же как и каждого солдата, были бессознательно направлены на то, чтобы удержаться только от созерцания ужаса того положения, в котором они были. Он ходил по лугу, волоча ноги, шаршавя траву и наблюдая пыль, которая покрывала его сапоги; то он шагал большими шагами, стараясь попадать в следы, оставленные косцами по лугу, то он, считая свои шаги, делал расчеты, сколько раз он должен пройти от межи до межи, чтобы сделать версту, то ошмурыгывал цветки полыни, растущие на меже, и растирал эти цветки в ладонях и принюхивался к душисто горькому, крепкому запаху. Изо всей вчерашней работы мысли не оставалось ничего. Он ни о чем не думал. Он прислушивался усталым слухом все к тем же звукам, различая свистенье полетов от гула выстрелов, посматривал на приглядевшиеся лица людей 1 го батальона и ждал. «Вот она… эта опять к нам! – думал он, прислушиваясь к приближавшемуся свисту чего то из закрытой области дыма. – Одна, другая! Еще! Попало… Он остановился и поглядел на ряды. „Нет, перенесло. А вот это попало“. И он опять принимался ходить, стараясь делать большие шаги, чтобы в шестнадцать шагов дойти до межи.
Свист и удар! В пяти шагах от него взрыло сухую землю и скрылось ядро. Невольный холод пробежал по его спине. Он опять поглядел на ряды. Вероятно, вырвало многих; большая толпа собралась у 2 го батальона.
– Господин адъютант, – прокричал он, – прикажите, чтобы не толпились. – Адъютант, исполнив приказание, подходил к князю Андрею. С другой стороны подъехал верхом командир батальона.
– Берегись! – послышался испуганный крик солдата, и, как свистящая на быстром полете, приседающая на землю птичка, в двух шагах от князя Андрея, подле лошади батальонного командира, негромко шлепнулась граната. Лошадь первая, не спрашивая того, хорошо или дурно было высказывать страх, фыркнула, взвилась, чуть не сронив майора, и отскакала в сторону. Ужас лошади сообщился людям.
– Ложись! – крикнул голос адъютанта, прилегшего к земле. Князь Андрей стоял в нерешительности. Граната, как волчок, дымясь, вертелась между ним и лежащим адъютантом, на краю пашни и луга, подле куста полыни.
«Неужели это смерть? – думал князь Андрей, совершенно новым, завистливым взглядом глядя на траву, на полынь и на струйку дыма, вьющуюся от вертящегося черного мячика. – Я не могу, я не хочу умереть, я люблю жизнь, люблю эту траву, землю, воздух… – Он думал это и вместе с тем помнил о том, что на него смотрят.
– Стыдно, господин офицер! – сказал он адъютанту. – Какой… – он не договорил. В одно и то же время послышался взрыв, свист осколков как бы разбитой рамы, душный запах пороха – и князь Андрей рванулся в сторону и, подняв кверху руку, упал на грудь.
Несколько офицеров подбежало к нему. С правой стороны живота расходилось по траве большое пятно крови.
Вызванные ополченцы с носилками остановились позади офицеров. Князь Андрей лежал на груди, опустившись лицом до травы, и, тяжело, всхрапывая, дышал.
– Ну что стали, подходи!
Мужики подошли и взяли его за плечи и ноги, но он жалобно застонал, и мужики, переглянувшись, опять отпустили его.
– Берись, клади, всё одно! – крикнул чей то голос. Его другой раз взяли за плечи и положили на носилки.
– Ах боже мой! Боже мой! Что ж это?.. Живот! Это конец! Ах боже мой! – слышались голоса между офицерами. – На волосок мимо уха прожужжала, – говорил адъютант. Мужики, приладивши носилки на плечах, поспешно тронулись по протоптанной ими дорожке к перевязочному пункту.
– В ногу идите… Э!.. мужичье! – крикнул офицер, за плечи останавливая неровно шедших и трясущих носилки мужиков.
– Подлаживай, что ль, Хведор, а Хведор, – говорил передний мужик.
– Вот так, важно, – радостно сказал задний, попав в ногу.
– Ваше сиятельство? А? Князь? – дрожащим голосом сказал подбежавший Тимохин, заглядывая в носилки.
Князь Андрей открыл глаза и посмотрел из за носилок, в которые глубоко ушла его голова, на того, кто говорил, и опять опустил веки.
Ополченцы принесли князя Андрея к лесу, где стояли фуры и где был перевязочный пункт. Перевязочный пункт состоял из трех раскинутых, с завороченными полами, палаток на краю березника. В березнике стояла фуры и лошади. Лошади в хребтугах ели овес, и воробьи слетали к ним и подбирали просыпанные зерна. Воронья, чуя кровь, нетерпеливо каркая, перелетали на березах. Вокруг палаток, больше чем на две десятины места, лежали, сидели, стояли окровавленные люди в различных одеждах. Вокруг раненых, с унылыми и внимательными лицами, стояли толпы солдат носильщиков, которых тщетно отгоняли от этого места распоряжавшиеся порядком офицеры. Не слушая офицеров, солдаты стояли, опираясь на носилки, и пристально, как будто пытаясь понять трудное значение зрелища, смотрели на то, что делалось перед ними. Из палаток слышались то громкие, злые вопли, то жалобные стенания. Изредка выбегали оттуда фельдшера за водой и указывали на тех, который надо было вносить. Раненые, ожидая у палатки своей очереди, хрипели, стонали, плакали, кричали, ругались, просили водки. Некоторые бредили. Князя Андрея, как полкового командира, шагая через неперевязанных раненых, пронесли ближе к одной из палаток и остановились, ожидая приказания. Князь Андрей открыл глаза и долго не мог понять того, что делалось вокруг него. Луг, полынь, пашня, черный крутящийся мячик и его страстный порыв любви к жизни вспомнились ему. В двух шагах от него, громко говоря и обращая на себя общее внимание, стоял, опершись на сук и с обвязанной головой, высокий, красивый, черноволосый унтер офицер. Он был ранен в голову и ногу пулями. Вокруг него, жадно слушая его речь, собралась толпа раненых и носильщиков.
– Мы его оттеда как долбанули, так все побросал, самого короля забрали! – блестя черными разгоряченными глазами и оглядываясь вокруг себя, кричал солдат. – Подойди только в тот самый раз лезервы, его б, братец ты мой, звания не осталось, потому верно тебе говорю…
Князь Андрей, так же как и все окружавшие рассказчика, блестящим взглядом смотрел на него и испытывал утешительное чувство. «Но разве не все равно теперь, – подумал он. – А что будет там и что такое было здесь? Отчего мне так жалко было расставаться с жизнью? Что то было в этой жизни, чего я не понимал и не понимаю».


Один из докторов, в окровавленном фартуке и с окровавленными небольшими руками, в одной из которых он между мизинцем и большим пальцем (чтобы не запачкать ее) держал сигару, вышел из палатки. Доктор этот поднял голову и стал смотреть по сторонам, но выше раненых. Он, очевидно, хотел отдохнуть немного. Поводив несколько времени головой вправо и влево, он вздохнул и опустил глаза.
– Ну, сейчас, – сказал он на слова фельдшера, указывавшего ему на князя Андрея, и велел нести его в палатку.
В толпе ожидавших раненых поднялся ропот.
– Видно, и на том свете господам одним жить, – проговорил один.
Князя Андрея внесли и положили на только что очистившийся стол, с которого фельдшер споласкивал что то. Князь Андрей не мог разобрать в отдельности того, что было в палатке. Жалобные стоны с разных сторон, мучительная боль бедра, живота и спины развлекали его. Все, что он видел вокруг себя, слилось для него в одно общее впечатление обнаженного, окровавленного человеческого тела, которое, казалось, наполняло всю низкую палатку, как несколько недель тому назад в этот жаркий, августовский день это же тело наполняло грязный пруд по Смоленской дороге. Да, это было то самое тело, та самая chair a canon [мясо для пушек], вид которой еще тогда, как бы предсказывая теперешнее, возбудил в нем ужас.