Кисэн

Кисэн (кор. 기생^?, 妓生^?</span>), кинё (кор. 기녀^?, 妓女^?</span>) — в Корее артистка развлекательного жанра. Первый слог слова означает «артистка, певичка», второй — «жизнь». Это были куртизанки, обученные музыке, танцам, пению, поэзии, поддержанию разговора — всему тому, что было необходимо для развлечения мужчин из высших классов на банкетах и вечеринках. Они подавали еду, напитки, за деньги оказывали интимные услуги, но не были проститутками как таковыми.

Впервые появившись во времена Корё, кисэн были фактически государственными крепостными. Профессиональной деятельности предшествовало серьёзное обучение.

Кисэн играли важную роль в корейском обществе. Во время войн они выполняли не только свои прямые обязанности, но и оказывали медицинскую помощь раненым, ухаживали за больными. Кисэн оставили заметный след в корейской литературе, как в качестве героинь произведений, так и в качестве их авторов.

История

Официальная история Кореи замалчивает факты, связанные с кисэн. Упоминания о них встречаются изредка в документах типа Корёса или Чосон Ванджо Силлок. Также кисэн часто являются героями «анекдотов» позднего Чосона. Даже сейчас официальная история Кореи практически не рассказывает о кисэн. К примеру «Новая история Кореи» Ли Гибэка не содержит и строчки о них.

Возникновение

Считается, что культура кисэн была привнесена в Корею из Китая. Там подобных женщин называли ицзи.

Существует несколько версий о времени появления кисэн. Одна из теорий говорит о том, что кисэн появились в государстве Силла среди вонхва, женщин-предшественниц хваранов. Однако существует мало общего между вонхва из Силлы и кисэн Чосона. К примеру, вонхва выбирались из аристократии, тогда как кисэн были женщинами низших классов.

Другие теории прослеживают следы кисэн в раннем Корё. В то время по стране бродило много жителей бывшего государства Пэкче. Первый король Корё, Тэджо, считал этих бродяг опасными для своего правительства и выпустил указ о превращении их в государственных рабов. Вполне вероятно, что первые кисэн были из этих бывших бродяг.

Корё

Несмотря на споры о времени происхождения, формирование кисэн как класса произошло в Корё, 935—1394. Впервые они упоминались в начале XI века. В то время они преимущественно занимались музыкой, медициной и пошивом одежды, а роль, которую кисэн стали играть позже, занимали придворные развлекательницы.

Из-за роста численности кисэн во время правления короля Мёнджона государство стало вести учётные записи (называемые киджок) кисэн. Примерно в то же время правительство предприняло попытки основать образовательные учреждения для кисэн. Эти академии, известные как кёбаны, впервые появились в документах во время их упразднения при короле Хёнджоне в 1010 году. Однако они были вновь открыты во время правления короля Чхуннёля. В кёбанах обучали музыке стилей тангак и согак.

Девушки, обученные в кёбанах, предназначались исключительно для придворного увеселения. Их роль во внутренних делах королевского двора была исключительно высокой. Они развлекали как короля, так и высокопоставленных гостей — эти обязанности сохранились и во время периода Чосон. Вдобавок, начиная с правления короля Мунджона, они принимали участие в официальных государственных церемониях.

Чосон

Корё было предшественником династии Чосон, 1394—1910. В это время институт кисэн достиг своего расцвета, несмотря на попытки правительства отменить его.

Государственной религией в Чосон было конфуцианство, и многие конфуцианские государственные деятели весьма негативно относились к женщинам, имевшим какую-либо профессию, в том числе и к кисэн, и делали неоднократные попытки запретить их, однако без особого успеха. Одно из таких предложений было сделано во время царствования Седжона, однако король предпочёл сохранить кисэн как класс.

Во время короткого и жестокого царствования Ёнсангуна, 1494—1506, кисэн стали воплощением излишеств королевского двора. Ёнсангун обращался с девушками исключительно как с источниками удовольствия. В королевский дворец было привезено около тысячи девушек, за многих из них платили из государственной казны. Он был первым, кто ввёл иерархию в среде кисэн, разделив их на «небесных», с кем он спал, и «земных», которые выполняли другие функции.

В 1650 году все кисэн стали крепостными рабами государства. Кисэн, приставленные обслуживать государственные учреждения, были известны под именем кванги. По закону они не могли оказывать сексуальные услуги начальству, однако факты принуждения к близости со стороны государственных служащих были часты. Кисэн часто разделялись на тех, кого принуждали спать с начальниками учреждений, и на тех, кто избежал такой участи. Такое разделение можно найти в популярной балладе Сказание о Чхунхян.

Реформа Кабо 1895 года официально отменила классовую систему Чосона и рабство вообще. С тех пор номинально кисэн стали свободны. Однако на практике многие из них оставались в положении рабов и много лет спустя. Вдобавок, большинству из освобождённых девушек было просто некуда идти и нечем зарабатывать на жизнь. В течение последующего десятилетия многие из них уехали на заработки в Японию.

Современные кисэн

В XX веке, особенно во время японского господства, многие из кисэн опустились до уровня обычных проституток.

Некоторые так называемые дома кисэн продолжают работать в Южной Корее, хотя и имеют мало общего с традиционной культурой кисэн.

Социальный статус

Во времена Корё и Чосон социальный статус кисэн назывался чхонмин, это был самый низкий ранг в обществе того времени, кисэн приравнивались к крепостным. Статус был наследственным, поэтому дочь кисэн тоже ею становилась. Начиная с Корё правительство каждого округа вело реестр всех кисэн в нём. Перестать быть кисэн можно было, только если её брал в жёны представитель знати, однако такое было редкостью.

Многие кисэн были поэтессами, оставившими обширное наследние в виде стихов сиджо. Темы стихов обычны для несчастных женщин: это разбитое сердце, тоска и расставание. Во многих поэмах звучат призывы известным людям провести с ними ночь. Стиль сиджо в корейской литературе ассоциируется в основном с кисэн, тогда как женщины статуса янбан специализировались в поэзии стиля каса.

В переписи населения кисэн вносились отдельным пунктом. Они имели более высокий статус, чем рабы, хотя и принадлежали тому же социальному рангу чхонмин.

Карьера

Обучение обычно начиналось в возрасте восьми лет. Карьера большинства кисэн была очень короткой: достигнув пика в 16-17 лет, она заканчивалась обычно к 22 годам. Очень немногие могли продолжать своё ремесло в старшем возрасте (хотя по закону возраст выхода на пенсию для них составлял 50 лет). Лучшей судьбой для кисэн было стать любовницей богатого аристократа или купца, однако очень немногие мужчины того времени отваживались на такой шаг, поэтому большинство кисэн становились официантками или прислугой в трактирах и пивных.

В период позднего Чосона для кисэн была разработана трёхранговая система: высший ранг, хэнсу (행수,行首) танцевал и пел для представителей высшей знати. Хэнсу запрещалось работать в индустрии развлечений после достижения тридцатилетнего возраста. Однако им разрешалось работать по другой профессии, портнихи или прислуги, до пятидесятилетнего возраста. Большинство кисэн королевского двора носили ранг хэнсу, их также называли сонсан (선상). Хэнсу каждого района воспитывали и присматривали за другими кисэн.

Средним классом был ису (二首), развлекательницы, оказывающие помимо прочего и платные сексуальные услуги. Кисэн низшего ранга, самсу (삼수, 三首) запрещалось исполнять песни и танцы хэнсу. Эта система продержалась до конца XIX века.

Как становились кисэн

Женщины становились кисэн разными путями. Некоторые из них наследовали свой статус от матерей, другие продавались в центры обучения своими родителями, которые не могли содержать большую семью. Большая часть таких семей была ранга чхонмин, однако иногда и разорившиеся свободные люди продавали своих дочерей. Изредка даже аристократия (янбаны) допускала такие поступки.

Государство было заинтересовано в том, чтобы кисэн получали надлежащее образование. В период Корё по всей стране были открыты школы кёбан, обучающие их. Основной упор делался на музыку и танцы.

При трёхранговой системе позднего Чосона были открыты специализированные школы для кисэн первого ранга. Курс обучения длился три года, в течение которых девушки изучали поэзию, танцы, музыку и искусство. Наиболее известная школа была расположена в Пхеньяне. Эта система существовала и во время японского колониального правления, тогда подобные школы назывались квонбон (권번).

Образ жизни

Так как кисэн фактически были государственными рабынями, их жизнь строго контролировалась. Над ними стояли специальные служащие, известные под именем ходжанов. Ходжанам вменялась регистрация кисэн, они также следили за тем, чтобы девушки не сбежали. Кисэн должны были дважды в месяц проходить обследование у ходжана. Вдобавок время от времени кисэн проходили обучение на дополнительных курсах, обычно по музыке и танцам.

Однако государство не имело возможности вмешиваться в работу кисэн. Контроль над ними обычно держался старшими кисэн ранга хэнсу. Если между клиентом и девушками возникали проблемы, их решением занимались хэнсу.

Кроме того, большинство кисэн имело кибу («муж кисэн»), которые обеспечивали защиту девушек, наподобие современных сутенёров. В основном кибу были бывшими солдатами или правительственными служащими.

Дома кисэн во времена династии Чосон обычно располагались в центре городов, нередко рядом с рынком. В большинстве случаев расположение было выбрано так, чтобы вокруг открывался хороший вид, дворы домов тщательно подметались и украшались.

Политика и дипломатия

Кисэн играли важную роль в политике государства. Они были обязаны обслуживать посольства Китая и Японии и сопровождать их в поездках по стране.

Благодаря роду своих занятий кисэн были одними из самых осведомлённых людей своего времени. Именно они передали правительству информацию о готовящемся нападении мятежной армии Хон Кён Рэ на Чонджу в начале XIX века.

Много кисэн было в армейских гарнизонах, особенно на неспокойных границах с Маньчжурией. Здесь они выполняли домашнюю работу по приготовлению пищи, пошиву одежду, а также оказывали услуги развлекательного и сексуального характера.

В течение Семилетней войны в конце XVI века кисэн часто оказывали свои услуги воеводам японской армии. При этом из патриотических побуждений многие из них пытались убить своих японских клиентов или выведать у них важную информацию.

Некоторые кисэн были активными участницами движения освобождения в начале XX века. Иногда они поднимали на борьбу других женщин страны и брали на себя лидерство в движении за независимость. Около 50 кисэн приняло участие в демонстрации в поддержку Движения Первого Марта в 1919 году.

Региональные различия

Численность кисэн в Корее не превышала нескольких тысяч. Они были распространены по всей стране, в больших городов их численность доходила до нескольких сотен. Они располагались также при придорожных станциях и гостиницах.

Количество кисэн отличалось в различных регионах страны. Во время Чосон городом с наибольшим количеством кисэн (около тысячи) был Сеул (в то время он назывался Хансон). Многие из них работали при королевском дворе и помогали артистам на больших фестивалях. Самые талантливые и красивые девушки уезжали работать из провинции в столицу, а малопреуспевающих, напротив, отсылали обратно.

Большое количество кисэн также жило в старых столицах Кэсоне и Пхеньяне. Кисэн Пхеньяна считались самыми искусными и красивыми. Пхеньянская школа кисэн считалась одной из лучших в стране и продолжала работать практически до конца периода японского колониального правления. Пхеньянские кисэн могли повторить по памяти кван сан юн ма, поэму XVIII века композитора Син Кван Су.

Другие районы концентрации существовали вокруг военных баз, в особенности на северной границе страны. Например во времена короля Седжона в XV веке к военной базе в Йонбёне было прикомандировано порядка 60 кисэн. На военных базах роль кисэн не была в первую очередь развлекательной — они в основном выполняли обычную женскую работу.

Кисэн из других регионов также обладали своими особенностями. К примеру, кисэн Чинджу были знамениты исполнением танца с мечами. Кисэн с острова Чеджудо были известны искусством джигитовки. Во многих случаях примечательные умения кисэн отражали региональные особенности. Кисэн региона Квандон на восточном побережье, знаменитого своими прекрасными видами, запоминали наизусть поэму кван тон пёль кок, прославляющую природу региона. Кисэн региона Хонам на юго-западе обучались искусству пхансори, а девушки из города Андон знали наизусть Великое Учение.

Упоминания в литературе и искусстве

Кисэн стали играть важную роль в корейской литературе — как в народной, так и в элитной — начиная с середины династии Чосон. Кисэн появляются в качестве героинь в рассказах, например, Чхунхян и во многих других произведениях.

В народном творчестве кисэн появляются в конце правления династии Чосон. Их изображения типичны для известного художника начала XIX века Хе Вона, чьи работы посвящены как жизни чхонминов, так и эротическим мотивам.

В XX веке Кисэн появляются в искусстве как Южной так и Северной Кореи. К примеру, главная роль в фильме Чхвихвасон отдана кисэн, возлюбленной художника О Вона. Новое видение популярных историй о кисэн, как литературных, вроде Чхунхян, так и исторических, вроде Хван Джин И, продолжают проникать в популярную современную корейскую литературу и кинематограф.

Известные кисэн

Ли Мэ Чхан, поэтесса из Пуана.
Хон Ран.
Сольмэ, была известна за свой ум.
Хван Джин И, музыкантша из Кэсона.
Нон Кэ, знаменита убийством японского генерала во время битвы при Чинджу.
Ке Воль Хян, покушалась на жизнь японского генерала Кониси Юкинага в Пхеньяне.
Ман Хян или Хам Хын
Чхун Чоль из Чунджу
Ю Чи из Хванджу
Э Му.
Ким Ча Я, считается последней кисэн в Южной Корее, прошедшей классический курс обучения.

См. также

Напишите отзыв о статье "Кисэн"

Ссылки

[okoree.by.ru/d117.htm Проституция Кореи в колониальную эпоху.]
[web.archive.org/web/20000929160724/vestnik.tripod.com/articles/kisaeng.htm Кисэн — корейские гейши.]
[sjks.snu.ac.kr/issue/download.jsp?id=730&aid=58&ek=d5cfead94f5350c12c322b5b664544c1 Convention and Innovation: The Lives and Cultural Legacy of the Kisaeng in Colonial Korea (1910-1945)]

Отрывок, характеризующий Кисэн

– Марья Дмитриевна, пустите меня к ней ради Бога! – сказала она. Марья Дмитриевна, не отвечая ей, отперла дверь и вошла. «Гадко, скверно… В моем доме… Мерзавка, девчонка… Только отца жалко!» думала Марья Дмитриевна, стараясь утолить свой гнев. «Как ни трудно, уж велю всем молчать и скрою от графа». Марья Дмитриевна решительными шагами вошла в комнату. Наташа лежала на диване, закрыв голову руками, и не шевелилась. Она лежала в том самом положении, в котором оставила ее Марья Дмитриевна.
– Хороша, очень хороша! – сказала Марья Дмитриевна. – В моем доме любовникам свидания назначать! Притворяться то нечего. Ты слушай, когда я с тобой говорю. – Марья Дмитриевна тронула ее за руку. – Ты слушай, когда я говорю. Ты себя осрамила, как девка самая последняя. Я бы с тобой то сделала, да мне отца твоего жалко. Я скрою. – Наташа не переменила положения, но только всё тело ее стало вскидываться от беззвучных, судорожных рыданий, которые душили ее. Марья Дмитриевна оглянулась на Соню и присела на диване подле Наташи.
– Счастье его, что он от меня ушел; да я найду его, – сказала она своим грубым голосом; – слышишь ты что ли, что я говорю? – Она поддела своей большой рукой под лицо Наташи и повернула ее к себе. И Марья Дмитриевна, и Соня удивились, увидав лицо Наташи. Глаза ее были блестящи и сухи, губы поджаты, щеки опустились.
– Оставь… те… что мне… я… умру… – проговорила она, злым усилием вырвалась от Марьи Дмитриевны и легла в свое прежнее положение.
– Наталья!… – сказала Марья Дмитриевна. – Я тебе добра желаю. Ты лежи, ну лежи так, я тебя не трону, и слушай… Я не стану говорить, как ты виновата. Ты сама знаешь. Ну да теперь отец твой завтра приедет, что я скажу ему? А?
Опять тело Наташи заколебалось от рыданий.
– Ну узнает он, ну брат твой, жених!
– У меня нет жениха, я отказала, – прокричала Наташа.
– Всё равно, – продолжала Марья Дмитриевна. – Ну они узнают, что ж они так оставят? Ведь он, отец твой, я его знаю, ведь он, если его на дуэль вызовет, хорошо это будет? А?
– Ах, оставьте меня, зачем вы всему помешали! Зачем? зачем? кто вас просил? – кричала Наташа, приподнявшись на диване и злобно глядя на Марью Дмитриевну.
– Да чего ж ты хотела? – вскрикнула опять горячась Марья Дмитриевна, – что ж тебя запирали что ль? Ну кто ж ему мешал в дом ездить? Зачем же тебя, как цыганку какую, увозить?… Ну увез бы он тебя, что ж ты думаешь, его бы не нашли? Твой отец, или брат, или жених. А он мерзавец, негодяй, вот что!
– Он лучше всех вас, – вскрикнула Наташа, приподнимаясь. – Если бы вы не мешали… Ах, Боже мой, что это, что это! Соня, за что? Уйдите!… – И она зарыдала с таким отчаянием, с каким оплакивают люди только такое горе, которого они чувствуют сами себя причиной. Марья Дмитриевна начала было опять говорить; но Наташа закричала: – Уйдите, уйдите, вы все меня ненавидите, презираете. – И опять бросилась на диван.
Марья Дмитриевна продолжала еще несколько времени усовещивать Наташу и внушать ей, что всё это надо скрыть от графа, что никто не узнает ничего, ежели только Наташа возьмет на себя всё забыть и не показывать ни перед кем вида, что что нибудь случилось. Наташа не отвечала. Она и не рыдала больше, но с ней сделались озноб и дрожь. Марья Дмитриевна подложила ей подушку, накрыла ее двумя одеялами и сама принесла ей липового цвета, но Наташа не откликнулась ей. – Ну пускай спит, – сказала Марья Дмитриевна, уходя из комнаты, думая, что она спит. Но Наташа не спала и остановившимися раскрытыми глазами из бледного лица прямо смотрела перед собою. Всю эту ночь Наташа не спала, и не плакала, и не говорила с Соней, несколько раз встававшей и подходившей к ней.
На другой день к завтраку, как и обещал граф Илья Андреич, он приехал из Подмосковной. Он был очень весел: дело с покупщиком ладилось и ничто уже не задерживало его теперь в Москве и в разлуке с графиней, по которой он соскучился. Марья Дмитриевна встретила его и объявила ему, что Наташа сделалась очень нездорова вчера, что посылали за доктором, но что теперь ей лучше. Наташа в это утро не выходила из своей комнаты. С поджатыми растрескавшимися губами, сухими остановившимися глазами, она сидела у окна и беспокойно вглядывалась в проезжающих по улице и торопливо оглядывалась на входивших в комнату. Она очевидно ждала известий об нем, ждала, что он сам приедет или напишет ей.
Когда граф взошел к ней, она беспокойно оборотилась на звук его мужских шагов, и лицо ее приняло прежнее холодное и даже злое выражение. Она даже не поднялась на встречу ему.
– Что с тобой, мой ангел, больна? – спросил граф. Наташа помолчала.
– Да, больна, – отвечала она.
На беспокойные расспросы графа о том, почему она такая убитая и не случилось ли чего нибудь с женихом, она уверяла его, что ничего, и просила его не беспокоиться. Марья Дмитриевна подтвердила графу уверения Наташи, что ничего не случилось. Граф, судя по мнимой болезни, по расстройству дочери, по сконфуженным лицам Сони и Марьи Дмитриевны, ясно видел, что в его отсутствие должно было что нибудь случиться: но ему так страшно было думать, что что нибудь постыдное случилось с его любимою дочерью, он так любил свое веселое спокойствие, что он избегал расспросов и всё старался уверить себя, что ничего особенного не было и только тужил о том, что по случаю ее нездоровья откладывался их отъезд в деревню.

Со дня приезда своей жены в Москву Пьер сбирался уехать куда нибудь, только чтобы не быть с ней. Вскоре после приезда Ростовых в Москву, впечатление, которое производила на него Наташа, заставило его поторопиться исполнить свое намерение. Он поехал в Тверь ко вдове Иосифа Алексеевича, которая обещала давно передать ему бумаги покойного.
Когда Пьер вернулся в Москву, ему подали письмо от Марьи Дмитриевны, которая звала его к себе по весьма важному делу, касающемуся Андрея Болконского и его невесты. Пьер избегал Наташи. Ему казалось, что он имел к ней чувство более сильное, чем то, которое должен был иметь женатый человек к невесте своего друга. И какая то судьба постоянно сводила его с нею.
«Что такое случилось? И какое им до меня дело? думал он, одеваясь, чтобы ехать к Марье Дмитриевне. Поскорее бы приехал князь Андрей и женился бы на ней!» думал Пьер дорогой к Ахросимовой.
На Тверском бульваре кто то окликнул его.
– Пьер! Давно приехал? – прокричал ему знакомый голос. Пьер поднял голову. В парных санях, на двух серых рысаках, закидывающих снегом головашки саней, промелькнул Анатоль с своим всегдашним товарищем Макариным. Анатоль сидел прямо, в классической позе военных щеголей, закутав низ лица бобровым воротником и немного пригнув голову. Лицо его было румяно и свежо, шляпа с белым плюмажем была надета на бок, открывая завитые, напомаженные и осыпанные мелким снегом волосы.
«И право, вот настоящий мудрец! подумал Пьер, ничего не видит дальше настоящей минуты удовольствия, ничто не тревожит его, и оттого всегда весел, доволен и спокоен. Что бы я дал, чтобы быть таким как он!» с завистью подумал Пьер.
В передней Ахросимовой лакей, снимая с Пьера его шубу, сказал, что Марья Дмитриевна просят к себе в спальню.
Отворив дверь в залу, Пьер увидал Наташу, сидевшую у окна с худым, бледным и злым лицом. Она оглянулась на него, нахмурилась и с выражением холодного достоинства вышла из комнаты.
– Что случилось? – спросил Пьер, входя к Марье Дмитриевне.
– Хорошие дела, – отвечала Марья Дмитриевна: – пятьдесят восемь лет прожила на свете, такого сраму не видала. – И взяв с Пьера честное слово молчать обо всем, что он узнает, Марья Дмитриевна сообщила ему, что Наташа отказала своему жениху без ведома родителей, что причиной этого отказа был Анатоль Курагин, с которым сводила ее жена Пьера, и с которым она хотела бежать в отсутствие своего отца, с тем, чтобы тайно обвенчаться.
Пьер приподняв плечи и разинув рот слушал то, что говорила ему Марья Дмитриевна, не веря своим ушам. Невесте князя Андрея, так сильно любимой, этой прежде милой Наташе Ростовой, променять Болконского на дурака Анатоля, уже женатого (Пьер знал тайну его женитьбы), и так влюбиться в него, чтобы согласиться бежать с ним! – Этого Пьер не мог понять и не мог себе представить.
Милое впечатление Наташи, которую он знал с детства, не могло соединиться в его душе с новым представлением о ее низости, глупости и жестокости. Он вспомнил о своей жене. «Все они одни и те же», сказал он сам себе, думая, что не ему одному достался печальный удел быть связанным с гадкой женщиной. Но ему всё таки до слез жалко было князя Андрея, жалко было его гордости. И чем больше он жалел своего друга, тем с большим презрением и даже отвращением думал об этой Наташе, с таким выражением холодного достоинства сейчас прошедшей мимо него по зале. Он не знал, что душа Наташи была преисполнена отчаяния, стыда, унижения, и что она не виновата была в том, что лицо ее нечаянно выражало спокойное достоинство и строгость.
– Да как обвенчаться! – проговорил Пьер на слова Марьи Дмитриевны. – Он не мог обвенчаться: он женат.
– Час от часу не легче, – проговорила Марья Дмитриевна. – Хорош мальчик! То то мерзавец! А она ждет, второй день ждет. По крайней мере ждать перестанет, надо сказать ей.
Узнав от Пьера подробности женитьбы Анатоля, излив свой гнев на него ругательными словами, Марья Дмитриевна сообщила ему то, для чего она вызвала его. Марья Дмитриевна боялась, чтобы граф или Болконский, который мог всякую минуту приехать, узнав дело, которое она намерена была скрыть от них, не вызвали на дуэль Курагина, и потому просила его приказать от ее имени его шурину уехать из Москвы и не сметь показываться ей на глаза. Пьер обещал ей исполнить ее желание, только теперь поняв опасность, которая угрожала и старому графу, и Николаю, и князю Андрею. Кратко и точно изложив ему свои требования, она выпустила его в гостиную. – Смотри же, граф ничего не знает. Ты делай, как будто ничего не знаешь, – сказала она ему. – А я пойду сказать ей, что ждать нечего! Да оставайся обедать, коли хочешь, – крикнула Марья Дмитриевна Пьеру.
Пьер встретил старого графа. Он был смущен и расстроен. В это утро Наташа сказала ему, что она отказала Болконскому.
– Беда, беда, mon cher, – говорил он Пьеру, – беда с этими девками без матери; уж я так тужу, что приехал. Я с вами откровенен буду. Слышали, отказала жениху, ни у кого не спросивши ничего. Оно, положим, я никогда этому браку очень не радовался. Положим, он хороший человек, но что ж, против воли отца счастья бы не было, и Наташа без женихов не останется. Да всё таки долго уже так продолжалось, да и как же это без отца, без матери, такой шаг! А теперь больна, и Бог знает, что! Плохо, граф, плохо с дочерьми без матери… – Пьер видел, что граф был очень расстроен, старался перевести разговор на другой предмет, но граф опять возвращался к своему горю.
Соня с встревоженным лицом вошла в гостиную.
– Наташа не совсем здорова; она в своей комнате и желала бы вас видеть. Марья Дмитриевна у нее и просит вас тоже.
– Да ведь вы очень дружны с Болконским, верно что нибудь передать хочет, – сказал граф. – Ах, Боже мой, Боже мой! Как всё хорошо было! – И взявшись за редкие виски седых волос, граф вышел из комнаты.
Марья Дмитриевна объявила Наташе о том, что Анатоль был женат. Наташа не хотела верить ей и требовала подтверждения этого от самого Пьера. Соня сообщила это Пьеру в то время, как она через коридор провожала его в комнату Наташи.
Наташа, бледная, строгая сидела подле Марьи Дмитриевны и от самой двери встретила Пьера лихорадочно блестящим, вопросительным взглядом. Она не улыбнулась, не кивнула ему головой, она только упорно смотрела на него, и взгляд ее спрашивал его только про то: друг ли он или такой же враг, как и все другие, по отношению к Анатолю. Сам по себе Пьер очевидно не существовал для нее.
– Он всё знает, – сказала Марья Дмитриевна, указывая на Пьера и обращаясь к Наташе. – Он пускай тебе скажет, правду ли я говорила.
Наташа, как подстреленный, загнанный зверь смотрит на приближающихся собак и охотников, смотрела то на того, то на другого.
– Наталья Ильинична, – начал Пьер, опустив глаза и испытывая чувство жалости к ней и отвращения к той операции, которую он должен был делать, – правда это или не правда, это для вас должно быть всё равно, потому что…
– Так это не правда, что он женат!
– Нет, это правда.
– Он женат был и давно? – спросила она, – честное слово?
Пьер дал ей честное слово.
– Он здесь еще? – спросила она быстро.
– Да, я его сейчас видел.
Она очевидно была не в силах говорить и делала руками знаки, чтобы оставили ее.

Пьер не остался обедать, а тотчас же вышел из комнаты и уехал. Он поехал отыскивать по городу Анатоля Курагина, при мысли о котором теперь вся кровь у него приливала к сердцу и он испытывал затруднение переводить дыхание. На горах, у цыган, у Comoneno – его не было. Пьер поехал в клуб.
В клубе всё шло своим обыкновенным порядком: гости, съехавшиеся обедать, сидели группами и здоровались с Пьером и говорили о городских новостях. Лакей, поздоровавшись с ним, доложил ему, зная его знакомство и привычки, что место ему оставлено в маленькой столовой, что князь Михаил Захарыч в библиотеке, а Павел Тимофеич не приезжали еще. Один из знакомых Пьера между разговором о погоде спросил у него, слышал ли он о похищении Курагиным Ростовой, про которое говорят в городе, правда ли это? Пьер, засмеявшись, сказал, что это вздор, потому что он сейчас только от Ростовых. Он спрашивал у всех про Анатоля; ему сказал один, что не приезжал еще, другой, что он будет обедать нынче. Пьеру странно было смотреть на эту спокойную, равнодушную толпу людей, не знавшую того, что делалось у него в душе. Он прошелся по зале, дождался пока все съехались, и не дождавшись Анатоля, не стал обедать и поехал домой.
Анатоль, которого он искал, в этот день обедал у Долохова и совещался с ним о том, как поправить испорченное дело. Ему казалось необходимо увидаться с Ростовой. Вечером он поехал к сестре, чтобы переговорить с ней о средствах устроить это свидание. Когда Пьер, тщетно объездив всю Москву, вернулся домой, камердинер доложил ему, что князь Анатоль Васильич у графини. Гостиная графини была полна гостей.
Пьер не здороваясь с женою, которую он не видал после приезда (она больше чем когда нибудь ненавистна была ему в эту минуту), вошел в гостиную и увидав Анатоля подошел к нему.
– Ah, Pierre, – сказала графиня, подходя к мужу. – Ты не знаешь в каком положении наш Анатоль… – Она остановилась, увидав в опущенной низко голове мужа, в его блестящих глазах, в его решительной походке то страшное выражение бешенства и силы, которое она знала и испытала на себе после дуэли с Долоховым.
– Где вы – там разврат, зло, – сказал Пьер жене. – Анатоль, пойдемте, мне надо поговорить с вами, – сказал он по французски.