Китайгородская стена

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск

Координаты: 55°45′32″ с. ш. 37°37′21″ в. д. / 55.7588° с. ш. 37.6225° в. д. / 55.7588; 37.6225 (G) [www.openstreetmap.org/?mlat=55.7588&mlon=37.6225&zoom=14 (O)] (Я)

Китайгородская стена (в старину Китайская) — почти не сохранившийся памятник средневековой русской фортификации. Краснокирпичная крепостная стена вокруг московского Китай-города длиной 2 567 метров с 12 башнями строилась в правление Елены Глинской, в 1535—1538 гг., под руководством итальянского инженера Петрока Малого.

Целью строительства была оборона московского посада от набегов крымских татар, подобных вторжению Махмет-Гирея в 1521 году. Возведению стены предшествовал временный частокол 1534 года.

Стены Китай-города примыкали к угловым башням Московского Кремля — Беклемишевской и Арсенальной. В сравнении с Кремлёвской стеной стены Китай-города ниже, но зато толще, с площадками, рассчитанными на орудийные лафеты. Такие укрепления лучше приспособлены для отражения пушечного огня.





Ворота и башни

С Красной площади на юг и на север вели ворота со сдвоенными надвратными башнями:

В остальной части стены первоначально было устроено четверо ворот с башнями:

После строительства на исходе XVII века у Никольских ворот церкви Владимирской Богоматери они приобрели название Владимирских.

Кроме того, в стене располагались следующие башни:

Часовни

При царе Алексее Михайловиче у ворот Китай-города оборудуются часовни, которые приносили немалый доход своим владельцам — монастырям:

Боевое значение

Оборонительная функция Китайгородской стены была востребована в 1572 г. при защите от татар Девлет-Гирея (см. битва при Молодях). В тот раз татары не решились штурмовать укрепления. Стена также была использована в 1611—1612 при защите поляками Москвы от русских ополчений Трубецкого и Минина-Пожарского.

В 1707—1708 г., когда ожидалось вторжение короля Швеции Карла XII, ворота были заложены, и перед ними инженером Василием Корчминым устроены земляные бастионы[1]. После Полтавской битвы ворота остались заложенными, но у Ильинских, Варварских и Никольских ворот были устроены проломные ворота. В 1782 году такие ворота были устроены и на Москворецкую набережную.

Панорама Китай-города в Москве, 1887 год. Вид (слева направо) от Варварских ворот к Ильинским. Между ними глухая Граненая (Многогранная) башня.


Снос стены

В XVIII веке стены утеряли военное значение, и при Александре I возникли планы их сноса, на что царь, однако, согласия не дал. В его царствование стена была «благоустроена» и реконструирована. В 18191823 гг. бастионы были срыты, Ильинские ворота открыты для проезда. Так как Никольские открыть было невозможно из-за пристроенной к ним Владимирской церкви, у них были устроены вторые проломные ворота. Еще одни проломные ворота — Ново-Никольские — появились у глухой башни. Москворецкие ворота были снесены[1].

В 1871 г. в Китайгородской стене были проделаны последние проломные ворота, оформленные башней — Третьяковский проезд. Архитектор А. С. Каминский постарался исполнить их в том же стиле, что и древнерусские надвратные башни. В те годы башни использовались как архивохранилища.

В 1890-х—1900-х годах архитектор С. К. Родионов курировал реставрационные работы по восстановлению Китайгородской стены.[2] Ещё одна реставрация стены была проведена в 1919—1921 годах, группой архитекторов (С. К. Родионовым, Н. В. Марковниковым, А. Ф. Мейснером, И. П. Машковым, И. Е. Бондаренко, И. В. Рыльским и др.)[3].

«Редчайший по красоте памятник крепостного зодчества, которым по праву гордилась бы любая столица Европы, если бы он уцелел там до наших дней», — восторгался в 1925 году Китайгородской стеной Игорь Грабарь. В то же время он отмечал, что в некоторых местах стена полностью скрыта от взора пристройками:

Во многих местах стена кажется бесследно исчезнувшей и для открытия её нужно производить настоящие раскопки, а кое-где она и действительно срыта до основания и на её месте воздвигнуты новые сооружения… Жители соседних домов развели здесь яблони и рябины и завели настоящее огородничество, от которого стены приходят в полное разрушение.

Как и некоторые другие памятники древнерусского зодчества, Китайгородская стена была уничтожена в процессе сталинской реконструкции Москвы. Одной из причин была необходимость расширения дорожного полотна для автомобильного движения. В 1927 году сносятся Владимирские ворота, окончательный снос стены пришёлся на 1934 год.

От древних укреплений уцелел только участок стены на площади Революции и фрагмент белокаменного фундамента Варварской башни в подземном переходе станции метро «Китай-город», а также некоторые части стены в Китайгородском проезде.

Частичное воссоздание

В 1995—2000 гг. под давлением общественности городскими властями было инициировано воссоздание некоторых снесённых в 1930-е годы элементов стены. Разрабатывались проекты воссоздания части Китайгородской стены и башен на сохранившихся фундаментах. В 1995 г. восстановлены ведущие на Красную площадь Воскресенские ворота. Два года спустя был заново отстроен участок стены вдоль Театральной площади с Круглой башней, где до революции помещался музей птицеводства. Ещё один участок стены, примыкающий к арке Третьяковского проезда, был воссоздан осенью 2000 года. Стена вдоль Китайгородского проезда была восстановлена ещё в советское время — в 1968—1973 гг.

Воссоздание фрагментов стены в 1990-е гг. осуществлено в общем русле «лужковского» подхода к исторической архитектуре, когда предпочтение отдавалось не полноценной реставрации, а муляжам, имитирующим старинные постройки. Например, часть стены и ресторан в виде башни, пристроенные к фрагменту древней стены на площади Революции, — новодел, который не имеет ничего общего с находившейся рядом с этим местом Круглой (Заиконоспасской) башней, так как за образец была взята совсем другая башня Китай-города.

В постсоветское время в восточной части Китай-города разместилась Администрация президента России, которая пожелала отгородиться новой стеной. Осенью 2011 г. вокруг зданий администрации началась установка ограждения, что вызвало опасения «Архнадзора» и других активистов по поводу ограничения доступа к историческим памятникам Китай-города после окончания рабочего дня администрации в 17 часов[4]. По мнению Федеральной службы охраны, это ограждение «будет представлять собой некий символический отсыл к Китайгородской стене»[4].

В июне 2016 года власти Москвы заявили о намерении отреставрировать Китайгородскую стену. По их данным, Китайгородская стена ныне пребывает в крайне неудовлетворительном состоянии. Система водоотвода в месте ее расположения нарушена, либо просто отсутствует, выявлены выщелачивание раствора кладки, многочисленные трещины, деструкция кирпича и белокаменных блоков цоколя, а также обрушения кладки подпружных арок боевого хода[5].

См. также

Напишите отзыв о статье "Китайгородская стена"

Примечания

  1. 1 2 П. В. Сытин. «Из истории московских улиц». Москва, 1958. Стр. 70.
  2. Нащокина М. B. Архитекторы московского модерна. Творческие портреты. — Издание 3-е. — М.: Жираф, 2005. — С. 382—387. — 2 500 экз. — ISBN 5-89832-043-1.
  3. Бранденбург Б. Ю., Татаржинская Я. В., Щенков А. С. Архитектор Иван Машков. — М.: Русская книга, 2001. — С. 86. — 136 с. — ISBN 5-268-00413-1.
  4. 1 2 [www.bbc.co.uk/russian/russia/2011/10/111027_moscow_center_fence.shtml BBC Russian - Россия - Власти огородили район Китай-города в центре Москвы]
  5. [фрондетв.рф/article/3662/kitaigorodskuyu-stenu-mogut-otrestavrirovat-v-2017-godu Фронде ТВ - Китайгородскую стену могут отреставрировать в 2017 году]

Отрывок, характеризующий Китайгородская стена

– Я думаю, что лучше обратиться к этому генералу, – сказала m lle Bourienne, – и я уверена, что вам будет оказано должное уважение.
Княжна Марья читала бумагу, и сухие рыдания задергали ее лицо.
– Через кого вы получили это? – сказала она.
– Вероятно, узнали, что я француженка по имени, – краснея, сказала m lle Bourienne.
Княжна Марья с бумагой в руке встала от окна и с бледным лицом вышла из комнаты и пошла в бывший кабинет князя Андрея.
– Дуняша, позовите ко мне Алпатыча, Дронушку, кого нибудь, – сказала княжна Марья, – и скажите Амалье Карловне, чтобы она не входила ко мне, – прибавила она, услыхав голос m lle Bourienne. – Поскорее ехать! Ехать скорее! – говорила княжна Марья, ужасаясь мысли о том, что она могла остаться во власти французов.
«Чтобы князь Андрей знал, что она во власти французов! Чтоб она, дочь князя Николая Андреича Болконского, просила господина генерала Рамо оказать ей покровительство и пользовалась его благодеяниями! – Эта мысль приводила ее в ужас, заставляла ее содрогаться, краснеть и чувствовать еще не испытанные ею припадки злобы и гордости. Все, что только было тяжелого и, главное, оскорбительного в ее положении, живо представлялось ей. «Они, французы, поселятся в этом доме; господин генерал Рамо займет кабинет князя Андрея; будет для забавы перебирать и читать его письма и бумаги. M lle Bourienne lui fera les honneurs de Богучарово. [Мадемуазель Бурьен будет принимать его с почестями в Богучарове.] Мне дадут комнатку из милости; солдаты разорят свежую могилу отца, чтобы снять с него кресты и звезды; они мне будут рассказывать о победах над русскими, будут притворно выражать сочувствие моему горю… – думала княжна Марья не своими мыслями, но чувствуя себя обязанной думать за себя мыслями своего отца и брата. Для нее лично было все равно, где бы ни оставаться и что бы с ней ни было; но она чувствовала себя вместе с тем представительницей своего покойного отца и князя Андрея. Она невольно думала их мыслями и чувствовала их чувствами. Что бы они сказали, что бы они сделали теперь, то самое она чувствовала необходимым сделать. Она пошла в кабинет князя Андрея и, стараясь проникнуться его мыслями, обдумывала свое положение.
Требования жизни, которые она считала уничтоженными со смертью отца, вдруг с новой, еще неизвестной силой возникли перед княжной Марьей и охватили ее. Взволнованная, красная, она ходила по комнате, требуя к себе то Алпатыча, то Михаила Ивановича, то Тихона, то Дрона. Дуняша, няня и все девушки ничего не могли сказать о том, в какой мере справедливо было то, что объявила m lle Bourienne. Алпатыча не было дома: он уехал к начальству. Призванный Михаил Иваныч, архитектор, явившийся к княжне Марье с заспанными глазами, ничего не мог сказать ей. Он точно с той же улыбкой согласия, с которой он привык в продолжение пятнадцати лет отвечать, не выражая своего мнения, на обращения старого князя, отвечал на вопросы княжны Марьи, так что ничего определенного нельзя было вывести из его ответов. Призванный старый камердинер Тихон, с опавшим и осунувшимся лицом, носившим на себе отпечаток неизлечимого горя, отвечал «слушаю с» на все вопросы княжны Марьи и едва удерживался от рыданий, глядя на нее.
Наконец вошел в комнату староста Дрон и, низко поклонившись княжне, остановился у притолоки.
Княжна Марья прошлась по комнате и остановилась против него.
– Дронушка, – сказала княжна Марья, видевшая в нем несомненного друга, того самого Дронушку, который из своей ежегодной поездки на ярмарку в Вязьму привозил ей всякий раз и с улыбкой подавал свой особенный пряник. – Дронушка, теперь, после нашего несчастия, – начала она и замолчала, не в силах говорить дальше.
– Все под богом ходим, – со вздохом сказал он. Они помолчали.
– Дронушка, Алпатыч куда то уехал, мне не к кому обратиться. Правду ли мне говорят, что мне и уехать нельзя?
– Отчего же тебе не ехать, ваше сиятельство, ехать можно, – сказал Дрон.
– Мне сказали, что опасно от неприятеля. Голубчик, я ничего не могу, ничего не понимаю, со мной никого нет. Я непременно хочу ехать ночью или завтра рано утром. – Дрон молчал. Он исподлобья взглянул на княжну Марью.
– Лошадей нет, – сказал он, – я и Яков Алпатычу говорил.
– Отчего же нет? – сказала княжна.
– Все от божьего наказания, – сказал Дрон. – Какие лошади были, под войска разобрали, а какие подохли, нынче год какой. Не то лошадей кормить, а как бы самим с голоду не помереть! И так по три дня не емши сидят. Нет ничего, разорили вконец.
Княжна Марья внимательно слушала то, что он говорил ей.
– Мужики разорены? У них хлеба нет? – спросила она.
– Голодной смертью помирают, – сказал Дрон, – не то что подводы…
– Да отчего же ты не сказал, Дронушка? Разве нельзя помочь? Я все сделаю, что могу… – Княжне Марье странно было думать, что теперь, в такую минуту, когда такое горе наполняло ее душу, могли быть люди богатые и бедные и что могли богатые не помочь бедным. Она смутно знала и слышала, что бывает господский хлеб и что его дают мужикам. Она знала тоже, что ни брат, ни отец ее не отказали бы в нужде мужикам; она только боялась ошибиться как нибудь в словах насчет этой раздачи мужикам хлеба, которым она хотела распорядиться. Она была рада тому, что ей представился предлог заботы, такой, для которой ей не совестно забыть свое горе. Она стала расспрашивать Дронушку подробности о нуждах мужиков и о том, что есть господского в Богучарове.
– Ведь у нас есть хлеб господский, братнин? – спросила она.
– Господский хлеб весь цел, – с гордостью сказал Дрон, – наш князь не приказывал продавать.
– Выдай его мужикам, выдай все, что им нужно: я тебе именем брата разрешаю, – сказала княжна Марья.
Дрон ничего не ответил и глубоко вздохнул.
– Ты раздай им этот хлеб, ежели его довольно будет для них. Все раздай. Я тебе приказываю именем брата, и скажи им: что, что наше, то и ихнее. Мы ничего не пожалеем для них. Так ты скажи.
Дрон пристально смотрел на княжну, в то время как она говорила.
– Уволь ты меня, матушка, ради бога, вели от меня ключи принять, – сказал он. – Служил двадцать три года, худого не делал; уволь, ради бога.
Княжна Марья не понимала, чего он хотел от нее и от чего он просил уволить себя. Она отвечала ему, что она никогда не сомневалась в его преданности и что она все готова сделать для него и для мужиков.


Через час после этого Дуняша пришла к княжне с известием, что пришел Дрон и все мужики, по приказанию княжны, собрались у амбара, желая переговорить с госпожою.
– Да я никогда не звала их, – сказала княжна Марья, – я только сказала Дронушке, чтобы раздать им хлеба.
– Только ради бога, княжна матушка, прикажите их прогнать и не ходите к ним. Все обман один, – говорила Дуняша, – а Яков Алпатыч приедут, и поедем… и вы не извольте…
– Какой же обман? – удивленно спросила княжна
– Да уж я знаю, только послушайте меня, ради бога. Вот и няню хоть спросите. Говорят, не согласны уезжать по вашему приказанию.
– Ты что нибудь не то говоришь. Да я никогда не приказывала уезжать… – сказала княжна Марья. – Позови Дронушку.
Пришедший Дрон подтвердил слова Дуняши: мужики пришли по приказанию княжны.
– Да я никогда не звала их, – сказала княжна. – Ты, верно, не так передал им. Я только сказала, чтобы ты им отдал хлеб.
Дрон, не отвечая, вздохнул.
– Если прикажете, они уйдут, – сказал он.
– Нет, нет, я пойду к ним, – сказала княжна Марья
Несмотря на отговариванье Дуняши и няни, княжна Марья вышла на крыльцо. Дрон, Дуняша, няня и Михаил Иваныч шли за нею. «Они, вероятно, думают, что я предлагаю им хлеб с тем, чтобы они остались на своих местах, и сама уеду, бросив их на произвол французов, – думала княжна Марья. – Я им буду обещать месячину в подмосковной, квартиры; я уверена, что Andre еще больше бы сделав на моем месте», – думала она, подходя в сумерках к толпе, стоявшей на выгоне у амбара.
Толпа, скучиваясь, зашевелилась, и быстро снялись шляпы. Княжна Марья, опустив глаза и путаясь ногами в платье, близко подошла к ним. Столько разнообразных старых и молодых глаз было устремлено на нее и столько было разных лиц, что княжна Марья не видала ни одного лица и, чувствуя необходимость говорить вдруг со всеми, не знала, как быть. Но опять сознание того, что она – представительница отца и брата, придало ей силы, и она смело начала свою речь.
– Я очень рада, что вы пришли, – начала княжна Марья, не поднимая глаз и чувствуя, как быстро и сильно билось ее сердце. – Мне Дронушка сказал, что вас разорила война. Это наше общее горе, и я ничего не пожалею, чтобы помочь вам. Я сама еду, потому что уже опасно здесь и неприятель близко… потому что… Я вам отдаю все, мои друзья, и прошу вас взять все, весь хлеб наш, чтобы у вас не было нужды. А ежели вам сказали, что я отдаю вам хлеб с тем, чтобы вы остались здесь, то это неправда. Я, напротив, прошу вас уезжать со всем вашим имуществом в нашу подмосковную, и там я беру на себя и обещаю вам, что вы не будете нуждаться. Вам дадут и домы и хлеба. – Княжна остановилась. В толпе только слышались вздохи.
– Я не от себя делаю это, – продолжала княжна, – я это делаю именем покойного отца, который был вам хорошим барином, и за брата, и его сына.
Она опять остановилась. Никто не прерывал ее молчания.
– Горе наше общее, и будем делить всё пополам. Все, что мое, то ваше, – сказала она, оглядывая лица, стоявшие перед нею.
Все глаза смотрели на нее с одинаковым выражением, значения которого она не могла понять. Было ли это любопытство, преданность, благодарность, или испуг и недоверие, но выражение на всех лицах было одинаковое.
– Много довольны вашей милостью, только нам брать господский хлеб не приходится, – сказал голос сзади.
– Да отчего же? – сказала княжна.
Никто не ответил, и княжна Марья, оглядываясь по толпе, замечала, что теперь все глаза, с которыми она встречалась, тотчас же опускались.
– Отчего же вы не хотите? – спросила она опять.
Никто не отвечал.
Княжне Марье становилось тяжело от этого молчанья; она старалась уловить чей нибудь взгляд.
– Отчего вы не говорите? – обратилась княжна к старому старику, который, облокотившись на палку, стоял перед ней. – Скажи, ежели ты думаешь, что еще что нибудь нужно. Я все сделаю, – сказала она, уловив его взгляд. Но он, как бы рассердившись за это, опустил совсем голову и проговорил:
– Чего соглашаться то, не нужно нам хлеба.
– Что ж, нам все бросить то? Не согласны. Не согласны… Нет нашего согласия. Мы тебя жалеем, а нашего согласия нет. Поезжай сама, одна… – раздалось в толпе с разных сторон. И опять на всех лицах этой толпы показалось одно и то же выражение, и теперь это было уже наверное не выражение любопытства и благодарности, а выражение озлобленной решительности.
– Да вы не поняли, верно, – с грустной улыбкой сказала княжна Марья. – Отчего вы не хотите ехать? Я обещаю поселить вас, кормить. А здесь неприятель разорит вас…
Но голос ее заглушали голоса толпы.
– Нет нашего согласия, пускай разоряет! Не берем твоего хлеба, нет согласия нашего!
Княжна Марья старалась уловить опять чей нибудь взгляд из толпы, но ни один взгляд не был устремлен на нее; глаза, очевидно, избегали ее. Ей стало странно и неловко.
– Вишь, научила ловко, за ней в крепость иди! Дома разори да в кабалу и ступай. Как же! Я хлеб, мол, отдам! – слышались голоса в толпе.
Княжна Марья, опустив голову, вышла из круга и пошла в дом. Повторив Дрону приказание о том, чтобы завтра были лошади для отъезда, она ушла в свою комнату и осталась одна с своими мыслями.


Долго эту ночь княжна Марья сидела у открытого окна в своей комнате, прислушиваясь к звукам говора мужиков, доносившегося с деревни, но она не думала о них. Она чувствовала, что, сколько бы она ни думала о них, она не могла бы понять их. Она думала все об одном – о своем горе, которое теперь, после перерыва, произведенного заботами о настоящем, уже сделалось для нее прошедшим. Она теперь уже могла вспоминать, могла плакать и могла молиться. С заходом солнца ветер затих. Ночь была тихая и свежая. В двенадцатом часу голоса стали затихать, пропел петух, из за лип стала выходить полная луна, поднялся свежий, белый туман роса, и над деревней и над домом воцарилась тишина.
Одна за другой представлялись ей картины близкого прошедшего – болезни и последних минут отца. И с грустной радостью она теперь останавливалась на этих образах, отгоняя от себя с ужасом только одно последнее представление его смерти, которое – она чувствовала – она была не в силах созерцать даже в своем воображении в этот тихий и таинственный час ночи. И картины эти представлялись ей с такой ясностью и с такими подробностями, что они казались ей то действительностью, то прошедшим, то будущим.