Китайская оккупация Монголии
Содержание |
Китайская оккупация Монголии началась с занятия генералом Сюй Шучжэном столицы страны, Урги, в октябре 1919 года, и окончилась в феврале 1921 года с освобождением города войсками под командованием генерала Р. Ф. Унгерн-Штернберга.
История
Предыстория
Во второй половине 1911 года череда событий как в самой Внешней Монголии, так и во всей остальной империи Цин (Синьхайская революция) привели к провозглашению независимости Монголии, поддержанному Российской империей. В стране установилась теократическая монархия во главе с Богдо-ханом. В 1915 году по трёхстороннему Кяхтинскому соглашению Внешняя Монголия признала сюзеренитет Китайской республики на правах автономии; прежняя имперская ассимиляционистская политика Китая в отношении монголов отменялась; наместники Китая располагались в Урге (ургинским наместником стал Чэнь И), а также в Кобдо и Улясутае. Ввод китайских войск, за исключением консульского конвоя в 50 человек, запрещался. Чэнь И в надлежащих случаях осуществлял функции верховной власти в Монголии от имени пекинского правительства.
Предпосылки
Гражданская война в России ослабила русское влияние в Монголии, и уже в 1918 году в Ургу по просьбе части членов монгольского руководства прибыл небольшой китайский корпус. Часть монгольской знати, недовольная богдо-ханским правительством, всё больше симпатизировала возвращению прямого китайского управления Халхой[1].
План вторжения в Монголии
Полномасштабное вторжение в Монголию было замыслом премьер-министра Китайский республики, члена аньхойской клики Дуань Цижуя, который, втянув Китай в Первую мировую войну, получил ряд крупных займов от Японской империи на реорганизацию армии. Займы, полученные помимо военного министерства и контролировавшиеся лично им как директором Бюро по вопросам участия в войне, был потрачены на создание армии, так и не принявшей участия в боевых действиях за границей. По окончании войны политические противники Дуаня потребовали расформирования новой армии, опасаясь её использования Дуанем против них; и применение новой армии Дуань определил как поход в Монголию с целью ликвидации её независимости. Этим актом Дуань Цижуй намеревался восстановить собственную репутацию патриота, пошатнувшуюся после уступки Шаньдуна Японии на Парижской мирной конференции.
Реформы Чэнь И и прокитайская партия в Монголии
В период 1918—1919 годов Чэнь И вёл курс на сохранение статус-кво. Он «подтвердил» ханский статус Богдо-гэгэна и все его указы, изданные с 1911 года, даровал ему титулы «Наставника Президента Соединённого государства» и «Владыки жёлтой веры внешней Монголии» и выделил ему и его жене Цэндийн Дондогдулам по 30 тыс. лян казённого содержания. Исполнительная власть в стране поручалась избираемому князьями из своей среды премьер-министру, кабинету министров и двум законодательным палатам.
К лету 1919 года среди некоторых князей, министров и высших лам Внешней Монголии возобладало настроение отказа от автономии. Эти настроения усилились после смерти в феврале 1919 года председателя совета министров Сайн-Нойон-хана Намнансурэна (предположительно, отравлен сторонниками усиления власти духовенства); расколол национальную элиту и вопрос о его преемнике. Кроме того, численность не плативших государственные налоги шабинаров (аратов Богдо-хана) увеличивалась за счет населения хошунов, управляемых князьями, в результате чего они теряли своих налогоплательщиков, и к 1919 году составили четверть всего населения Внешней Монголии. Активными сторонниками отмены автономии были министр иностранных дел Цэрэндорж, князья Ширнин-Дамдин и Дархан-чин-ван, и даже глава правительства Бадамдорж — один из высших лам Монголии. Таким образом, в свете политического кризиса страны часть монгольской знати под давлением находившихся в стране китайцев подписали заявление о присоединений к Китайской республике.
Китайский сановник в Урге Чэнь И опубликовал «Положение об управлении Внешней Монголией», одним из пунктов которого было восстановление всех аннулированных в 1911 году долгов монголов китайским фирмам и ростовщикам, заключённых на основе кабальной круговой поруки, с учётом процентов с 1911 года. В октябре 1919 года Чэнь И, с одобрения Богдо-хана, вынес на обсуждение парламента т. н. «Шестьдесят четыре статьи», практически восстанавливающие в Монголии цинские порядки. Верхняя палата высказалась «за»; нижняя — «против»[2]. «Шестьдесят четыре статьи» были отосланы в Пекин. По сведениям китайских источников, Богдо-гэгэн по прошествии нескольких дней послал курьеров с собственных письмом, утверждая, что это — происки Чэнь И, и требуя его отставки[3]. Несмотря на это, в Китае эти «Статьи» были ратифицированы.
Китайский режим в Монголии
Ввод войск
Армия, созданная Дуанем для участия в войне, была переименована в «Северо-Западную пограничную армию». Командармом Дуань назначил своего ближайшего сподвижника в аньхойской клике, генерала Сюй Шучжэна. Было объявлено, что поход Армии организуется по просьбе нескольких монгольских нойонов с целью защиты страны от вторжения из России большевистских войск. Другой формальной причиной Китай назвал опасность для него, якобы существующую со стороны «Правительства Великой Монголии» созданного в 1919 году во главе с внутреннемонгольским ламой Нэйсэ-гэгэном Мэндэбаяром на ст. Даурия, которое поддерживал атаман Семёнов.
В 1918—1919 годах монгольское правительство направило большую часть своих войск в Урянхай (Туву) с целью установления своего суверенитета над этой территорией. Пользуясь отсутствием крупных монгольских сил в Урге, Сюй в октябре 1919 года с авангардом в 4 тыс. чел. с лёгкостью занял Ургу, а прибывшие позже 10 тыс. оккупировали всю страну. Позже китайцы несколько раз занимали русский Троицкосавск (Кяхту) по согласованию с военными властями этого города.
Молниеносная оккупация Монголии была с восторгом встречена в Китайской республике, в том числе и оппозиционным Дуаню суньятсеновским правительством Южного Китая.
Ликвидация автономии
Сюй инициировал внесение в парламент собственных «Девяти статей», гораздо более радикальных, нежели «Статьи» Чэнь И. Богдо-гэгэн вновь вынес их на обсуждение; вновь верхняя палата высказалась за ликвидацию автономии, нижняя — за её сохранение. Однако 15 ноября после ультиматума Сюя и давления китайских войск пятью министрами правительства «Коллективная петиция правительства, князей и лам Внешней Монголии», ратифицирующая «Статьи», была подписана. Сам Богдо-хан отказался прикладывать печать к этому документу, и 17 ноября он был передан Сюю. Чэнь И был выслан в Пекин для разбирательства по поводу несоответствия его политики курсу китайской великодержавности.
22 ноября 1919 года президент Китайской республики Сюй Шичан утвердил положения этого документа и расторг трехстороннее Кяхтинское соглашение 1915 года, определявшее статус Монголии как автономной части Китая. В декабре монгольское правительство было распущено, а монгольская армия — разоружена и расформирована. Сюй нанёс визит в Пекин, где его встречали, как героя.
По возвращении в Монголию Сюй торжественно ввёз в Ургу портрет президента Китайской республики. В феврале 1920 года он председательствовал на церемонии челобития-коутоу Богдо-хана и правительства страны портрету своего брата Сюй Шичана. Сюй Шучжэн, будучи в должности генерал-губернатора северо-западных провинций Китая, повёл политику, противоречащую национальным интересам монголов.
Внутренняя политика
В планах китайцев было строительство нескольких железнодорожных линий: от Долоннора — на Хайлар; на Акшу; на Ургу — Улясутай — Урянхай; Шанхай — Нанкин — Лач — Кобдо; Урумчи — Турфан — Хами. Дальнейший план предусматривал переселение в Синьцзян и Монголию десятков миллионов ханьцев из Внутреннего Китая для полной ассимиляции местного населения[4]. Фактически это была реабилитация «новой политики», — тотальной китаизации «инородцев», проводившейся в последние годы цинской империи[5].
После того, как Сюй Шучжэн потерпел поражение в Чжили-Аньхойской войне), на его место в Ургу вернулся Чэнь И, при котором китайский оккупационный режим был несколько смягчён; однако оставшиеся в столице генералы Чжан Циньхуй, Го Сунлин и Ма фактически ему не подчинялись. В Урге возникло несколько подпольных антикитайских групп, в конечном итоге обратившимся за помощью в советский Иркутск.
Военный переворот
В октябре 1920 года в Монголию из Даурии вошла Азиатская дивизия русского белого генерала Р. Ф. Унгерн-Штернберга, намереваясь выйти через Ургу и Маймачен в тыл красным в Бурятию. Китайские власти не дали согласия на проход дивизии, и стали готовиться к обороне. Китайский генералитет отстранил Чэнь И от дел; в городе было объявлено военное положение; гарнизон был переведён из казарм на постой к горожанам. По наводке русских большевистских резидентов китайцами были проведены массовые аресты русского населения Урги, сочувствовавшего белым[6].
Намереваясь пополнить личный состав дивизии за счёт русских колонистов Урги, Унгерн-Штернберг штурмовал город, однако был отброшен десятитысячным китайским гарнизоном.
Падение режима
В декабре и январе к Унгерну приезжали посланцы от Богдо-хана, в котором он призывал начдива освободить Монголию от китайцев; Богдо-хан благословил и монгольских князей на помощь Унгерну в этом деле. В результате боя 1—4 февраля 1921 года полторы тысячи унгерновцев разбили и разогнали китайский гарнизон Урги; Унгерн объявил о реставрации монгольской монархии (сам Унгерн признавал над Монголией сюзеренитет маньчжурской династии, которую мечтал реставрировать, но не гоминьдановского, республиканского Китая)[7]. Чэнь И выехал в Маньчжурию через советскую территорию.
В течение следующего месяца войска Унгерна вместе с монгольскими формированиями очищали территорию страны от покидавших её китайцев. 18 марта монгольские революционные войска под командованием Сухэ-Батора при содействии Дальневосточной Республики разбили китайский гарнизон Маймачена.
Итоги
Китайская оккупация Монголии в 1919—1921 годах была вторым, после цинского периода, и последним случаем установления иностранного правления в стране. Именно вследствие китайской оккупации в Монголии появились группы, эволюционировавшие в Монгольскую народно-революционную партию, пришедшую к власти в 1921 году. В Китае оккупация Монголии была одной из причин падения режима Дуань Цижуя.
Людские потери монгольского населения за весь период китайской оккупации составили 17 тыс. чел.[8], из них до 2 тыс. убитыми, остальные — жертвы голода[9].
Напишите отзыв о статье "Китайская оккупация Монголии"
Примечания
- ↑ Ewing E.W. Russia, China, and the Origins of the Mongolian People’s Republic, 1911—1921: A Reappraisal // The Slavonic and East European Review, Vol. 58, No. 3 (Jul., 1980) — p. 406ff
- ↑ Ц. Пунцагноров. Монголын автономит үеийн түүх. — Улаанбаатар, 1955. — х. 195.
- ↑ Zhung-O guanxi shiliao: Wai Menggu [Sources on Chinese-Russian relations: Outer Mongolia], (Taipei, 1959), no. 386, pp. 573-74.
- ↑ Торновский М. Г. События в Монголии-Халхе в 1920—1921 годах // Легендарный барон: неизвестные страницы гражданской войны. — М.: КМК, 2004 — С. 184 — ISBN 5-87317-175-0
- ↑ Zhung-O guanxi shiliao: Wai Menggu [Источники по русско-китайским отношениям: Внешняя Монголия], (Taipei, 1959), no. 386, сс. 380-84
- ↑ Торновский М. Г. События в Монголии-Халхе в 1920—1921 годах // Легендарный барон: неизвестные страницы гражданской войны. — М.: КМК, 2004 — С. 187 — ISBN 5-87317-175-0
- ↑ Кузьмин С. Л. История барона Унгерна. Опыт реконструкции. М., изд. КМК, 2011
- ↑ См. Эрлихман В. Потери народонаселения в ХХ века: справочник. — М.: Русская панорама, 2004
- ↑ Кузьмин С. Л., Оюунчимэг Ж. [www.scribd.com/doc/54133527/%D0%91%D1%83%D0%B4%D0%B4%D0%B8%D0%B7%D0%BC-%D0%B8-%D1%80%D0%B5%D0%B2%D0%BE%D0%BB%D1%8E%D1%86%D0%B8%D1%8F-%D0%B2-%D0%9C%D0%BE%D0%BD%D0%B3%D0%BE%D0%BB%D0%B8%D0%B8 Буддизм и революция в Монголии]
См. также
Позднеев • Пржевальский • Козлов • Щербатской • Рамстедт • Констен • Котвич • Эндрюс • Ларсон • Гедин
Отрывок, характеризующий Китайская оккупация МонголииКогда пленные опять тронулись, Пьер оглянулся назад. Каратаев сидел на краю дороги, у березы; и два француза что то говорили над ним. Пьер не оглядывался больше. Он шел, прихрамывая, в гору.Сзади, с того места, где сидел Каратаев, послышался выстрел. Пьер слышал явственно этот выстрел, но в то же мгновение, как он услыхал его, Пьер вспомнил, что он не кончил еще начатое перед проездом маршала вычисление о том, сколько переходов оставалось до Смоленска. И он стал считать. Два французские солдата, из которых один держал в руке снятое, дымящееся ружье, пробежали мимо Пьера. Они оба были бледны, и в выражении их лиц – один из них робко взглянул на Пьера – было что то похожее на то, что он видел в молодом солдате на казни. Пьер посмотрел на солдата и вспомнил о том, как этот солдат третьего дня сжег, высушивая на костре, свою рубаху и как смеялись над ним. Собака завыла сзади, с того места, где сидел Каратаев. «Экая дура, о чем она воет?» – подумал Пьер. Солдаты товарищи, шедшие рядом с Пьером, не оглядывались, так же как и он, на то место, с которого послышался выстрел и потом вой собаки; но строгое выражение лежало на всех лицах. Депо, и пленные, и обоз маршала остановились в деревне Шамшеве. Все сбилось в кучу у костров. Пьер подошел к костру, поел жареного лошадиного мяса, лег спиной к огню и тотчас же заснул. Он спал опять тем же сном, каким он спал в Можайске после Бородина. Опять события действительности соединялись с сновидениями, и опять кто то, сам ли он или кто другой, говорил ему мысли, и даже те же мысли, которые ему говорились в Можайске. «Жизнь есть всё. Жизнь есть бог. Все перемещается и движется, и это движение есть бог. И пока есть жизнь, есть наслаждение самосознания божества. Любить жизнь, любить бога. Труднее и блаженнее всего любить эту жизнь в своих страданиях, в безвинности страданий». «Каратаев» – вспомнилось Пьеру. И вдруг Пьеру представился, как живой, давно забытый, кроткий старичок учитель, который в Швейцарии преподавал Пьеру географию. «Постой», – сказал старичок. И он показал Пьеру глобус. Глобус этот был живой, колеблющийся шар, не имеющий размеров. Вся поверхность шара состояла из капель, плотно сжатых между собой. И капли эти все двигались, перемещались и то сливались из нескольких в одну, то из одной разделялись на многие. Каждая капля стремилась разлиться, захватить наибольшее пространство, но другие, стремясь к тому же, сжимали ее, иногда уничтожали, иногда сливались с нею. – Вот жизнь, – сказал старичок учитель. «Как это просто и ясно, – подумал Пьер. – Как я мог не знать этого прежде». – В середине бог, и каждая капля стремится расшириться, чтобы в наибольших размерах отражать его. И растет, сливается, и сжимается, и уничтожается на поверхности, уходит в глубину и опять всплывает. Вот он, Каратаев, вот разлился и исчез. – Vous avez compris, mon enfant, [Понимаешь ты.] – сказал учитель. – Vous avez compris, sacre nom, [Понимаешь ты, черт тебя дери.] – закричал голос, и Пьер проснулся. Он приподнялся и сел. У костра, присев на корточках, сидел француз, только что оттолкнувший русского солдата, и жарил надетое на шомпол мясо. Жилистые, засученные, обросшие волосами, красные руки с короткими пальцами ловко поворачивали шомпол. Коричневое мрачное лицо с насупленными бровями ясно виднелось в свете угольев. – Ca lui est bien egal, – проворчал он, быстро обращаясь к солдату, стоявшему за ним. – …brigand. Va! [Ему все равно… разбойник, право!] И солдат, вертя шомпол, мрачно взглянул на Пьера. Пьер отвернулся, вглядываясь в тени. Один русский солдат пленный, тот, которого оттолкнул француз, сидел у костра и трепал по чем то рукой. Вглядевшись ближе, Пьер узнал лиловую собачонку, которая, виляя хвостом, сидела подле солдата. – А, пришла? – сказал Пьер. – А, Пла… – начал он и не договорил. В его воображении вдруг, одновременно, связываясь между собой, возникло воспоминание о взгляде, которым смотрел на него Платон, сидя под деревом, о выстреле, слышанном на том месте, о вое собаки, о преступных лицах двух французов, пробежавших мимо его, о снятом дымящемся ружье, об отсутствии Каратаева на этом привале, и он готов уже был понять, что Каратаев убит, но в то же самое мгновенье в его душе, взявшись бог знает откуда, возникло воспоминание о вечере, проведенном им с красавицей полькой, летом, на балконе своего киевского дома. И все таки не связав воспоминаний нынешнего дня и не сделав о них вывода, Пьер закрыл глаза, и картина летней природы смешалась с воспоминанием о купанье, о жидком колеблющемся шаре, и он опустился куда то в воду, так что вода сошлась над его головой. Перед восходом солнца его разбудили громкие частые выстрелы и крики. Мимо Пьера пробежали французы. – Les cosaques! [Казаки!] – прокричал один из них, и через минуту толпа русских лиц окружила Пьера. Долго не мог понять Пьер того, что с ним было. Со всех сторон он слышал вопли радости товарищей. – Братцы! Родимые мои, голубчики! – плача, кричали старые солдаты, обнимая казаков и гусар. Гусары и казаки окружали пленных и торопливо предлагали кто платья, кто сапоги, кто хлеба. Пьер рыдал, сидя посреди их, и не мог выговорить ни слова; он обнял первого подошедшего к нему солдата и, плача, целовал его. Долохов стоял у ворот разваленного дома, пропуская мимо себя толпу обезоруженных французов. Французы, взволнованные всем происшедшим, громко говорили между собой; но когда они проходили мимо Долохова, который слегка хлестал себя по сапогам нагайкой и глядел на них своим холодным, стеклянным, ничего доброго не обещающим взглядом, говор их замолкал. С другой стороны стоял казак Долохова и считал пленных, отмечая сотни чертой мела на воротах. – Сколько? – спросил Долохов у казака, считавшего пленных. – На вторую сотню, – отвечал казак. – Filez, filez, [Проходи, проходи.] – приговаривал Долохов, выучившись этому выражению у французов, и, встречаясь глазами с проходившими пленными, взгляд его вспыхивал жестоким блеском. Денисов, с мрачным лицом, сняв папаху, шел позади казаков, несших к вырытой в саду яме тело Пети Ростова. С 28 го октября, когда начались морозы, бегство французов получило только более трагический характер замерзающих и изжаривающихся насмерть у костров людей и продолжающих в шубах и колясках ехать с награбленным добром императора, королей и герцогов; но в сущности своей процесс бегства и разложения французской армии со времени выступления из Москвы нисколько не изменился. От Москвы до Вязьмы из семидесятитрехтысячной французской армии, не считая гвардии (которая во всю войну ничего не делала, кроме грабежа), из семидесяти трех тысяч осталось тридцать шесть тысяч (из этого числа не более пяти тысяч выбыло в сражениях). Вот первый член прогрессии, которым математически верно определяются последующие. Французская армия в той же пропорции таяла и уничтожалась от Москвы до Вязьмы, от Вязьмы до Смоленска, от Смоленска до Березины, от Березины до Вильны, независимо от большей или меньшей степени холода, преследования, заграждения пути и всех других условий, взятых отдельно. После Вязьмы войска французские вместо трех колонн сбились в одну кучу и так шли до конца. Бертье писал своему государю (известно, как отдаленно от истины позволяют себе начальники описывать положение армии). Он писал: «Je crois devoir faire connaitre a Votre Majeste l'etat de ses troupes dans les differents corps d'annee que j'ai ete a meme d'observer depuis deux ou trois jours dans differents passages. Elles sont presque debandees. Le nombre des soldats qui suivent les drapeaux est en proportion du quart au plus dans presque tous les regiments, les autres marchent isolement dans differentes directions et pour leur compte, dans l'esperance de trouver des subsistances et pour se debarrasser de la discipline. En general ils regardent Smolensk comme le point ou ils doivent se refaire. Ces derniers jours on a remarque que beaucoup de soldats jettent leurs cartouches et leurs armes. Dans cet etat de choses, l'interet du service de Votre Majeste exige, quelles que soient ses vues ulterieures qu'on rallie l'armee a Smolensk en commencant a la debarrasser des non combattans, tels que hommes demontes et des bagages inutiles et du materiel de l'artillerie qui n'est plus en proportion avec les forces actuelles. En outre les jours de repos, des subsistances sont necessaires aux soldats qui sont extenues par la faim et la fatigue; beaucoup sont morts ces derniers jours sur la route et dans les bivacs. Cet etat de choses va toujours en augmentant et donne lieu de craindre que si l'on n'y prete un prompt remede, on ne soit plus maitre des troupes dans un combat. Le 9 November, a 30 verstes de Smolensk». [Долгом поставляю донести вашему величеству о состоянии корпусов, осмотренных мною на марше в последние три дня. Они почти в совершенном разброде. Только четвертая часть солдат остается при знаменах, прочие идут сами по себе разными направлениями, стараясь сыскать пропитание и избавиться от службы. Все думают только о Смоленске, где надеются отдохнуть. В последние дни много солдат побросали патроны и ружья. Какие бы ни были ваши дальнейшие намерения, но польза службы вашего величества требует собрать корпуса в Смоленске и отделить от них спешенных кавалеристов, безоружных, лишние обозы и часть артиллерии, ибо она теперь не в соразмерности с числом войск. Необходимо продовольствие и несколько дней покоя; солдаты изнурены голодом и усталостью; в последние дни многие умерли на дороге и на биваках. Такое бедственное положение беспрестанно усиливается и заставляет опасаться, что, если не будут приняты быстрые меры для предотвращения зла, мы скоро не будем иметь войска в своей власти в случае сражения. 9 ноября, в 30 верстах от Смоленка.] Ввалившись в Смоленск, представлявшийся им обетованной землей, французы убивали друг друга за провиант, ограбили свои же магазины и, когда все было разграблено, побежали дальше. Все шли, сами не зная, куда и зачем они идут. Еще менее других знал это гений Наполеона, так как никто ему не приказывал. Но все таки он и его окружающие соблюдали свои давнишние привычки: писались приказы, письма, рапорты, ordre du jour [распорядок дня]; называли друг друга: «Sire, Mon Cousin, Prince d'Ekmuhl, roi de Naples» [Ваше величество, брат мой, принц Экмюльский, король Неаполитанский.] и т.д. Но приказы и рапорты были только на бумаге, ничто по ним не исполнялось, потому что не могло исполняться, и, несмотря на именование друг друга величествами, высочествами и двоюродными братьями, все они чувствовали, что они жалкие и гадкие люди, наделавшие много зла, за которое теперь приходилось расплачиваться. И, несмотря на то, что они притворялись, будто заботятся об армии, они думали только каждый о себе и о том, как бы поскорее уйти и спастись. Действия русского и французского войск во время обратной кампании от Москвы и до Немана подобны игре в жмурки, когда двум играющим завязывают глаза и один изредка звонит колокольчиком, чтобы уведомить о себе ловящего. Сначала тот, кого ловят, звонит, не боясь неприятеля, но когда ему приходится плохо, он, стараясь неслышно идти, убегает от своего врага и часто, думая убежать, идет прямо к нему в руки. Сначала наполеоновские войска еще давали о себе знать – это было в первый период движения по Калужской дороге, но потом, выбравшись на Смоленскую дорогу, они побежали, прижимая рукой язычок колокольчика, и часто, думая, что они уходят, набегали прямо на русских. При быстроте бега французов и за ними русских и вследствие того изнурения лошадей, главное средство приблизительного узнавания положения, в котором находится неприятель, – разъезды кавалерии, – не существовало. Кроме того, вследствие частых и быстрых перемен положений обеих армий, сведения, какие и были, не могли поспевать вовремя. Если второго числа приходило известие о том, что армия неприятеля была там то первого числа, то третьего числа, когда можно было предпринять что нибудь, уже армия эта сделала два перехода и находилась совсем в другом положении. |