Евреи Китая

Китайские евреи

Численность и ареал
Всего: 900 чел. КНР КНР: 800 чел. Китайская Республика Китайская Республика: 100 чел. Израиль Израиль: 10 чел.
Язык	мандаринский диалект китайского
Религия	Иудаизм
Родственные народы	китайцы, евреи

Евреи Китая представлены двумя очень разными общинами. В первую общину входят так называемые кайфынские евреи (ютай или ютайжэнь), которые на протяжении по крайней мере 700 лет была сосредоточена в китайском городе Кайфэн (провинция Хэнань). Термин «китайские евреи» возник в XVII—XVIII вв., когда христианские миссионеры впервые столкнулись с представителями данной общины. Сами китайцы называли иудаизм «тяо цзинь цзяо» (挑筋教), что значит «религия вытягивания жил» (намёк на определенные требования кашрута). К началу 1980-х гг. свыше 200 потомков членов этой общины, ассимилировавшихся в религиозном, культурном и даже антропологическом отношении, продолжали называть себя евреями. Некоторые впоследствии выехали в Израиль. Позднее в общине Кайфэна начался подъём самосознания, и считается, что сегодня (2010) около тысячи местных жителей знают о своих еврейских корнях. Гораздо более многочисленная еврейская община возникла в Китае после его «открытия» в XIX веке из числа переселенцев, прибывших в страну из европейских государств. Она была особенно многочисленна в Маньчжурии, где евреи селились вместе с русскими в полосе КВЖД с начала XX века. В отличие от кайфынских евреев, представители этой общины почти не смешивались с китайским населением.

Истоки

Согласно преданиям, китайские евреи прибыли в Китай при династии Хань в I в. н. э. В это время уже существовал Великий Шёлковый Путь через Джунгарию и Восточный Туркестан в страны Средней Азии и Ближнего Востока.

Документальные данные подтверждают присутствие еврейских торговцев в Китае в VIII—IX вв. Арабские, китайские и другие источники IX—XIV вв. сообщают о существовании в Китае еврейских торговых колоний и даже общин в Ханчжоу, Пекине и других городах. Эти общины достигли расцвета в XIII—XIV вв., но впоследствии бесследно исчезли.

Кайфэнские евреи

Проверку временем выдержала лишь община в Кайфэне, которая со временем приобрела особый этнический облик. Внешне кайфэнские евреи почти ничем не отличаются от своих соседей — китайцев. Связано это с тем, что после разрушения синагоги во время восстания тайпинов многие евреи выехали из Кайфэна, а оставшиеся для продолжения рода вступали в брак с китаянками и хуэйками. Поскольку счёт родства у кайфэнских евреев патрилинейный, при репатриации в Израиль по Закону о возвращении им приходится формально принимать иудаизм.

История кайфэнской общины

Надпись на местной стеле (1489) утверждает, что 70 еврейских семейств прибыли некогда с запада (Индия или Персия), поднесли в дар императору хлопчатобумажные ткани и получили разрешение поселиться в Кайфэне. Поскольку Кайфэн был столицей империи Северная Сун в 960—1127 гг., то это событие могло произойти не позднее 1127 г., когда Кайфэн был захвачен чжурчжэнями и двор бежал на юг, за реку Янцзы. Возведение синагоги стела относит к 1169 году. Более поздние стелы подчёркивают верность евреев императору и их доблестную службу в войсках Юэ Фэя.

Видимо, первоначально разговорным языком китайских евреев был новоперсидский, они занимались изготовлением, крашением и украшением узорами хлопчатобумажных тканей. По одной из гипотез, китайские евреи пришли из Бухары и постепенно прибывали в Кайфэн небольшими группами. Вероятно, община в дальнейшем принимала выходцев из других стран Востока, так как её литургия (известная по молитвенникам китайских евреев) отражает влияние не только персидских, но и йеменских евреев. Рукописные тексты на древнееврейском свидетельствуют о том, что переписчики не имели представления о действительном произношении слов.

О существовании китайских евреев европейцам стало известно от иезуитского миссионера Маттео Риччи, который встретил в 1605 г. молодого кайфэнского еврея по имени Ай Тянь (艾田) и узнал от него, что тот верит в единого Бога. Изображение Богоматери с младенцем он принял за Ревекку с Иаковом. Из дальнейших расспросов и визитов в Кайфэн иезуитам стало известно о том, что тамошние евреи посещают синагогу и воздерживаются от употребления свинины.

Еврейские переселенцы из европейских стран (c XIX века)

Община европейских евреев сформировалась в Китае после его открытия в результате опиумных войн. Евреи приезжали в европейские сеттльменты, создаваемые в Китае. Наибольшая по численности община европейских евреев сложилась в начале XX века в Маньчжурии из числа евреев, прибывших из России.

Евреи Маньчжурии

Появление еврейской общины в Маньчжурии связано со строительством КВЖД в начале XX века, когда из России на новые земли в Китае хлынул поток жителей, среди которых было довольно много евреев. В Китае евреев привлекали не только заработки, но и почти полное отсутствие антисемитизма, с которым они сталкивались в России. Гражданская война в России привела к новому притоку евреев в Маньчжурию, уже в составе белой эмиграции. В результате, в маньчжурских городах возникли крупные еврейские общины. Наиболее ярким примером является еврейская община Харбина, появившаяся в 1903 году. Динамика её численности следующая: 1903 год — 300 человек (перепись), 1914 год — около 5,5 тыс., 1920 год — 25 тыс. человек (перепись), 1931 год — 13 — 15 тыс. человек. В 1920-е — 1930-е годы евреи Харбина играли значительную роль в банковском деле (им принадлежало 3 банка, причем Еврейский народный банк просуществовал до 1959 года). Кроме того, в 1908 году евреи построили первый в Китае сахарный завод. В 1926 году в городе функционировали 489 еврейских предприятий. Еврейское предпринимательство в Харбине действовало в табачной промышленности, пивоварении, мукомольном деле, производстве масла и ряде других отраслях. В Харбине действовали две синагоги, закрытые в 1956 и в 1963 годах. В Харбине функционировали еврейские учебные заведения, библиотека, СМИ. В 1933 году была построена Харбинская еврейская больница. Еврейская община Маньчжурии начала быстро сокращаться после того, как КВЖД была продана в 1935 году Маньчжоу-Го. После этого события начался массовый отъезд евреев из Маньчжурии и Китая скорее всего потому, что хотя новые власти не проводили политику антисемитизма, но с подозрением относились к евреям (и к представителям других национальностей), имевшим советское гражданство. По данным Дальневосточного центрального еврейского информационного бюро за период с 1 апреля 1935 года по 1 июля 1936 года из Маньчжоу-Го выехали около 2 тыс. евреев, в том числе около 1,5 тыс. в СССР. После Второй мировой войны положение евреев в Маньчжурии резко ухудшилось в связи с высокой инфляцией, обесценившей почти все сбережения, а также из-за стремления китайских коммунистических властей выселить в СССР русскоязычное население. Выходом была эмиграция в Израиль и в СССР. По данным З. Аграновского численность евреев общины в Харбине была следующей: на май 1949 году — 1,9 тыс. — 2 тыс., на 1951 год — менее 700 чел., в июне 1955 года — 380 чел., на 1 января 1958 года — 189 чел., на 1 апреля 1962 года — 48 чел.. Из этих цифр видно, что многочисленная еврейская община Харбина к 1962 году практически прекратила свое существование. Похожая участь была у еврейских общин в других городах Китайской народной республики.

Евреи Гонконга

Еврейская община возникла в Гонконге в 1857 году и была представлена очень влиятельными людьми, среди которых выделялась семья Сассун, игравшая в XIX веке существенную роль в мировой торговле опиумом. В 1904—1907 годах губернатором Британского Гонконга был еврей по происхождению Мэтью Натан. Динамика численности евреев города следующая: 1921 год — 100 человек, 1954 год — 250 человек, 1968 год — 200 человек (в том числе 70 сефардов и 130 ашкенази), 1998 год — 2500 человек, 2002 год — 6000 человек.

Литература

• Краткая еврейская энциклопедия, Изд. О-ва по исследованию еврейских общин. Иерусалим: 1976—2005.

Ссылки

• [www.eleven.co.il/article/12106 Китайские евреи] — статья из Электронной еврейской энциклопедии

Отрывок, характеризующий Евреи Китая

– Вот, вот – слышишь? Мне так странно. И знаешь, Мари, я очень буду любить его, – сказала Лиза, блестящими, счастливыми глазами глядя на золовку. Княжна Марья не могла поднять головы: она плакала.
– Что с тобой, Маша?
– Ничего… так мне грустно стало… грустно об Андрее, – сказала она, отирая слезы о колени невестки. Несколько раз, в продолжение утра, княжна Марья начинала приготавливать невестку, и всякий раз начинала плакать. Слезы эти, которых причину не понимала маленькая княгиня, встревожили ее, как ни мало она была наблюдательна. Она ничего не говорила, но беспокойно оглядывалась, отыскивая чего то. Перед обедом в ее комнату вошел старый князь, которого она всегда боялась, теперь с особенно неспокойным, злым лицом и, ни слова не сказав, вышел. Она посмотрела на княжну Марью, потом задумалась с тем выражением глаз устремленного внутрь себя внимания, которое бывает у беременных женщин, и вдруг заплакала.
– Получили от Андрея что нибудь? – сказала она.
– Нет, ты знаешь, что еще не могло притти известие, но mon реrе беспокоится, и мне страшно.
– Так ничего?
– Ничего, – сказала княжна Марья, лучистыми глазами твердо глядя на невестку. Она решилась не говорить ей и уговорила отца скрыть получение страшного известия от невестки до ее разрешения, которое должно было быть на днях. Княжна Марья и старый князь, каждый по своему, носили и скрывали свое горе. Старый князь не хотел надеяться: он решил, что князь Андрей убит, и не смотря на то, что он послал чиновника в Австрию розыскивать след сына, он заказал ему в Москве памятник, который намерен был поставить в своем саду, и всем говорил, что сын его убит. Он старался не изменяя вести прежний образ жизни, но силы изменяли ему: он меньше ходил, меньше ел, меньше спал, и с каждым днем делался слабее. Княжна Марья надеялась. Она молилась за брата, как за живого и каждую минуту ждала известия о его возвращении.


– Ma bonne amie, [Мой добрый друг,] – сказала маленькая княгиня утром 19 го марта после завтрака, и губка ее с усиками поднялась по старой привычке; но как и во всех не только улыбках, но звуках речей, даже походках в этом доме со дня получения страшного известия была печаль, то и теперь улыбка маленькой княгини, поддавшейся общему настроению, хотя и не знавшей его причины, – была такая, что она еще более напоминала об общей печали.
– Ma bonne amie, je crains que le fruschtique (comme dit Фока – повар) de ce matin ne m'aie pas fait du mal. [Дружочек, боюсь, чтоб от нынешнего фриштика (как называет его повар Фока) мне не было дурно.]
– А что с тобой, моя душа? Ты бледна. Ах, ты очень бледна, – испуганно сказала княжна Марья, своими тяжелыми, мягкими шагами подбегая к невестке.
– Ваше сиятельство, не послать ли за Марьей Богдановной? – сказала одна из бывших тут горничных. (Марья Богдановна была акушерка из уездного города, жившая в Лысых Горах уже другую неделю.)
– И в самом деле, – подхватила княжна Марья, – может быть, точно. Я пойду. Courage, mon ange! [Не бойся, мой ангел.] Она поцеловала Лизу и хотела выйти из комнаты.
– Ах, нет, нет! – И кроме бледности, на лице маленькой княгини выразился детский страх неотвратимого физического страдания.
– Non, c'est l'estomac… dites que c'est l'estomac, dites, Marie, dites…, [Нет это желудок… скажи, Маша, что это желудок…] – и княгиня заплакала детски страдальчески, капризно и даже несколько притворно, ломая свои маленькие ручки. Княжна выбежала из комнаты за Марьей Богдановной.
– Mon Dieu! Mon Dieu! [Боже мой! Боже мой!] Oh! – слышала она сзади себя.
Потирая полные, небольшие, белые руки, ей навстречу, с значительно спокойным лицом, уже шла акушерка.
– Марья Богдановна! Кажется началось, – сказала княжна Марья, испуганно раскрытыми глазами глядя на бабушку.
– Ну и слава Богу, княжна, – не прибавляя шага, сказала Марья Богдановна. – Вам девицам про это знать не следует.
– Но как же из Москвы доктор еще не приехал? – сказала княжна. (По желанию Лизы и князя Андрея к сроку было послано в Москву за акушером, и его ждали каждую минуту.)
– Ничего, княжна, не беспокойтесь, – сказала Марья Богдановна, – и без доктора всё хорошо будет.
Через пять минут княжна из своей комнаты услыхала, что несут что то тяжелое. Она выглянула – официанты несли для чего то в спальню кожаный диван, стоявший в кабинете князя Андрея. На лицах несших людей было что то торжественное и тихое.
Княжна Марья сидела одна в своей комнате, прислушиваясь к звукам дома, изредка отворяя дверь, когда проходили мимо, и приглядываясь к тому, что происходило в коридоре. Несколько женщин тихими шагами проходили туда и оттуда, оглядывались на княжну и отворачивались от нее. Она не смела спрашивать, затворяла дверь, возвращалась к себе, и то садилась в свое кресло, то бралась за молитвенник, то становилась на колена пред киотом. К несчастию и удивлению своему, она чувствовала, что молитва не утишала ее волнения. Вдруг дверь ее комнаты тихо отворилась и на пороге ее показалась повязанная платком ее старая няня Прасковья Савишна, почти никогда, вследствие запрещения князя,не входившая к ней в комнату.
– С тобой, Машенька, пришла посидеть, – сказала няня, – да вот княжовы свечи венчальные перед угодником зажечь принесла, мой ангел, – сказала она вздохнув.
– Ах как я рада, няня.
– Бог милостив, голубка. – Няня зажгла перед киотом обвитые золотом свечи и с чулком села у двери. Княжна Марья взяла книгу и стала читать. Только когда слышались шаги или голоса, княжна испуганно, вопросительно, а няня успокоительно смотрели друг на друга. Во всех концах дома было разлито и владело всеми то же чувство, которое испытывала княжна Марья, сидя в своей комнате. По поверью, что чем меньше людей знает о страданиях родильницы, тем меньше она страдает, все старались притвориться незнающими; никто не говорил об этом, но во всех людях, кроме обычной степенности и почтительности хороших манер, царствовавших в доме князя, видна была одна какая то общая забота, смягченность сердца и сознание чего то великого, непостижимого, совершающегося в эту минуту.
В большой девичьей не слышно было смеха. В официантской все люди сидели и молчали, на готове чего то. На дворне жгли лучины и свечи и не спали. Старый князь, ступая на пятку, ходил по кабинету и послал Тихона к Марье Богдановне спросить: что? – Только скажи: князь приказал спросить что? и приди скажи, что она скажет.
– Доложи князю, что роды начались, – сказала Марья Богдановна, значительно посмотрев на посланного. Тихон пошел и доложил князю.
– Хорошо, – сказал князь, затворяя за собою дверь, и Тихон не слыхал более ни малейшего звука в кабинете. Немного погодя, Тихон вошел в кабинет, как будто для того, чтобы поправить свечи. Увидав, что князь лежал на диване, Тихон посмотрел на князя, на его расстроенное лицо, покачал головой, молча приблизился к нему и, поцеловав его в плечо, вышел, не поправив свечей и не сказав, зачем он приходил. Таинство торжественнейшее в мире продолжало совершаться. Прошел вечер, наступила ночь. И чувство ожидания и смягчения сердечного перед непостижимым не падало, а возвышалось. Никто не спал.

Была одна из тех мартовских ночей, когда зима как будто хочет взять свое и высыпает с отчаянной злобой свои последние снега и бураны. Навстречу немца доктора из Москвы, которого ждали каждую минуту и за которым была выслана подстава на большую дорогу, к повороту на проселок, были высланы верховые с фонарями, чтобы проводить его по ухабам и зажорам.
Княжна Марья уже давно оставила книгу: она сидела молча, устремив лучистые глаза на сморщенное, до малейших подробностей знакомое, лицо няни: на прядку седых волос, выбившуюся из под платка, на висящий мешочек кожи под подбородком.
Няня Савишна, с чулком в руках, тихим голосом рассказывала, сама не слыша и не понимая своих слов, сотни раз рассказанное о том, как покойница княгиня в Кишиневе рожала княжну Марью, с крестьянской бабой молдаванкой, вместо бабушки.
– Бог помилует, никогда дохтура не нужны, – говорила она. Вдруг порыв ветра налег на одну из выставленных рам комнаты (по воле князя всегда с жаворонками выставлялось по одной раме в каждой комнате) и, отбив плохо задвинутую задвижку, затрепал штофной гардиной, и пахнув холодом, снегом, задул свечу. Княжна Марья вздрогнула; няня, положив чулок, подошла к окну и высунувшись стала ловить откинутую раму. Холодный ветер трепал концами ее платка и седыми, выбившимися прядями волос.
– Княжна, матушка, едут по прешпекту кто то! – сказала она, держа раму и не затворяя ее. – С фонарями, должно, дохтур…
– Ах Боже мой! Слава Богу! – сказала княжна Марья, – надо пойти встретить его: он не знает по русски.
Княжна Марья накинула шаль и побежала навстречу ехавшим. Когда она проходила переднюю, она в окно видела, что какой то экипаж и фонари стояли у подъезда. Она вышла на лестницу. На столбике перил стояла сальная свеча и текла от ветра. Официант Филипп, с испуганным лицом и с другой свечей в руке, стоял ниже, на первой площадке лестницы. Еще пониже, за поворотом, по лестнице, слышны были подвигавшиеся шаги в теплых сапогах. И какой то знакомый, как показалось княжне Марье, голос, говорил что то.
– Слава Богу! – сказал голос. – А батюшка?
– Почивать легли, – отвечал голос дворецкого Демьяна, бывшего уже внизу.
Потом еще что то сказал голос, что то ответил Демьян, и шаги в теплых сапогах стали быстрее приближаться по невидному повороту лестницы. «Это Андрей! – подумала княжна Марья. Нет, это не может быть, это было бы слишком необыкновенно», подумала она, и в ту же минуту, как она думала это, на площадке, на которой стоял официант со свечой, показались лицо и фигура князя Андрея в шубе с воротником, обсыпанным снегом. Да, это был он, но бледный и худой, и с измененным, странно смягченным, но тревожным выражением лица. Он вошел на лестницу и обнял сестру.