Китбука

Это статья о монгольском полководце. О мамлюкском султане см.: аль-Адиль Китбуга

Китбука

Китбука (Кит-Бука, Китбуга, Кит-Буга; ? — 3 сентября 1260) — монгольский военачальник. По происхождению найман , «христианин по вере,.. человек, пользующийся большим уважением» . Имел чин баурчи (стольника). Известен участием в ближневосточном походе Хулагу.

Действия против исмаилитов

Сам Хулагу выступил с войсками из Монголии осенью 1253 года и перешёл Амударью в начале 1256. Но Китбука уже в августе 1252 года был отправлен с передовым отрядом в 12 тысяч человек против иранских исмаилитов-низаритов. Он пересёк реку в марте 1253 г. и приступил к завоеваниям в области Кухистан. С пятью тысячами конных и пеших воинов Китбука подступил к исмаилитской крепости Гирдекух. К маю 1253 г. монголы обвели крепость рвом и валом, чтобы из неё никто не мог вырваться; позади монгольского войска были проведены другие ров и вал для защиты от внешних нападений. Китбука оставил под Гирдекухом военачальника Бури, а сам ушёл к крепости Михрин и осадил её, расставив камнемёты. В августе Китбука подошёл к Шахдизу, «многих перебил», но не смог взять крепость и отступил. Тем временем, защитники Гирдекуха мужественно оборонялись и совершали вылазки, уничтожая войска противника. Китбука сделал новый набег на Гирдекух, однако не достиг успеха; крепость продержалась ещё долгие годы и была захвачена лишь в правление ильхана Абаги (1265—1282). Китбуке удалось занять Тун, Туршиз, Диз-и Михрин, Диз-и Кемали и, после трёхдневной битвы, Диз-и Шаль.

По прибытии в Персию Хулагу стал готовить крупномасштабное наступление на исмаилитов, поскольку их имам Рукн ад-Дин Хуршах не спешил сдавать свои главные крепости Меймундиз, Аламут и Люмбесер. Войска Китбуки и Негудер-огула должны были составить левое крыло армии, двигаясь из Хара и Семнана. Когда войска подошли к Меймундизу в ноябре 1256 г., Хулагу устроил военный совет, на котором решалось — осадить крепость или, в связи с зимней бескормицей, отступить до следующего года. Китбука вместе с некоторыми военачальниками высказался за осаду. Хуршах, понимая, что не в силах сопротивляться, сдал крепость без боя 20 ноября.

Война в Палестине

После того как Хулагу был вынужден в связи со смертью Мункэ отойти из Сирии в Персию, Китбука стал командующим оставшейся части войска (10 — 20 тыс. ). В то время как он выказывал христианам дружелюбие, Жюльен Гренье, сеньор Сидона, из своего замка Бофор напал на Марж Айюн и захватил богатую добычу. Племянник Китбуки, не стерпев грабежа на контролируемых монголами землях, устремился вслед грабителям, но был уничтожен вместе со своим небольшим отрядом. В ответ Китбука осадил Сидон. Жюльен сражался перед городом, чтобы дать возможность населению спастись, а затем укрылся в морской цитадели. Монголы опустошили нижний город, снесли крепостные стены, но не стали атаковать замки на суше и море.

Получив подкрепления от союзных армян и грузин, Китбука, вопреки приказу Хулагу оставаться на месте , продолжил завоевания из Сирии на юг — в Палестину. Не приняв мер предосторожности, он зашёл на вражескую территорию на 10 дней пути южнее Иерусалима . Ему навстречу двинулась армия египетских мамлюков под командованием Кутуза и Бейбарса. 3 сентября 1260 года в битве при Айн-Джалуте монгольское войско потерпело поражение, а Китбука попал в плен и был казнён.

Литература

• Киракос Гандзакеци. [www.vostlit.info/Texts/rus8/Gandzakeci/frametext5.htm История Армении] / Перевод с древнеармянского, предисловие и комментарий Л. А. Ханларян. — М.: Наука, 1976.
• Рашид ад-Дин. [www.vostlit.info/haupt-Dateien/index-Dateien/R.phtml?id=2057 Сборник летописей] / Перевод А. К. Арендса. — М., Л.: Издательство АН СССР, 1946. — Т. 3.
• Смбат Спарапет. [www.vostlit.info/Texts/rus9/Smbat_Sparapet/frametext4.htm Летопись] / Пер. А. Г. Галстяна. — Ереван: Айастан, 1974. — С. 134—135.

Отрывок, характеризующий Китбука

– Вот, вот – слышишь? Мне так странно. И знаешь, Мари, я очень буду любить его, – сказала Лиза, блестящими, счастливыми глазами глядя на золовку. Княжна Марья не могла поднять головы: она плакала.
– Что с тобой, Маша?
– Ничего… так мне грустно стало… грустно об Андрее, – сказала она, отирая слезы о колени невестки. Несколько раз, в продолжение утра, княжна Марья начинала приготавливать невестку, и всякий раз начинала плакать. Слезы эти, которых причину не понимала маленькая княгиня, встревожили ее, как ни мало она была наблюдательна. Она ничего не говорила, но беспокойно оглядывалась, отыскивая чего то. Перед обедом в ее комнату вошел старый князь, которого она всегда боялась, теперь с особенно неспокойным, злым лицом и, ни слова не сказав, вышел. Она посмотрела на княжну Марью, потом задумалась с тем выражением глаз устремленного внутрь себя внимания, которое бывает у беременных женщин, и вдруг заплакала.
– Получили от Андрея что нибудь? – сказала она.
– Нет, ты знаешь, что еще не могло притти известие, но mon реrе беспокоится, и мне страшно.
– Так ничего?
– Ничего, – сказала княжна Марья, лучистыми глазами твердо глядя на невестку. Она решилась не говорить ей и уговорила отца скрыть получение страшного известия от невестки до ее разрешения, которое должно было быть на днях. Княжна Марья и старый князь, каждый по своему, носили и скрывали свое горе. Старый князь не хотел надеяться: он решил, что князь Андрей убит, и не смотря на то, что он послал чиновника в Австрию розыскивать след сына, он заказал ему в Москве памятник, который намерен был поставить в своем саду, и всем говорил, что сын его убит. Он старался не изменяя вести прежний образ жизни, но силы изменяли ему: он меньше ходил, меньше ел, меньше спал, и с каждым днем делался слабее. Княжна Марья надеялась. Она молилась за брата, как за живого и каждую минуту ждала известия о его возвращении.


– Ma bonne amie, [Мой добрый друг,] – сказала маленькая княгиня утром 19 го марта после завтрака, и губка ее с усиками поднялась по старой привычке; но как и во всех не только улыбках, но звуках речей, даже походках в этом доме со дня получения страшного известия была печаль, то и теперь улыбка маленькой княгини, поддавшейся общему настроению, хотя и не знавшей его причины, – была такая, что она еще более напоминала об общей печали.
– Ma bonne amie, je crains que le fruschtique (comme dit Фока – повар) de ce matin ne m'aie pas fait du mal. [Дружочек, боюсь, чтоб от нынешнего фриштика (как называет его повар Фока) мне не было дурно.]
– А что с тобой, моя душа? Ты бледна. Ах, ты очень бледна, – испуганно сказала княжна Марья, своими тяжелыми, мягкими шагами подбегая к невестке.
– Ваше сиятельство, не послать ли за Марьей Богдановной? – сказала одна из бывших тут горничных. (Марья Богдановна была акушерка из уездного города, жившая в Лысых Горах уже другую неделю.)
– И в самом деле, – подхватила княжна Марья, – может быть, точно. Я пойду. Courage, mon ange! [Не бойся, мой ангел.] Она поцеловала Лизу и хотела выйти из комнаты.
– Ах, нет, нет! – И кроме бледности, на лице маленькой княгини выразился детский страх неотвратимого физического страдания.
– Non, c'est l'estomac… dites que c'est l'estomac, dites, Marie, dites…, [Нет это желудок… скажи, Маша, что это желудок…] – и княгиня заплакала детски страдальчески, капризно и даже несколько притворно, ломая свои маленькие ручки. Княжна выбежала из комнаты за Марьей Богдановной.
– Mon Dieu! Mon Dieu! [Боже мой! Боже мой!] Oh! – слышала она сзади себя.
Потирая полные, небольшие, белые руки, ей навстречу, с значительно спокойным лицом, уже шла акушерка.
– Марья Богдановна! Кажется началось, – сказала княжна Марья, испуганно раскрытыми глазами глядя на бабушку.
– Ну и слава Богу, княжна, – не прибавляя шага, сказала Марья Богдановна. – Вам девицам про это знать не следует.
– Но как же из Москвы доктор еще не приехал? – сказала княжна. (По желанию Лизы и князя Андрея к сроку было послано в Москву за акушером, и его ждали каждую минуту.)
– Ничего, княжна, не беспокойтесь, – сказала Марья Богдановна, – и без доктора всё хорошо будет.
Через пять минут княжна из своей комнаты услыхала, что несут что то тяжелое. Она выглянула – официанты несли для чего то в спальню кожаный диван, стоявший в кабинете князя Андрея. На лицах несших людей было что то торжественное и тихое.
Княжна Марья сидела одна в своей комнате, прислушиваясь к звукам дома, изредка отворяя дверь, когда проходили мимо, и приглядываясь к тому, что происходило в коридоре. Несколько женщин тихими шагами проходили туда и оттуда, оглядывались на княжну и отворачивались от нее. Она не смела спрашивать, затворяла дверь, возвращалась к себе, и то садилась в свое кресло, то бралась за молитвенник, то становилась на колена пред киотом. К несчастию и удивлению своему, она чувствовала, что молитва не утишала ее волнения. Вдруг дверь ее комнаты тихо отворилась и на пороге ее показалась повязанная платком ее старая няня Прасковья Савишна, почти никогда, вследствие запрещения князя,не входившая к ней в комнату.
– С тобой, Машенька, пришла посидеть, – сказала няня, – да вот княжовы свечи венчальные перед угодником зажечь принесла, мой ангел, – сказала она вздохнув.
– Ах как я рада, няня.
– Бог милостив, голубка. – Няня зажгла перед киотом обвитые золотом свечи и с чулком села у двери. Княжна Марья взяла книгу и стала читать. Только когда слышались шаги или голоса, княжна испуганно, вопросительно, а няня успокоительно смотрели друг на друга. Во всех концах дома было разлито и владело всеми то же чувство, которое испытывала княжна Марья, сидя в своей комнате. По поверью, что чем меньше людей знает о страданиях родильницы, тем меньше она страдает, все старались притвориться незнающими; никто не говорил об этом, но во всех людях, кроме обычной степенности и почтительности хороших манер, царствовавших в доме князя, видна была одна какая то общая забота, смягченность сердца и сознание чего то великого, непостижимого, совершающегося в эту минуту.