Бастер Китон

Бастер Китон
Buster Keaton
Студийная фотография 1920-х годов
Имя при рождении:	Джозеф Фрэнк Китон
Место рождения:	Пиквэ, Канзас, США
Место смерти:	Вудленд-Хиллз, США
Профессия:	актёр кинорежиссёр сценарист
Карьера:	1917—1966

Бастер Китон (англ. Buster Keaton), настоящее имя Джозеф Фрэнк Китон (англ. Joseph Frank Keaton, 4 октября 1895 — 1 февраля 1966) — американский комедийный актёр и режиссёр, один из величайших комиков немого кино, создатель фильмов «Шерлок-младший», «Навигатор» и «Генерал».

Американским еженедельником «Entertainment Weekly» Китон признан седьмым по значимости режиссёром всех времен. Критик Роджер Эберт писал о Китоне: «В период с 1920 по 1929 год он работал без перерыва над целой серией фильмов, которые сделали его, пожалуй, величайшим актёром-режиссёром в истории кино».

Биография

Прозвище «Бастер» (англ. buster — удалец, задира) было дано Китону знаменитым Гарри Гудини после того, как шестимесячный Джозеф скатился с лестницы, не получив при этом ни царапины. С 3 лет был на сцене, участвовал в шоу «Три Китона», очень полюбился публике. Создал кинокомпанию «Бастер Китон Продакшнс».

Мать, Майра Катлер (англ. Myra Edith Cutler), дочь Ф. Л. Катлера, одного из владельцев передвижного балагана — «Десятицентового шоу Катлера-Брайанта». В одиннадцать лет Майра Катлер уже играла на контрабасе, пианино и корнете, позже она стала одной из первых в США женщиной-исполнительницей соло на саксофоне.

Отец, Джон Китон, был партнером Гарри Гудини по совместному «Медицинскому шоу» (англ. Mohawk Indian Medicine Company). Отец Бастера танцевал и делал сальто, его мать играла на саксофоне, а Гудини показывал карточные фокусы и поражал зрителей тем, что с необыкновенной лёгкостью освобождался от наручников местного шерифа.

В шестимесячном возрасте Бастер свалился с лестницы и расплакался. Гудини, бывший рядом, поднял его и сказал: «Боже мой, ну и падение!» (англ. My, what a buster). Потом маленький Китон благополучно пережил несколько пожаров и железнодорожных катастроф. После он размозжил себе сустав на указательном пальце, сунув руку в машину для отжима белья, затем получил по голове кирпичом и, наконец, стал жертвой смерча. Тогда воздушная воронка вытянула мальчика из окна верхнего этажа, пронесла через улицу и опустила на землю. И все эти события случились в один день. Родители подумали и решили, что ребёнок будет в большей безопасности на сцене, рядом с ними.

С трёх лет Бастер стал выступать с родителями. Театр колесил с гастролями, семья Китонов выступала только в тех городах, где их не могли привлечь к суду за использование детского труда. Талант мальчика был очевиден. Публика взрывалась хохотом, когда на сцене за спиной Китона-старшего появлялся его маленький двойник в таком же парике и одежде и мастерски копировал все его жесты. Через два года отец поставил новый номер. Родители Бастера изображали семейную ссору, кидая друг в друга разными предметами. И в конце концов начинали бросаться собственным сыном. Каждый раз, когда мальчик с грохотом падал на сцену, он вставал, отряхивался и без тени улыбки извинялся перед зрителями: «Простите, я упал!» Публика покатывалась со смеху. Отец запретил улыбаться на сцене, заметив, что зрители хохочут сильнее, когда маленький артист выделывает уморительные штуки, сохраняя серьёзное выражение лица. Шоу «Три Китона» имело грандиозный успех. Бастера ждало большое будущее — в этом мало кто сомневался.

Карьера Бастера Китона в кино началась в 1917 году с его знакомства с Роско Арбаклом, который был в то время вторым по популярности кинокомиком после Чарли Чаплина. Арбакл видел Китона на сцене и предложил ему попробовать себя в кино. Дебют Китона состоялся в фильме «Ученик мясника». Это была сцена, где Арбакл сбивает Бастера с ног, бросая в него мешок муки, снятая с первой попытки без единого дубля. Китон полюбил кино сразу и навсегда. Он даже не обратил внимания на то, что его гонорар стал в шесть раз меньше, чем он получал в театре. Главным партнером Арбакла по фильмам был его племянник Эл Сент-Джон. Но скоро Китон затмил его. Роско Арбакл и Бастер Китон стали не только прекрасными партнерами на экране, они стали друзьями.

В нескольких первых фильмах Китон работал только в качестве актера, затем он стал помощником режиссёра, сценаристом, постановщиком спецэффектов. Его вклад почти сразу стал очевиден. Он привнес свой более тонкий и изощренный юмор, а также оригинальные гэги, совершенно не характерные по своему стилю для комедий Арбакла. С 1917 по 1919 годы Китон снялся в 15 короткометражных комедиях. В июне 1918 года он был мобилизован на фронт и провел во Франции в составе пехотной дивизии девять месяцев, чуть не потеряв слух. Вернувшись в Америку в 1919 году, он продолжил работать вместе с Арбаклом, несмотря на то, что другие студии предлагали ему в четыре раза большее жалование.

В 1920 году продюсер Джозеф Шенк предоставил Китону студию и подписал с ним контракт на производство короткометражных комедий. Всемирный успех пришел к Бастеру Китону почти сразу же после выхода в прокат его первого короткометражного фильма «Одна неделя», ставшего хитом. Уже в первых комедиях Китона проявились его оригинальный юмор и уникальный стиль. По популярности он уступал теперь лишь Чарли Чаплину и Гарольду Ллойду. За восемь последующих лет Бастер Китон снял свои лучшие фильмы, включая «Генерал» — шедевр, входящий сегодня в десятку лучших фильмов всех времен.

Хотя закат карьеры Бастера Китона и пришелся на начало эры звукового кино, произошел он вовсе не из-за того, что Китон не смог «приспособиться» к звуку. В отличие от многих звезд немого кино, с появлением звука «сошедших с дистанции», он обладал приятным голосом, превосходно пел и танцевал. Китон имел несчастье заключить контракт с крупной голливудской киностудией «Metro-Goldwyn-Mayer» — контракт, в результате которого он лишился независимости и творческой свободы, и который впоследствии называл «самой большой ошибкой в жизни». Продюсеры и студийные боссы даже не рассматривали идею, чтобы Китон сам ставил звуковые фильмы. Они считали, что «лучше» знают, как снимать комедии, чем Китон. В звуковых комедиях студии «Metro-Goldwyn-Mayer» Китон работал только в качестве актёра. Студия разрушила его режиссёрскую карьеру.

Всё это привело Китона к глубокой депрессии и алкоголизму. В 1933 году, хотя срок контракта еще не истек, студия уволила Китона. В этом увольнении не последнюю роль сыграли и его не сложившиеся отношения с главой студии Луисом Майером. Ни на одной из других шести крупных голливудских студий работы для него не нашлось. Китона признали банкротом. Он лишился своего огромного состояния, виллы, семьи и любимого дела. Затем последовали лечение в клинике и заключение в состоянии «алкогольной отключки» брака с медсестрой.

Но Бастер Китон обладал твердым характером. За достаточно короткое время он вышел из критического состояния. После борьбы с алкоголизмом и работы в нескольких европейских комедиях, Китон подписал контракт на производство короткометражных фильмов с малобюджетной студией «Educational Pictures». В 1937 году, когда киностудия «Educational Pictures» разорилась и прекратила своё существование, Китон вернулся на «Metro-Goldwyn-Mayer».

Только в конце 1950-х годов, после двух десятков лет работы постановщиком трюков и сценаристом, характерных и эпизодических ролей, началась новая волна популярности Бастера Китона. Известный коллекционер и прокатчик фильмов Рэймонд Рохауэр выкупил права на «Генерала» и другие немые фильмы Китона, все эти годы медленно разрушавшиеся в хранилищах студии «Metro-Goldwyn-Mayer». Комедии Китона увидело новое поколение зрителей. Китона сразу же признали гением, и в 1959 году дали ему специальную премию «Оскар» «за уникальный артистический дар, который обеспечил бессмертие немой комедии». В 1962 году «Генерал» с огромным успехом был вновь показан на киноэкранах в рамках ретроспективы его фильмов. В 1965 году участники Венецианского кинофестиваля пятнадцать минут стоя аплодировали Бастеру Китону после показа его немых комедий.

Китон умер от рака лёгких 1 февраля 1966 года, в возрасте 70 лет, в Калифорнии. Несмотря на то, что врачи диагностировали рак в январе 1966 года, ему не сказали, что он неизлечимо болен или что у него рак. Китон думал, что он лечится от бронхита. Находясь в больнице до последних дней, Китон был беспокойным и то и дело ходил по комнате, надеясь вернуться домой.

Личная жизнь

В 1921 году Китон женился на актрисе Натали Толмадж, сестре актрис Нормы и Констанс Толмадж. У них родилось два сына — Джеймс (1922—2007) и Роберт (1924—2009). После рождения Роберта брак начал разваливаться — уподобившись своим сёстрам, Натали решила больше не иметь детей и в конечном итоге запретила мужу ночевать с ней в одной спальне. Тогда Китон пригрозил ей, что, если он не получит сексуальных привилегий у себя дома, то он их будет искать вне дома. Когда Натали поняла, что он не шутил, она наняла частных детективов, которые за ним шпионили. Будучи ещё женатым, в 1920-х Китон крутил очень сложные романы с актрисами Кэтлин Кей и Дороти Себастиан. Ещё одной причиной того, почему развалился брак с Толмадж, стала её любовь к моде — она тратила на наряды почти треть его гонораров. Наконец, в 1932 году они развелись. При разводе Натали забрала всё его имущество и запретила ему видеться с сыновьями (Джеймс и Роберт после развода стали носить фамилию матери). Китон воссоединился с сыновьями только тогда, когда обоим исполнилось по 18 лет. Из-за неудачного первого брака и потери своей независимости как режиссёра, Китон начал страдать алкоголизмом (впоследствии он утверждал, что ничего не помнит об этом периоде жизни, назвав его «алкогольным затмением»).

В 1933 он женился на медсестре Мэй Скривен, которая позже утверждала, что до окончания их брака даже не знала, что была замужем за бывшей кинозвездой. Их брак закончился 4 июля 1935 года, когда Мэй поймала мужа с поличным на адюльтере в компании Лии Клэмпитт Сьюэлл (распущенной жены миллионера Бартона Сьюэлла) в Санта-Барбаре. Их развод завершился в 1936 году и тоже нанёс удар по финансовому положению Китона.

В 1940 году Китон женился на Элинор Норрис (1918—1998), которая была моложе него на 23 года. С ней он и прожил до конца жизни. Как и её муж, Элеонора Китон умерла в 1998 году также от рака лёгких, в возрасте 80 лет.

Интересные факты

• Одним из прозвищ Китона было «Человек с каменным лицом» или «Комик без улыбки». Его способность разыгрывать на экране самые нелепые и абсурдные ситуации, сохраняя при этом совершенно невозмутимое выражение лица, многократно усиливала комический эффект его игры. Всё дело в том, что продюсеры контрактом запрещали ему улыбаться не только в кино, но и в общественных местах. За нарушение этого пункта контракта Китон должен был выплачивать неустойку.К:Википедия:Статьи без источников (тип: не указан)
• По нью-йоркским законам на сцену не допускались дети младше семи лет. Когда Китону было пять, Тони Пастор поклялся под присягой, что Бастеру уже семь.
• Чтобы избежать неприятностей с защитниками детей, менеджеры некоторых театров рекламировали Китона как карлика и велели родителям одевать его соответственно.
• Образ Китона был использован для создания образа главного героя оскароносного мультфильма «Фантастические летающие книги мистера Морриса Лессмора» (2011).
• Юрий Никулин писал в своей книге «Почти серьёзно», что создавал свой цирковой образ с оглядкой на Бастера Китона как «человека с каменным лицом».

Ссылки

• Бастер Китон (англ.) на сайте Internet Movie Database
• Бастер Китон, Чарлз Самуэлс. [zmier.info/index.php?option=com_content&view=article&id=146&Itemid=204 Мой удивительный мир фарса] = My Wonderful World of Slapstick. — Москва: Радуга, 2002. — 366 с. — ISBN 5-05-005129-0.
• [www.goodcinema.ru/?q=node/2736 Фотогалерея «Бастер Китон, человек, который никогда не улыбался»]

Отрывок, характеризующий Бастер Китон

– Хорошо, – сказал ритор поспешно, видимо вполне удовлетворенный этим ответом. – Искали ли вы средств к достижению своей цели в религии?
– Нет, я считал ее несправедливою, и не следовал ей, – сказал Пьер так тихо, что ритор не расслышал его и спросил, что он говорит. – Я был атеистом, – отвечал Пьер.
– Вы ищете истины для того, чтобы следовать в жизни ее законам; следовательно, вы ищете премудрости и добродетели, не так ли? – сказал ритор после минутного молчания.
– Да, да, – подтвердил Пьер.
Ритор прокашлялся, сложил на груди руки в перчатках и начал говорить:
– Теперь я должен открыть вам главную цель нашего ордена, – сказал он, – и ежели цель эта совпадает с вашею, то вы с пользою вступите в наше братство. Первая главнейшая цель и купно основание нашего ордена, на котором он утвержден, и которого никакая сила человеческая не может низвергнуть, есть сохранение и предание потомству некоего важного таинства… от самых древнейших веков и даже от первого человека до нас дошедшего, от которого таинства, может быть, зависит судьба рода человеческого. Но так как сие таинство такого свойства, что никто не может его знать и им пользоваться, если долговременным и прилежным очищением самого себя не приуготовлен, то не всяк может надеяться скоро обрести его. Поэтому мы имеем вторую цель, которая состоит в том, чтобы приуготовлять наших членов, сколько возможно, исправлять их сердце, очищать и просвещать их разум теми средствами, которые нам преданием открыты от мужей, потрудившихся в искании сего таинства, и тем учинять их способными к восприятию оного. Очищая и исправляя наших членов, мы стараемся в третьих исправлять и весь человеческий род, предлагая ему в членах наших пример благочестия и добродетели, и тем стараемся всеми силами противоборствовать злу, царствующему в мире. Подумайте об этом, и я опять приду к вам, – сказал он и вышел из комнаты.
– Противоборствовать злу, царствующему в мире… – повторил Пьер, и ему представилась его будущая деятельность на этом поприще. Ему представлялись такие же люди, каким он был сам две недели тому назад, и он мысленно обращал к ним поучительно наставническую речь. Он представлял себе порочных и несчастных людей, которым он помогал словом и делом; представлял себе угнетателей, от которых он спасал их жертвы. Из трех поименованных ритором целей, эта последняя – исправление рода человеческого, особенно близка была Пьеру. Некое важное таинство, о котором упомянул ритор, хотя и подстрекало его любопытство, не представлялось ему существенным; а вторая цель, очищение и исправление себя, мало занимала его, потому что он в эту минуту с наслаждением чувствовал себя уже вполне исправленным от прежних пороков и готовым только на одно доброе.
Через полчаса вернулся ритор передать ищущему те семь добродетелей, соответствующие семи ступеням храма Соломона, которые должен был воспитывать в себе каждый масон. Добродетели эти были: 1) скромность , соблюдение тайны ордена, 2) повиновение высшим чинам ордена, 3) добронравие, 4) любовь к человечеству, 5) мужество, 6) щедрость и 7) любовь к смерти.
– В седьмых старайтесь, – сказал ритор, – частым помышлением о смерти довести себя до того, чтобы она не казалась вам более страшным врагом, но другом… который освобождает от бедственной сей жизни в трудах добродетели томившуюся душу, для введения ее в место награды и успокоения.
«Да, это должно быть так», – думал Пьер, когда после этих слов ритор снова ушел от него, оставляя его уединенному размышлению. «Это должно быть так, но я еще так слаб, что люблю свою жизнь, которой смысл только теперь по немногу открывается мне». Но остальные пять добродетелей, которые перебирая по пальцам вспомнил Пьер, он чувствовал в душе своей: и мужество , и щедрость , и добронравие , и любовь к человечеству , и в особенности повиновение , которое даже не представлялось ему добродетелью, а счастьем. (Ему так радостно было теперь избавиться от своего произвола и подчинить свою волю тому и тем, которые знали несомненную истину.) Седьмую добродетель Пьер забыл и никак не мог вспомнить ее.
В третий раз ритор вернулся скорее и спросил Пьера, всё ли он тверд в своем намерении, и решается ли подвергнуть себя всему, что от него потребуется.
– Я готов на всё, – сказал Пьер.
– Еще должен вам сообщить, – сказал ритор, – что орден наш учение свое преподает не словами токмо, но иными средствами, которые на истинного искателя мудрости и добродетели действуют, может быть, сильнее, нежели словесные токмо объяснения. Сия храмина убранством своим, которое вы видите, уже должна была изъяснить вашему сердцу, ежели оно искренно, более нежели слова; вы увидите, может быть, и при дальнейшем вашем принятии подобный образ изъяснения. Орден наш подражает древним обществам, которые открывали свое учение иероглифами. Иероглиф, – сказал ритор, – есть наименование какой нибудь неподверженной чувствам вещи, которая содержит в себе качества, подобные изобразуемой.
Пьер знал очень хорошо, что такое иероглиф, но не смел говорить. Он молча слушал ритора, по всему чувствуя, что тотчас начнутся испытанья.
– Ежели вы тверды, то я должен приступить к введению вас, – говорил ритор, ближе подходя к Пьеру. – В знак щедрости прошу вас отдать мне все драгоценные вещи.
– Но я с собою ничего не имею, – сказал Пьер, полагавший, что от него требуют выдачи всего, что он имеет.
– То, что на вас есть: часы, деньги, кольца…
Пьер поспешно достал кошелек, часы, и долго не мог снять с жирного пальца обручальное кольцо. Когда это было сделано, масон сказал:
– В знак повиновенья прошу вас раздеться. – Пьер снял фрак, жилет и левый сапог по указанию ритора. Масон открыл рубашку на его левой груди, и, нагнувшись, поднял его штанину на левой ноге выше колена. Пьер поспешно хотел снять и правый сапог и засучить панталоны, чтобы избавить от этого труда незнакомого ему человека, но масон сказал ему, что этого не нужно – и подал ему туфлю на левую ногу. С детской улыбкой стыдливости, сомнения и насмешки над самим собою, которая против его воли выступала на лицо, Пьер стоял, опустив руки и расставив ноги, перед братом ритором, ожидая его новых приказаний.
– И наконец, в знак чистосердечия, я прошу вас открыть мне главное ваше пристрастие, – сказал он.
– Мое пристрастие! У меня их было так много, – сказал Пьер.
– То пристрастие, которое более всех других заставляло вас колебаться на пути добродетели, – сказал масон.
Пьер помолчал, отыскивая.
«Вино? Объедение? Праздность? Леность? Горячность? Злоба? Женщины?» Перебирал он свои пороки, мысленно взвешивая их и не зная которому отдать преимущество.
– Женщины, – сказал тихим, чуть слышным голосом Пьер. Масон не шевелился и не говорил долго после этого ответа. Наконец он подвинулся к Пьеру, взял лежавший на столе платок и опять завязал ему глаза.
– Последний раз говорю вам: обратите всё ваше внимание на самого себя, наложите цепи на свои чувства и ищите блаженства не в страстях, а в своем сердце. Источник блаженства не вне, а внутри нас…
Пьер уже чувствовал в себе этот освежающий источник блаженства, теперь радостью и умилением переполнявший его душу.


Скоро после этого в темную храмину пришел за Пьером уже не прежний ритор, а поручитель Вилларский, которого он узнал по голосу. На новые вопросы о твердости его намерения, Пьер отвечал: «Да, да, согласен», – и с сияющею детскою улыбкой, с открытой, жирной грудью, неровно и робко шагая одной разутой и одной обутой ногой, пошел вперед с приставленной Вилларским к его обнаженной груди шпагой. Из комнаты его повели по коридорам, поворачивая взад и вперед, и наконец привели к дверям ложи. Вилларский кашлянул, ему ответили масонскими стуками молотков, дверь отворилась перед ними. Чей то басистый голос (глаза Пьера всё были завязаны) сделал ему вопросы о том, кто он, где, когда родился? и т. п. Потом его опять повели куда то, не развязывая ему глаз, и во время ходьбы его говорили ему аллегории о трудах его путешествия, о священной дружбе, о предвечном Строителе мира, о мужестве, с которым он должен переносить труды и опасности. Во время этого путешествия Пьер заметил, что его называли то ищущим, то страждущим, то требующим, и различно стучали при этом молотками и шпагами. В то время как его подводили к какому то предмету, он заметил, что произошло замешательство и смятение между его руководителями. Он слышал, как шопотом заспорили между собой окружающие люди и как один настаивал на том, чтобы он был проведен по какому то ковру. После этого взяли его правую руку, положили на что то, а левою велели ему приставить циркуль к левой груди, и заставили его, повторяя слова, которые читал другой, прочесть клятву верности законам ордена. Потом потушили свечи, зажгли спирт, как это слышал по запаху Пьер, и сказали, что он увидит малый свет. С него сняли повязку, и Пьер как во сне увидал, в слабом свете спиртового огня, несколько людей, которые в таких же фартуках, как и ритор, стояли против него и держали шпаги, направленные в его грудь. Между ними стоял человек в белой окровавленной рубашке. Увидав это, Пьер грудью надвинулся вперед на шпаги, желая, чтобы они вонзились в него. Но шпаги отстранились от него и ему тотчас же опять надели повязку. – Теперь ты видел малый свет, – сказал ему чей то голос. Потом опять зажгли свечи, сказали, что ему надо видеть полный свет, и опять сняли повязку и более десяти голосов вдруг сказали: sic transit gloria mundi. [так проходит мирская слава.]
Пьер понемногу стал приходить в себя и оглядывать комнату, где он был, и находившихся в ней людей. Вокруг длинного стола, покрытого черным, сидело человек двенадцать, всё в тех же одеяниях, как и те, которых он прежде видел. Некоторых Пьер знал по петербургскому обществу. На председательском месте сидел незнакомый молодой человек, в особом кресте на шее. По правую руку сидел итальянец аббат, которого Пьер видел два года тому назад у Анны Павловны. Еще был тут один весьма важный сановник и один швейцарец гувернер, живший прежде у Курагиных. Все торжественно молчали, слушая слова председателя, державшего в руке молоток. В стене была вделана горящая звезда; с одной стороны стола был небольшой ковер с различными изображениями, с другой было что то в роде алтаря с Евангелием и черепом. Кругом стола было 7 больших, в роде церковных, подсвечников. Двое из братьев подвели Пьера к алтарю, поставили ему ноги в прямоугольное положение и приказали ему лечь, говоря, что он повергается к вратам храма.
– Он прежде должен получить лопату, – сказал шопотом один из братьев.
– А! полноте пожалуйста, – сказал другой.
Пьер, растерянными, близорукими глазами, не повинуясь, оглянулся вокруг себя, и вдруг на него нашло сомнение. «Где я? Что я делаю? Не смеются ли надо мной? Не будет ли мне стыдно вспоминать это?» Но сомнение это продолжалось только одно мгновение. Пьер оглянулся на серьезные лица окружавших его людей, вспомнил всё, что он уже прошел, и понял, что нельзя остановиться на половине дороги. Он ужаснулся своему сомнению и, стараясь вызвать в себе прежнее чувство умиления, повергся к вратам храма. И действительно чувство умиления, еще сильнейшего, чем прежде, нашло на него. Когда он пролежал несколько времени, ему велели встать и надели на него такой же белый кожаный фартук, какие были на других, дали ему в руки лопату и три пары перчаток, и тогда великий мастер обратился к нему. Он сказал ему, чтобы он старался ничем не запятнать белизну этого фартука, представляющего крепость и непорочность; потом о невыясненной лопате сказал, чтобы он трудился ею очищать свое сердце от пороков и снисходительно заглаживать ею сердце ближнего. Потом про первые перчатки мужские сказал, что значения их он не может знать, но должен хранить их, про другие перчатки мужские сказал, что он должен надевать их в собраниях и наконец про третьи женские перчатки сказал: «Любезный брат, и сии женские перчатки вам определены суть. Отдайте их той женщине, которую вы будете почитать больше всех. Сим даром уверите в непорочности сердца вашего ту, которую изберете вы себе в достойную каменьщицу». И помолчав несколько времени, прибавил: – «Но соблюди, любезный брат, да не украшают перчатки сии рук нечистых». В то время как великий мастер произносил эти последние слова, Пьеру показалось, что председатель смутился. Пьер смутился еще больше, покраснел до слез, как краснеют дети, беспокойно стал оглядываться и произошло неловкое молчание.