Кишон, Эфраим

Эфраим Кишон ивр. ‏אפרים קישון‏‎
Kishont Ferenc
Дата рождения:	23 августа 1924(1924-08-23)
Место рождения:	Будапешт (Венгрия)
Дата смерти:	29 января 2005(2005-01-29) (80 лет)
Место смерти:	Аппенцелль (Швейцария)
Гражданство:	Израиль Израиль
Род деятельности:	писатель, драматург, журналист
Дебют:	1945
Премии:	Государственная премия Израиля. [www.ephraimkishon.de/en/prizes_of_ephraim_kishon.htm Prizes of Ephraim Kishon] (1953—2002)
[www.ephraimkishon.de/en/Kishon.htm Ephraim Kishon  (англ.)]

Эфраим Кишон (урожд. Ференц Хофман венг. Kishont Ferenc, ивр. ‏אפרים קישון‏‎, 23 августа 1924, Будапешт — 29 января 2005) — израильский писатель, драматург и журналист, классик современной израильской юмористики. Уроженец Венгрии. С 1950 года писал на иврите. Лауреат Государственной премии Израиля (2003).

Биография

Родился в Будапеште, в эмансипированной семье, родной язык — венгерский. Изучал скульптуру и живопись. С приходом немцев в Венгрию в 1944 году попал в концлагерь, откуда сумел бежать, изготовив фальшивые документы.

Первое написанное им произведение — роман «Козлы отпущения» (1945), который он писал среди развалин разбомбленного Будапешта. С 1946 года стал «номенклатурщиком» — был заместителем главного редактора венгерского сатирического журнала «Лудаш Мати».

В 1949 году нелегально покинул Венгрию в знак протеста против коммунистического режима и поселился в Израиле.

Публиковаться начал в газете на лёгком иврите «Омер». С 1952 по 1981 год вёл ежедневную колонку «Хад Гадья» в газете «Маарив». В 1953 году в государственном театре Габима была поставлена его пьеса «Слава бежит впереди него».

Книги Кишона при его жизни издавались ежегодно. Это были как сборники новых рассказов, так и уже опубликованных. Основной жанр писателя — короткий юмористический рассказ. Его перу принадлежат также путевые очерки, статьи, книга о модернизме «Сладкая месть Пикассо», книга «Еда — мое любимое блюдо». Второй канал израильского ТВ снял 4-серийный фильм «Страдания Кишона» по «Семейной книге».

Кишон сам переводил свои книги на немецкий. В немецкоязычных странах он является самым популярным иностранным писателем. С 1981 года Кишон жил в Аппенцелле (Швейцария).

В 2002 году, после десятилетий упорного игнорирования истеблишментом, знаменитый израильский писатель-сатирик Эфраим Кишон был удостоен Государственной премии Израиля. В том же году умерла от рака героиня многочисленных рассказов Кишона — его «маленькая жена» Сара. За рубежом Сару Кишон встречали как королеву, а в Израиле не узнавали ни её, ни даже Эфраима.

Сейчас обо мне говорят, что я совершил «камбек»… Я с такой формулировкой не согласен. «Камбек» совершило израильское общество. […] Один журналист спросил меня, кому я более всего обязан получением Премии Израиля. Я ответил: Арафату...

— Эфраим Кишон, 2002

Умер в своём доме в Швейцарии, похоронен в Тель-Авиве.

Книги Кишона на иврите переиздаются ежегодно. Суммарные тиражи его книг на иврите превышают тиражи книг всех других писателей Израиля, вместе взятых, и уступают лишь Библии (ТАНАХу). Наиболее полным считается собрание сочинений издательства «Маарив» — три книги рассказов, два романа, сборник пьес.

Семья

От первого брака с уроженкой Венгрии Хавой Кламер имел сына Рафаэля (Рафи) (р. 1957), ставшего известным израильским ветеринаром. После развода с первой женой в 1959 году женился на уроженке Палестины Саре Липович, с которой имел сына Амира (р. 1964) и дочь Ренану (р. 1968). Сара Кишон была владельцем известной тель-авивской художественной галереи, приобретённой на гонорары мужа. После смерти Сары галереей занимается Ренана. Рафи, Амир, Ренана, Сара («моя маленькая жена») описаны под своими именами в «Семейной книге». После смерти второй жены (в 2002 году) женился в третий раз на австрийской писательнице Лисе.

Произведения

Книги

На русский язык переведены книги:

• «Семейная книга» (перевод Марьяна Беленького) Издательство Гешарим, 2002. — ISBN 5-93273-100-1
• «Козлы отпущения» (перевод Марьяна Беленького) Издательство Гешарим, 2002. — ISBN 5-93273-113-3
• «Лиса в курятнике» (перевод Марьяна Беленького) Издательство Гешарим, 2002. — ISBN 5932731122 (ошибоч.)
• «Это мы — израильтяне» (перевод Александра Крюкова). Издательство Гешарим, 2004. — ISBN 5-93273-145-1
• «Существует ли израильский юмор?» (перевод Глории Раскиной)

Книги Кишона переведены на все европейские языки, а также на китайский.

Рецензии на книги Кишона в русском переводе

• Семейная книга, рассказы. Эфраим Кишон, 2002 год [www.ijc.ru/bibl112.html] [gesharim.org/books/?books_id=47]
• Козлы отпущения. [www.petropol.com/browse/fetch.php3?id=115772&type=book] [gesharim.org/books/?books_id=51]
• www.jewish.ru/994166441.asp
• www.knigoboz.ru/news/news140.html
• [gesharim.org/books/?books_id=50 «Лиса в курятнике»]

Пьесы

• «Ктуба» (1953);
• «Выйми штеккер, чайник закипел» (1968);
• «Эй, Джульетта!» (1972);
• «Салах Шабати», мюзикл (1988);

Пьеса Кишона «Эй, Джульетта!» была поставлена в 60 странах мира и является одной из самых популярных пьес мирового репертуара:

• Франция:
• Турция:
• Филиппины:
• Норвегия:
• Чехия:
• Япония:

Немецкое название пьесы: «Es war die Lerche» («Это был жаворонок»). Пьеса на немецком идёт более чем в 100 театрах Германии, Австрии, Швейцарии.

На русском языке (переводчик Марьян Беленький) пьеса поставлена

• в Черниговском молодёжном театре на Украине
• в театре «Алии и комедии» в Израиле,
• в Северном драмтеатре г. Тара, Омской области
• ТЮЗ Волгоград
• Николаевский русский театр
• Сарапул, гортеатр
• Новочеркасск, гортеатр
• Театр Хаверим, Нью Йорк
• Театр им. Горького, Симферополь
• Театр "Актер", Киев
• Готовятся к постановке:
• Курск, театр им Пушкина
• Академический драмтеатр, Нижний Новгород

Кинофильмы

Эфраим Кишон поставил по своим сценариям 5 фильмов:

• «Салах Шабати» (1964). В главной роли — Хаим Тополь. Фильм удостоен ряда международных призов, по нему был поставлен мюзикл в США. Фильм повествует о судьбе репатрианта из Марокко в Израиле, отражая покровительственную точку зрения ашкеназского истеблишмента на репатриантов из стран Востока, представля их глупыми недотёпами, не приспособленными к современной жизни.
• «Канал Блаумильх» (1969). Сбежавший из больницы сумасшедший начинает рыть канаву посреди шумной тель-авивской магистрали. Все окружающие воспринимают это как само собой разумеещееся явление.
• «Полицейский Азулай» (1971). В главной роли — Шайке Офир. Мелодрама о судьбе полицейского, доброта и покладистость которого мешают ему выполнять свою работу.
• «Арбинка». В главных ролях: Хаим Тополь, Гила Альмагор. Фильм поставлен по рассказам Кишона.
• «Лиса в курятнике» (по одноимённому роману). В главных ролях: Шайке Офир, Сэфи Ривлин. Прожжённый политикан-функционер социалистической партии Маарах приезжает на отдых в глухую деревню и, от нечего делать, затевает там активную политическую деятельность, ведь больше он ничего делать не умеет. В результате его деятельности вся деревня раскалывается на два непримиримых враждебных лагеря. Начинаются интриги, подсиживания. Крестьяне настолько увлекаются политикой, что забывают о ремонте плотины, и деревню сносит селевым потоком.

Продюсер фильмов — Менахем Голан. В настоящее время^{[когда?]} Менахем Голан снимает фильм по пьесе Кишона «Ктуба».

• В 2006 году в Иерусалиме снят документально-игровой фильм на русском языке о жизни и творчестве Кишона (режиссёр — Гидеон Дубинский).
• В 2007 году им же снято продолжение этого фильма.

Ссылки

• [www.migdal.ru/article.php?artid=3661 Эфраим Кишон: от мытья туалетов к мировой славе]
• [www.lib.ru/PXESY/KISHON_E/ Пьесы Эфраима Кишона в русском переводе]
• [archive.is/20130119145557/www.chessbase.com/newsprint.asp?newsid=2175 Ephraim Kishon, 1924—2005]

Отрывок, характеризующий Кишон, Эфраим

– Помню, – сказал Николай. – Я помню, что я к тебе пришел потом и мне хотелось тебя утешить и, знаешь, совестно было. Ужасно мы смешные были. У меня тогда была игрушка болванчик и я его тебе отдать хотел. Ты помнишь?
– А помнишь ты, – сказала Наташа с задумчивой улыбкой, как давно, давно, мы еще совсем маленькие были, дяденька нас позвал в кабинет, еще в старом доме, а темно было – мы это пришли и вдруг там стоит…
– Арап, – докончил Николай с радостной улыбкой, – как же не помнить? Я и теперь не знаю, что это был арап, или мы во сне видели, или нам рассказывали.
– Он серый был, помнишь, и белые зубы – стоит и смотрит на нас…
– Вы помните, Соня? – спросил Николай…
– Да, да я тоже помню что то, – робко отвечала Соня…
– Я ведь спрашивала про этого арапа у папа и у мама, – сказала Наташа. – Они говорят, что никакого арапа не было. А ведь вот ты помнишь!
– Как же, как теперь помню его зубы.
– Как это странно, точно во сне было. Я это люблю.
– А помнишь, как мы катали яйца в зале и вдруг две старухи, и стали по ковру вертеться. Это было, или нет? Помнишь, как хорошо было?
– Да. А помнишь, как папенька в синей шубе на крыльце выстрелил из ружья. – Они перебирали улыбаясь с наслаждением воспоминания, не грустного старческого, а поэтического юношеского воспоминания, те впечатления из самого дальнего прошедшего, где сновидение сливается с действительностью, и тихо смеялись, радуясь чему то.
Соня, как и всегда, отстала от них, хотя воспоминания их были общие.
Соня не помнила многого из того, что они вспоминали, а и то, что она помнила, не возбуждало в ней того поэтического чувства, которое они испытывали. Она только наслаждалась их радостью, стараясь подделаться под нее.
Она приняла участие только в том, когда они вспоминали первый приезд Сони. Соня рассказала, как она боялась Николая, потому что у него на курточке были снурки, и ей няня сказала, что и ее в снурки зашьют.
– А я помню: мне сказали, что ты под капустою родилась, – сказала Наташа, – и помню, что я тогда не смела не поверить, но знала, что это не правда, и так мне неловко было.
Во время этого разговора из задней двери диванной высунулась голова горничной. – Барышня, петуха принесли, – шопотом сказала девушка.
– Не надо, Поля, вели отнести, – сказала Наташа.
В середине разговоров, шедших в диванной, Диммлер вошел в комнату и подошел к арфе, стоявшей в углу. Он снял сукно, и арфа издала фальшивый звук.
– Эдуард Карлыч, сыграйте пожалуста мой любимый Nocturiene мосье Фильда, – сказал голос старой графини из гостиной.
Диммлер взял аккорд и, обратясь к Наташе, Николаю и Соне, сказал: – Молодежь, как смирно сидит!
– Да мы философствуем, – сказала Наташа, на минуту оглянувшись, и продолжала разговор. Разговор шел теперь о сновидениях.
Диммлер начал играть. Наташа неслышно, на цыпочках, подошла к столу, взяла свечу, вынесла ее и, вернувшись, тихо села на свое место. В комнате, особенно на диване, на котором они сидели, было темно, но в большие окна падал на пол серебряный свет полного месяца.
– Знаешь, я думаю, – сказала Наташа шопотом, придвигаясь к Николаю и Соне, когда уже Диммлер кончил и всё сидел, слабо перебирая струны, видимо в нерешительности оставить, или начать что нибудь новое, – что когда так вспоминаешь, вспоминаешь, всё вспоминаешь, до того довоспоминаешься, что помнишь то, что было еще прежде, чем я была на свете…
– Это метампсикова, – сказала Соня, которая всегда хорошо училась и все помнила. – Египтяне верили, что наши души были в животных и опять пойдут в животных.
– Нет, знаешь, я не верю этому, чтобы мы были в животных, – сказала Наташа тем же шопотом, хотя музыка и кончилась, – а я знаю наверное, что мы были ангелами там где то и здесь были, и от этого всё помним…
– Можно мне присоединиться к вам? – сказал тихо подошедший Диммлер и подсел к ним.
– Ежели бы мы были ангелами, так за что же мы попали ниже? – сказал Николай. – Нет, это не может быть!
– Не ниже, кто тебе сказал, что ниже?… Почему я знаю, чем я была прежде, – с убеждением возразила Наташа. – Ведь душа бессмертна… стало быть, ежели я буду жить всегда, так я и прежде жила, целую вечность жила.
– Да, но трудно нам представить вечность, – сказал Диммлер, который подошел к молодым людям с кроткой презрительной улыбкой, но теперь говорил так же тихо и серьезно, как и они.
– Отчего же трудно представить вечность? – сказала Наташа. – Нынче будет, завтра будет, всегда будет и вчера было и третьего дня было…
– Наташа! теперь твой черед. Спой мне что нибудь, – послышался голос графини. – Что вы уселись, точно заговорщики.
– Мама! мне так не хочется, – сказала Наташа, но вместе с тем встала.
Всем им, даже и немолодому Диммлеру, не хотелось прерывать разговор и уходить из уголка диванного, но Наташа встала, и Николай сел за клавикорды. Как всегда, став на средину залы и выбрав выгоднейшее место для резонанса, Наташа начала петь любимую пьесу своей матери.
Она сказала, что ей не хотелось петь, но она давно прежде, и долго после не пела так, как она пела в этот вечер. Граф Илья Андреич из кабинета, где он беседовал с Митинькой, слышал ее пенье, и как ученик, торопящийся итти играть, доканчивая урок, путался в словах, отдавая приказания управляющему и наконец замолчал, и Митинька, тоже слушая, молча с улыбкой, стоял перед графом. Николай не спускал глаз с сестры, и вместе с нею переводил дыхание. Соня, слушая, думала о том, какая громадная разница была между ей и ее другом и как невозможно было ей хоть на сколько нибудь быть столь обворожительной, как ее кузина. Старая графиня сидела с счастливо грустной улыбкой и слезами на глазах, изредка покачивая головой. Она думала и о Наташе, и о своей молодости, и о том, как что то неестественное и страшное есть в этом предстоящем браке Наташи с князем Андреем.
Диммлер, подсев к графине и закрыв глаза, слушал.
– Нет, графиня, – сказал он наконец, – это талант европейский, ей учиться нечего, этой мягкости, нежности, силы…
– Ах! как я боюсь за нее, как я боюсь, – сказала графиня, не помня, с кем она говорит. Ее материнское чутье говорило ей, что чего то слишком много в Наташе, и что от этого она не будет счастлива. Наташа не кончила еще петь, как в комнату вбежал восторженный четырнадцатилетний Петя с известием, что пришли ряженые.
Наташа вдруг остановилась.
– Дурак! – закричала она на брата, подбежала к стулу, упала на него и зарыдала так, что долго потом не могла остановиться.
– Ничего, маменька, право ничего, так: Петя испугал меня, – говорила она, стараясь улыбаться, но слезы всё текли и всхлипывания сдавливали горло.
Наряженные дворовые, медведи, турки, трактирщики, барыни, страшные и смешные, принеся с собою холод и веселье, сначала робко жались в передней; потом, прячась один за другого, вытеснялись в залу; и сначала застенчиво, а потом всё веселее и дружнее начались песни, пляски, хоровые и святочные игры. Графиня, узнав лица и посмеявшись на наряженных, ушла в гостиную. Граф Илья Андреич с сияющей улыбкой сидел в зале, одобряя играющих. Молодежь исчезла куда то.
Через полчаса в зале между другими ряжеными появилась еще старая барыня в фижмах – это был Николай. Турчанка был Петя. Паяс – это был Диммлер, гусар – Наташа и черкес – Соня, с нарисованными пробочными усами и бровями.
После снисходительного удивления, неузнавания и похвал со стороны не наряженных, молодые люди нашли, что костюмы так хороши, что надо было их показать еще кому нибудь.
Николай, которому хотелось по отличной дороге прокатить всех на своей тройке, предложил, взяв с собой из дворовых человек десять наряженных, ехать к дядюшке.
– Нет, ну что вы его, старика, расстроите! – сказала графиня, – да и негде повернуться у него. Уж ехать, так к Мелюковым.
Мелюкова была вдова с детьми разнообразного возраста, также с гувернантками и гувернерами, жившая в четырех верстах от Ростовых.
– Вот, ma chere, умно, – подхватил расшевелившийся старый граф. – Давай сейчас наряжусь и поеду с вами. Уж я Пашету расшевелю.
Но графиня не согласилась отпустить графа: у него все эти дни болела нога. Решили, что Илье Андреевичу ехать нельзя, а что ежели Луиза Ивановна (m me Schoss) поедет, то барышням можно ехать к Мелюковой. Соня, всегда робкая и застенчивая, настоятельнее всех стала упрашивать Луизу Ивановну не отказать им.
Наряд Сони был лучше всех. Ее усы и брови необыкновенно шли к ней. Все говорили ей, что она очень хороша, и она находилась в несвойственном ей оживленно энергическом настроении. Какой то внутренний голос говорил ей, что нынче или никогда решится ее судьба, и она в своем мужском платье казалась совсем другим человеком. Луиза Ивановна согласилась, и через полчаса четыре тройки с колокольчиками и бубенчиками, визжа и свистя подрезами по морозному снегу, подъехали к крыльцу.
Наташа первая дала тон святочного веселья, и это веселье, отражаясь от одного к другому, всё более и более усиливалось и дошло до высшей степени в то время, когда все вышли на мороз, и переговариваясь, перекликаясь, смеясь и крича, расселись в сани.