Кищенко, Александр Михайлович

Александр Кищенко
Имя при рождении:	Александр Михайлович Кищенко
Место рождения:	д. Белый Колодезь, Богучарский район, ЦЧО, РСФСР, СССР
Гражданство:	СССР СССР, Белоруссия Белоруссия
Жанр:	монументальная и станковая живопись
Учёба:	Львовский государственный институт прикладного и декоративного искусства
Звания:	народный художник БССР (1991)
Премии:

Александр Михайлович Ки́щенко (1933 — 1997) — белорусский советский художник-монументалист.

Биография

Родился 13 мая 1933 года в хуторе Белый Колодезь (ныне Богучарский район, Воронежская область). После школы работал маляром-альфрейщиком (маляром по художественной отделке) на ждановском заводе «Азовсталь».

В 1953 году поступил на факультет монументальной живописи Львовского государственного института прикладного и декоративного искусства. Ученик Р. Ю. Сельского и И. М. Скобало.

В 1960 после окончания института, А. Кищенко работал художником-исполнителем в творческой бригаде монументалиста И. С. Литовченко в Киеве. С 1961 года — участник конкурсов и художественных выставок. Переехал в Минск по приглашению Г. Х. Ващенко, основателя кафедры монументально-декоративного искусства Белорусского театрально-художественного института.

С 1963 по 1970 год — преподавал живопись и композицию на кафедре монументально-декоративного искусства Белорусского театрально-художественного института в Минске. Одновременно активно занимался творчеством и организацией гобеленового производства в БССР. Автор гигантского «Гобелена столетия», занесённого в «Книгу рекордов Гиннесса», сотканного из шерсти, размером 14 х 19 метров и весом около 270 кг.

Умер в 1997 году и похоронен в Минске на Восточном кладбище.

Творчество

Александр Кищенко — один из самых известных художников Беларуси XX века, произведения которого вошли в сокровищницу национального искусства, стали достоянием отечественной культуры.

Автор сотен произведений в жанре станкового и монументального искусства, живописец-виртуоз, мастер философских картин, портретист, монументалист, также прекрасно владел техникой мозаики, керамики и гобелена.

Его творчеству свойственны широкий жанровый и тематический диапазон, глубокое философское переосмысление действительности, гражданственность, острое ощущение современности, характерные эмоционально-выразительные пластические решения.

Избранные работы

• «Гобелен века»
• роспись «Эстафета поколений» в санатории «Беларусь» в Мисхоре в Крыму,
• мозаичное панно «Партизаны» на фасаде гостиницы «Турист»,
• четыре панно «Город-воин», «Город науки», «Город культуры» и «Город-строитель» на торцах жилых зданий по проспекту Независимости (микрорайон Минска Восток),
• триптих «Гимн труду» на торцах жилых зданий по улице Якуба Коласа в Новополоцке,

картины

• Девочка с подсолнечником,
• Комсомольцы 1970-х годов,
• Ожидание,
• Воскресенье,
• Мои современники,
• На балконе,

портреты

• писателя М. А. Шолохова,
• художницы Зои Литвиновой,
• певицы, народной артистки СССР Е. В. Образцовой,
• дирижера, народного артиста Беларуси В. В. Ровдо и др.

Часть картин художника находится в художественных музеях Беларуси и России, в ГТГ, художественной коллекции ООН, у экс-президента США Б. Клинтона и частных коллекциях.

Награды и премии

• заслуженный деятель искусств БССР (1980)
• народный художник БССР (1991)
• Государственная премия БССР (1980) — за гобелен «СССР. Этапы борьбы и побед» для конференц-зала в здании ЦК КПБ
• премия Республики Беларусь (1996) — за «Гобелен века»

Память

Имя Александра Кищенко присвоено Борисовскому комбинату декоративно-прикладного искусства.

Ссылки

• [mk.by/2011/11/04/50131/ Минский Курьер. 4.08.2010. № 147. Александр Кищенко: грандиозный]
• [www.belpost.by/stamps/information-page/2008-info/13-2008-06-25/ Белпочта. Информационный листок № 13 (299) 23 июня 2008 г. 75 лет со дня рождения Кищенко А. М.]

Отрывок, характеризующий Кищенко, Александр Михайлович

– Что ты говоришь? Что? – спросил он у генерала, продолжавшего докладывать и обращавшего внимание главнокомандующего на французские взятые знамена, стоявшие перед фронтом Преображенского полка.
– А, знамена! – сказал Кутузов, видимо с трудом отрываясь от предмета, занимавшего его мысли. Он рассеянно оглянулся. Тысячи глаз со всех сторон, ожидая его сло ва, смотрели на него.
Перед Преображенским полком он остановился, тяжело вздохнул и закрыл глаза. Кто то из свиты махнул, чтобы державшие знамена солдаты подошли и поставили их древками знамен вокруг главнокомандующего. Кутузов помолчал несколько секунд и, видимо неохотно, подчиняясь необходимости своего положения, поднял голову и начал говорить. Толпы офицеров окружили его. Он внимательным взглядом обвел кружок офицеров, узнав некоторых из них.
– Благодарю всех! – сказал он, обращаясь к солдатам и опять к офицерам. В тишине, воцарившейся вокруг него, отчетливо слышны были его медленно выговариваемые слова. – Благодарю всех за трудную и верную службу. Победа совершенная, и Россия не забудет вас. Вам слава вовеки! – Он помолчал, оглядываясь.
– Нагни, нагни ему голову то, – сказал он солдату, державшему французского орла и нечаянно опустившему его перед знаменем преображенцев. – Пониже, пониже, так то вот. Ура! ребята, – быстрым движением подбородка обратись к солдатам, проговорил он.
– Ура ра ра! – заревели тысячи голосов. Пока кричали солдаты, Кутузов, согнувшись на седле, склонил голову, и глаз его засветился кротким, как будто насмешливым, блеском.
– Вот что, братцы, – сказал он, когда замолкли голоса…
И вдруг голос и выражение лица его изменились: перестал говорить главнокомандующий, а заговорил простой, старый человек, очевидно что то самое нужное желавший сообщить теперь своим товарищам.
В толпе офицеров и в рядах солдат произошло движение, чтобы яснее слышать то, что он скажет теперь.
– А вот что, братцы. Я знаю, трудно вам, да что же делать! Потерпите; недолго осталось. Выпроводим гостей, отдохнем тогда. За службу вашу вас царь не забудет. Вам трудно, да все же вы дома; а они – видите, до чего они дошли, – сказал он, указывая на пленных. – Хуже нищих последних. Пока они были сильны, мы себя не жалели, а теперь их и пожалеть можно. Тоже и они люди. Так, ребята?
Он смотрел вокруг себя, и в упорных, почтительно недоумевающих, устремленных на него взглядах он читал сочувствие своим словам: лицо его становилось все светлее и светлее от старческой кроткой улыбки, звездами морщившейся в углах губ и глаз. Он помолчал и как бы в недоумении опустил голову.
– А и то сказать, кто же их к нам звал? Поделом им, м… и… в г…. – вдруг сказал он, подняв голову. И, взмахнув нагайкой, он галопом, в первый раз во всю кампанию, поехал прочь от радостно хохотавших и ревевших ура, расстроивавших ряды солдат.
Слова, сказанные Кутузовым, едва ли были поняты войсками. Никто не сумел бы передать содержания сначала торжественной и под конец простодушно стариковской речи фельдмаршала; но сердечный смысл этой речи не только был понят, но то самое, то самое чувство величественного торжества в соединении с жалостью к врагам и сознанием своей правоты, выраженное этим, именно этим стариковским, добродушным ругательством, – это самое (чувство лежало в душе каждого солдата и выразилось радостным, долго не умолкавшим криком. Когда после этого один из генералов с вопросом о том, не прикажет ли главнокомандующий приехать коляске, обратился к нему, Кутузов, отвечая, неожиданно всхлипнул, видимо находясь в сильном волнении.


8 го ноября последний день Красненских сражений; уже смерклось, когда войска пришли на место ночлега. Весь день был тихий, морозный, с падающим легким, редким снегом; к вечеру стало выясняться. Сквозь снежинки виднелось черно лиловое звездное небо, и мороз стал усиливаться.
Мушкатерский полк, вышедший из Тарутина в числе трех тысяч, теперь, в числе девятисот человек, пришел одним из первых на назначенное место ночлега, в деревне на большой дороге. Квартиргеры, встретившие полк, объявили, что все избы заняты больными и мертвыми французами, кавалеристами и штабами. Была только одна изба для полкового командира.
Полковой командир подъехал к своей избе. Полк прошел деревню и у крайних изб на дороге поставил ружья в козлы.
Как огромное, многочленное животное, полк принялся за работу устройства своего логовища и пищи. Одна часть солдат разбрелась, по колено в снегу, в березовый лес, бывший вправо от деревни, и тотчас же послышались в лесу стук топоров, тесаков, треск ломающихся сучьев и веселые голоса; другая часть возилась около центра полковых повозок и лошадей, поставленных в кучку, доставая котлы, сухари и задавая корм лошадям; третья часть рассыпалась в деревне, устраивая помещения штабным, выбирая мертвые тела французов, лежавшие по избам, и растаскивая доски, сухие дрова и солому с крыш для костров и плетни для защиты.
Человек пятнадцать солдат за избами, с края деревни, с веселым криком раскачивали высокий плетень сарая, с которого снята уже была крыша.
– Ну, ну, разом, налегни! – кричали голоса, и в темноте ночи раскачивалось с морозным треском огромное, запорошенное снегом полотно плетня. Чаще и чаще трещали нижние колья, и, наконец, плетень завалился вместе с солдатами, напиравшими на него. Послышался громкий грубо радостный крик и хохот.
– Берись по двое! рочаг подавай сюда! вот так то. Куда лезешь то?
– Ну, разом… Да стой, ребята!.. С накрика!
Все замолкли, и негромкий, бархатно приятный голос запел песню. В конце третьей строфы, враз с окончанием последнего звука, двадцать голосов дружно вскрикнули: «Уууу! Идет! Разом! Навались, детки!..» Но, несмотря на дружные усилия, плетень мало тронулся, и в установившемся молчании слышалось тяжелое пыхтенье.
– Эй вы, шестой роты! Черти, дьяволы! Подсоби… тоже мы пригодимся.
Шестой роты человек двадцать, шедшие в деревню, присоединились к тащившим; и плетень, саженей в пять длины и в сажень ширины, изогнувшись, надавя и режа плечи пыхтевших солдат, двинулся вперед по улице деревни.
– Иди, что ли… Падай, эка… Чего стал? То то… Веселые, безобразные ругательства не замолкали.
– Вы чего? – вдруг послышался начальственный голос солдата, набежавшего на несущих.
– Господа тут; в избе сам анарал, а вы, черти, дьяволы, матершинники. Я вас! – крикнул фельдфебель и с размаху ударил в спину первого подвернувшегося солдата. – Разве тихо нельзя?