Клавдий Мамертин

Клавдий Мамертин лат. Claudius Mamertinus
консул Римской империи 362 года

Клавдий Мамертин (лат. Claudius Mamertinus) — римский политик, оратор и консул второй половины IV века.

Сделал карьеру при императора Юлиане. После своего прихода к власти (в 361 году) Юлиан назначил Мамертина заведовать финансами и в том же году дал ему пост префекта претория Иллирика.

В 362 году Юлиан, дабы упрочить своё положение в борьбе с Констанцием II, дал титул консула двум варварам — Мамертину (представителю гражданской администрации) и Флавию Невитте (представителю армии). За предоставление высшего титула в империи варварам Юлиан критиковался даже его горячим сторонником историком Аммианом Марцеллином. 1 января того же года он выступил с панегириком в Константинополе, благодаря императора за новую должность. Текст этого панегирика сохранился в сборнике Panegyrici Latini. После победы над Констанцием Юлиан включил Мамертина в состав Халкидонской комиссии, расследовавшей деятельность бывших приближенных Констанция.

С 361 по 364 был префектом претория Италии, Африки и Иллирии. Известно, что в 364 году Иллирик недолгое время был самостоятельной префектурой под управлением Секста Петрония Проба, однако с конца 364 г. Мамертин вновь значится как префект Италии, Африки и Иллирии. Его коллегами по префектуре были — на Востоке Сатурний Саллютий, в Галлии — Децимий Германиан.

После гибели Юлиана, в 365 году, против Мамертина было возбуждено обвинение в казнокрадстве после того, как тот вернулся из Рима, куда ездил по служебным делам. Мамертин был лишен должности, его преемником на посту стал Вулкаций Руфин (Аммиан Марцеллин в своей «Истории» ошибочно датирует это событие 367 годом).

Годы жизни Мамертина неизвестны, но в 362 году он был уже пожилым человеком.

В Кодексе Феодосия осталось множество законов, адресованных Мамертину.

Литература

• Jones, A. H. M. Claudius Mamertinus 2 // Prosopography of the Later Roman Empire / A. H. M. Jones, J. R. Martindale, J. Morris. — Cambridge University Press, 1971. — Vol. I : A.D. 260–395. — P. 540-541. — ISBN 0-521-07233-6 [2001 reprint].
• Bagnall R. S., Cameron A., Schwarts S. R., Worp K. A. Consuls of the Later Roman Empire. — Atlanta, Georgia, 1987. — P. 258-259. — ISBN 155540099X, ISBN 9781555400996.
• Blockley R. C. The Panegyric of Claudius Mamertinus on the Emperor Julian // The American Journal of Philology, Vol. 93, No. 3 (Jul., 1972), pp. 437-450.
• Claudius Mamertinus [books.google.ru/books?id=0WlC_UtU8M4C&pg=PA388&lpg=PA388&dq=Mamertinus+panegyric&source=bl&ots=NbpQILvyjy&sig=ZdRTB-QbSGF5XXMapAKA0q3poIE&hl=ru&ei=FK7CTNekFoODOu2f_Y8L&sa=X&oi=book_result&ct=result&resnum=9&ved=0CEIQ6AEwCDgK#v=onepage&q&f=false Speech of Thanks to Julian] // Nixon C. E. V., Rodgers B.S. In praise of later Roman emperors: the Panegyrici Latini : introduction, translation, and historical commentary, with the Latin text of R.A.B. Mynors. University of California Press, 1994. (англ. яз.)

Отрывок, характеризующий Клавдий Мамертин

Бенефисы, дурные картины, статуи, благотворительные общества, цыгане, школы, подписные обеды, кутежи, масоны, церкви, книги – никто и ничто не получало отказа, и ежели бы не два его друга, занявшие у него много денег и взявшие его под свою опеку, он бы всё роздал. В клубе не было ни обеда, ни вечера без него. Как только он приваливался на свое место на диване после двух бутылок Марго, его окружали, и завязывались толки, споры, шутки. Где ссорились, он – одной своей доброй улыбкой и кстати сказанной шуткой, мирил. Масонские столовые ложи были скучны и вялы, ежели его не было.
Когда после холостого ужина он, с доброй и сладкой улыбкой, сдаваясь на просьбы веселой компании, поднимался, чтобы ехать с ними, между молодежью раздавались радостные, торжественные крики. На балах он танцовал, если не доставало кавалера. Молодые дамы и барышни любили его за то, что он, не ухаживая ни за кем, был со всеми одинаково любезен, особенно после ужина. «Il est charmant, il n'a pas de seхе», [Он очень мил, но не имеет пола,] говорили про него.
Пьер был тем отставным добродушно доживающим свой век в Москве камергером, каких были сотни.
Как бы он ужаснулся, ежели бы семь лет тому назад, когда он только приехал из за границы, кто нибудь сказал бы ему, что ему ничего не нужно искать и выдумывать, что его колея давно пробита, определена предвечно, и что, как он ни вертись, он будет тем, чем были все в его положении. Он не мог бы поверить этому! Разве не он всей душой желал, то произвести республику в России, то самому быть Наполеоном, то философом, то тактиком, победителем Наполеона? Разве не он видел возможность и страстно желал переродить порочный род человеческий и самого себя довести до высшей степени совершенства? Разве не он учреждал и школы и больницы и отпускал своих крестьян на волю?
А вместо всего этого, вот он, богатый муж неверной жены, камергер в отставке, любящий покушать, выпить и расстегнувшись побранить легко правительство, член Московского Английского клуба и всеми любимый член московского общества. Он долго не мог помириться с той мыслью, что он есть тот самый отставной московский камергер, тип которого он так глубоко презирал семь лет тому назад.
Иногда он утешал себя мыслями, что это только так, покамест, он ведет эту жизнь; но потом его ужасала другая мысль, что так, покамест, уже сколько людей входили, как он, со всеми зубами и волосами в эту жизнь и в этот клуб и выходили оттуда без одного зуба и волоса.
В минуты гордости, когда он думал о своем положении, ему казалось, что он совсем другой, особенный от тех отставных камергеров, которых он презирал прежде, что те были пошлые и глупые, довольные и успокоенные своим положением, «а я и теперь всё недоволен, всё мне хочется сделать что то для человечества», – говорил он себе в минуты гордости. «А может быть и все те мои товарищи, точно так же, как и я, бились, искали какой то новой, своей дороги в жизни, и так же как и я силой обстановки, общества, породы, той стихийной силой, против которой не властен человек, были приведены туда же, куда и я», говорил он себе в минуты скромности, и поживши в Москве несколько времени, он не презирал уже, а начинал любить, уважать и жалеть, так же как и себя, своих по судьбе товарищей.