Клавдий Рутилий Намациан
| Клавдий Рутилий Намациан лат. CLAVDIVS RVTILIVS NAMATIANVS | ||
| ||
|---|---|---|
| Предшественник: | Флавий Анний Евхарий Епифаний | |
| Преемник: | Цецина Деций Ацинатий Альбин | |
Кла́вдий Рути́лий Намациа́н (лат. Claudius Rutilius Namatiānus) — римский дидактический поэт и государственный деятель начала V века, родом из Галлии (галл), язычник. Встречается вариант имени Нуманциа́н (лат. Numantianus).
Биография
Намациан происходил из южной Галлии, где, по некоторым предположениям, его род владел значительным поместьем. В Риме, при императоре Гонории в 412 году он занимал должность магистра оффиций (лат. magister officiorum), где его ведению подлежали иностранные дела, почтовая служба и оружейные мастерские. В 414 году стал префектом Рима (лат. praefectus urbi). В 416 году (по другим данным, 417 году), через шесть лет после разорения Рима Аларихом I он морским путём вернулся на родину, в Галлию, которую в то время опустошали вестготы — чтобы спасти своё имущество от варваров. Своё морское путешествие из Рима в Галлию он описал в элегической поэме «О моем возвращении».
Поэма
Поэма Намациана известна под заглавием «О моем возвращении» в двух книгах («О возвращении на родину»; лат. De reditu suo) Это название не было дано автором, поэма также получала заглавие «Путешествие» (лат. Itinerarium). От текста поэмы осталась большая часть первой книги (отсутствуют некоторые стихи) и первая половина второй (68 дистихов). Сохранившийся текст дошёл в единственном списке XVI века. Находился в Вене (codex Vindobonensis).
Поэма написана элегическими дистихами и принадлежит к жанру итинерариев (описаний путешествий), который был популярен в римской литературе, в том числе благодаря авторитету таких классиков как Гораций и Овидий.
Основной темой поэме послужили путешествие по морю вдоль берегов Этрурии и мысли, связанные с разлукой с Римом. Рассказ часто прерывается экскурсами (достопримечательности, встречи с друзьями). С пафосом автор описывает бедствия Рима, выступает сторонником языческого и традиционного Рима, восхваляет его былое величие, тоскует по нему, надеется на его возрождение. В поэме содержится гимн в честь Божественного Рима. В разговорах на корабле Намациан порицает христианских монахов, евреев, а также вандала по происхождению правителя Рима Флавия Стилихона.
К числу достоинств поэмы, как правило, относили простые и наглядные описания, богатое топографическое, культурное и историческое содержание, чистый латинский язык и гладкий стиль.
Источники
- Намациан // Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона : в 86 т. (82 т. и 4 доп.). — СПб., 1890—1907.
- [ancientrome.ru/dictio/article.htm?a=210099803 Намациан, Рутилий Глаудий] // Античные писатели. Словарь. — СПб.: Лань, 1999.
Издания
- Claudii Rutilii Namatiani de reditu suo libri II // Poëtae latini minores / Rec. et emend. Ae. Baehrens. — Vol. V. — Lipsiae 1883. — pp. 3–30.
- Rutilii Claudii Numatiani de reditu suo / A. W. Zumpt. — Berlin, 1840.
- Rutilii Claudii Namatiani de reditu suo libri II / Rec. L. Müller. — Lipsiae, 1870.
- Rutilius Claudius Namatianus. De reditu suo sive iter Gallicum / Ed. R. Helm. — Heidelberg, 1933.
Переводы
- Поэма Клавдия Рутилия Намациана о возвращении своем (из Рима в Галлию). / Пер. O. Ф. Базинера // Журнал Министерства народного просвещения. 1895, № 8, 9. С. 58-93. (отдельный оттиск: СПб.: 1895). (рус.)
- Рутилий Намациан. Возвращение на родину. / Пер. О. Смыки. // Поздняя латинская поэзия. М., 1982. С. 281—302.
- Des Claudius Rutilius Namatianus Heimkehr übersetzt und erläutert von Itasius Lemniacus [A. von Reumont]. Berlin, 1872. (нем.)
- Издание в «The Loeb classical library» (латинский текст с английским переводом): [www.archive.org/details/minorlatinpoetsw00duffuoft Minor Latin poets (1934)]. P. 753—830.
- Издание в серии «Collection Budé»: Rutilius Namatianus. Sur son retour. Texte établi et traduit par Etienne Wolff. Avec la collaboration de Serge Lancel pour la traduction, et de Joëlle Soler pour l’introduction. 2007. 256 p.
Напишите отзыв о статье "Клавдий Рутилий Намациан"
Литература о Намациане
Ссылки
- [www.thelatinlibrary.com/rutilius.html Латинский текст]
- [www.fh-augsburg.de/~harsch/Chronologia/Lspost05/Namatianus/nam_red0.html Rutilius Claudius Namatianus. De reditu suo sive iter Gallicum]. (лат.) На основе текста R. Helm’а, но с различением «u» и «v».
Отрывок, характеризующий Клавдий Рутилий Намациан
– Готово, готово, соколик! – сказал Каратаев, выходя с аккуратно сложенной рубахой.Каратаев, по случаю тепла и для удобства работы, был в одних портках и в черной, как земля, продранной рубашке. Волоса его, как это делают мастеровые, были обвязаны мочалочкой, и круглое лицо его казалось еще круглее и миловиднее.
– Уговорец – делу родной братец. Как сказал к пятнице, так и сделал, – говорил Платон, улыбаясь и развертывая сшитую им рубашку.
Француз беспокойно оглянулся и, как будто преодолев сомнение, быстро скинул мундир и надел рубаху. Под мундиром на французе не было рубахи, а на голое, желтое, худое тело был надет длинный, засаленный, шелковый с цветочками жилет. Француз, видимо, боялся, чтобы пленные, смотревшие на него, не засмеялись, и поспешно сунул голову в рубашку. Никто из пленных не сказал ни слова.
– Вишь, в самый раз, – приговаривал Платон, обдергивая рубаху. Француз, просунув голову и руки, не поднимая глаз, оглядывал на себе рубашку и рассматривал шов.
– Что ж, соколик, ведь это не швальня, и струмента настоящего нет; а сказано: без снасти и вша не убьешь, – говорил Платон, кругло улыбаясь и, видимо, сам радуясь на свою работу.
– C'est bien, c'est bien, merci, mais vous devez avoir de la toile de reste? [Хорошо, хорошо, спасибо, а полотно где, что осталось?] – сказал француз.
– Она еще ладнее будет, как ты на тело то наденешь, – говорил Каратаев, продолжая радоваться на свое произведение. – Вот и хорошо и приятно будет.
– Merci, merci, mon vieux, le reste?.. – повторил француз, улыбаясь, и, достав ассигнацию, дал Каратаеву, – mais le reste… [Спасибо, спасибо, любезный, а остаток то где?.. Остаток то давай.]
Пьер видел, что Платон не хотел понимать того, что говорил француз, и, не вмешиваясь, смотрел на них. Каратаев поблагодарил за деньги и продолжал любоваться своею работой. Француз настаивал на остатках и попросил Пьера перевести то, что он говорил.
– На что же ему остатки то? – сказал Каратаев. – Нам подверточки то важные бы вышли. Ну, да бог с ним. – И Каратаев с вдруг изменившимся, грустным лицом достал из за пазухи сверточек обрезков и, не глядя на него, подал французу. – Эхма! – проговорил Каратаев и пошел назад. Француз поглядел на полотно, задумался, взглянул вопросительно на Пьера, и как будто взгляд Пьера что то сказал ему.
– Platoche, dites donc, Platoche, – вдруг покраснев, крикнул француз пискливым голосом. – Gardez pour vous, [Платош, а Платош. Возьми себе.] – сказал он, подавая обрезки, повернулся и ушел.
– Вот поди ты, – сказал Каратаев, покачивая головой. – Говорят, нехристи, а тоже душа есть. То то старички говаривали: потная рука торовата, сухая неподатлива. Сам голый, а вот отдал же. – Каратаев, задумчиво улыбаясь и глядя на обрезки, помолчал несколько времени. – А подверточки, дружок, важнеющие выдут, – сказал он и вернулся в балаган.
Прошло четыре недели с тех пор, как Пьер был в плену. Несмотря на то, что французы предлагали перевести его из солдатского балагана в офицерский, он остался в том балагане, в который поступил с первого дня.
В разоренной и сожженной Москве Пьер испытал почти крайние пределы лишений, которые может переносить человек; но, благодаря своему сильному сложению и здоровью, которого он не сознавал до сих пор, и в особенности благодаря тому, что эти лишения подходили так незаметно, что нельзя было сказать, когда они начались, он переносил не только легко, но и радостно свое положение. И именно в это то самое время он получил то спокойствие и довольство собой, к которым он тщетно стремился прежде. Он долго в своей жизни искал с разных сторон этого успокоения, согласия с самим собою, того, что так поразило его в солдатах в Бородинском сражении, – он искал этого в филантропии, в масонстве, в рассеянии светской жизни, в вине, в геройском подвиге самопожертвования, в романтической любви к Наташе; он искал этого путем мысли, и все эти искания и попытки все обманули его. И он, сам не думая о том, получил это успокоение и это согласие с самим собою только через ужас смерти, через лишения и через то, что он понял в Каратаеве. Те страшные минуты, которые он пережил во время казни, как будто смыли навсегда из его воображения и воспоминания тревожные мысли и чувства, прежде казавшиеся ему важными. Ему не приходило и мысли ни о России, ни о войне, ни о политике, ни о Наполеоне. Ему очевидно было, что все это не касалось его, что он не призван был и потому не мог судить обо всем этом. «России да лету – союзу нету», – повторял он слова Каратаева, и эти слова странно успокоивали его. Ему казалось теперь непонятным и даже смешным его намерение убить Наполеона и его вычисления о кабалистическом числе и звере Апокалипсиса. Озлобление его против жены и тревога о том, чтобы не было посрамлено его имя, теперь казались ему не только ничтожны, но забавны. Что ему было за дело до того, что эта женщина вела там где то ту жизнь, которая ей нравилась? Кому, в особенности ему, какое дело было до того, что узнают или не узнают, что имя их пленного было граф Безухов?
