Лукашевич, Клавдия Владимировна

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск
Клавдия Владимировна Лукашевич
Имя при рождении:

Клавдия Владимировна Мирец-Имшенецкая

Полное имя

Клавдия Владимировна Хмызникова

Место рождения:

Санкт-Петербург

Место смерти:

Ленинград

Гражданство:

Российская империя Российская империя
СССР СССР

Род деятельности:

детская писательница

Направление:

проза

Жанр:

рассказ, повесть, фантастическая комедия

Язык произведений:

русский

Внешние изображения
[all-photo.ru/portret/lukashevich_kv/index.ru.html?img=27960&big=on Фотография К. В. Лукашевич 1900-х гг.]

Кла́вдия Влади́мировна Лукаше́вич (настоящая фамилия — Хмы́зникова, урожд. Мирец-Имшенецкая[1]; 11 [23] декабря 1859, Санкт-Петербург — февраль 1937, Ленинград) — российская детская писательница, педагог-практик.





Биография

Родилась в семье в семье обедневшего украинского помещика[2]. Училась в Мариинской женской гимназии[3], брала уроки музыки и рисования. С 1871 года давала уроки, занималась перепиской.К:Википедия:Статьи без источников (тип: не указан)[источник не указан 2835 дней] В 1885—1890 годы жила в Иркутске по месту службы мужа, продолжала преподавать[3].

В 1890 году после смерти мужа и дочери вернулась в Петербург, служила в правлении Юго-Восточных железных дорог[3].

В годы Первой мировой войны устроила приют для детей воинов, ушедших на фронт. Содержала на свои средства палату для раненных в лазарете[1][2].

Умерла в Ленинграде в феврале 1937 года[4][5] в глубокой нищете[3].

Семья

Муж — [N.N.] Хмызников[2].

К. В. Лукашевич была матерью четверых детей (одна из дочерей умерла в 1890[3]; сын погиб в 1916 году на войне[1][2]).

Творчество

В Мариинской женской гимназии выпускала рукописный журнал «Звезда», в котором помещала свои стихи и поэмы.К:Википедия:Статьи без источников (тип: не указан)[источник не указан 2835 дней]

Первая публикация — стихотворение «Памяти императора Александра II» — состоялась 7 марта 1881 года в журнале «Детское чтение» за подписью «Гимназистка»[3][6].

Писала исключительно для детей — рассказы, повести, сказки, пьесы, биографии известных людей (В. А. Жуковского, Ф. И. Гааза и др.), составляла хрестоматии, сборники для чтения, занятий, развлечений, календари, сборники к семейным и школьным праздникам, посвящённые юбилеям писателей, историческим событиям[7][4].

Сотрудничала в «Биржевых ведомостях», печатала рассказы в «Детском чтении», «Игрушечке», «Задушевном слове», «Роднике», «Семейных вечерах», «Всходах», «Юном читателе» и других детских журналах того времени[3][6][8].

Произведения К. В. Лукашевич проникнуты любовью к детям, желанием пробудить в них человечность, трудолюбие, внимание к окружающему миру[4].

В 1921 году Наркомпрос РСФСР счёл её произведения не соответствующими «духу времени», и из-за отказа К. В. Лукашевич изменить тематику её книги в 1923 году были изъяты из библиотек[3].

Библиография

Каталоги РНБ насчитывают более 450 изданий произведений К. В. Лукашевич (включая переиздания)[9].

Избранные издания
  • «Веселые дни. Сцены из народного быта», 1896
  • «В сельской школе. Сцены для школьного театра», 1898
  • «Школьный праздник в честь Л. Н. Толстого»
  • «Осада Севастополя»
  • «Азбука — сеятель и первое чтение для школы и семьи», 1907
  • «Зернышки», 1889
  • «Босоногая команда», 1896
  • «Мое милое детство», 1914
  • «Жизнь пережить — не поле перейти», 1918
  • Аксютка-нянька, 1915
  • Артюшка и Гаврюшка, 1914
  • Барин и слуга, 1910

Награды и признание

Критика

В СССР произведения К. В. Лукашевич считались проникнутыми мелкобуржуазной моралью и не представляющими художественной ценности: им присущи «сентиментальность, дидактичность, шаблонность ситуаций, схематичность характеров»[4]; «от всех этих произведений веет мещанским сентиментализмом»; «в них настойчиво вдалбливается в голову ребенка понятие о преимуществах и торжестве добродетели и доказывается взрослым плодотворность филантропии»[7]. Выражая общепринятые и официально апробированные взгляды, К. В. Лукашевич приспособилась к требованиям широкого потребителя-обывателя и дореволюционной педагогики[7].

Напишите отзыв о статье "Лукашевич, Клавдия Владимировна"

Примечания

  1. 1 2 3 Российская портретная галерея.
  2. 1 2 3 4 Генеалогическая база знаний.
  3. 1 2 3 4 5 6 7 8 Магазин «Воскресение».
  4. 1 2 3 4 Г. А. Петрова.
  5. По другим данным ([pmvs.ru/authors/klavdija-lukashevich/], [baza.vgdru.com/1/66668/]) — в 1931 году.
  6. 1 2 3 А.Осмоловский, 1916.
  7. 1 2 3 О.Алексеева.
  8. ЭСБЕ.
  9. [www.nlr.ru/poisk/ Электронные каталоги РНБ]

Литература

Ссылки

  • [all-photo.ru/portret/lukashevich_kv/index.ru.html?img=27960&big=on Лукашевич Клавдия Владимировна]. Российская портретная галерея. Самые разные фотографии. Проверено 15 июля 2016.
  • [pmvs.ru/authors/klavdija-lukashevich/ Автор: Лукашевич Клавдия]. Магазин «Воскресение». Проверено 15 июля 2016.
  • [baza.vgdru.com/1/66668/ Мирец-Имшенецкая Клавдия Владимировна]. Мирец-Имшенецкий. Генеалогическая база знаний (23 ноября 2005). Проверено 15 июля 2016.

Отрывок, характеризующий Лукашевич, Клавдия Владимировна

Николай Ростов без всякой цели самопожертвования, а случайно, так как война застала его на службе, принимал близкое и продолжительное участие в защите отечества и потому без отчаяния и мрачных умозаключений смотрел на то, что совершалось тогда в России. Ежели бы у него спросили, что он думает о теперешнем положении России, он бы сказал, что ему думать нечего, что на то есть Кутузов и другие, а что он слышал, что комплектуются полки, и что, должно быть, драться еще долго будут, и что при теперешних обстоятельствах ему не мудрено года через два получить полк.
По тому, что он так смотрел на дело, он не только без сокрушения о том, что лишается участия в последней борьбе, принял известие о назначении его в командировку за ремонтом для дивизии в Воронеж, но и с величайшим удовольствием, которое он не скрывал и которое весьма хорошо понимали его товарищи.
За несколько дней до Бородинского сражения Николай получил деньги, бумаги и, послав вперед гусар, на почтовых поехал в Воронеж.
Только тот, кто испытал это, то есть пробыл несколько месяцев не переставая в атмосфере военной, боевой жизни, может понять то наслаждение, которое испытывал Николай, когда он выбрался из того района, до которого достигали войска своими фуражировками, подвозами провианта, гошпиталями; когда он, без солдат, фур, грязных следов присутствия лагеря, увидал деревни с мужиками и бабами, помещичьи дома, поля с пасущимся скотом, станционные дома с заснувшими смотрителями. Он почувствовал такую радость, как будто в первый раз все это видел. В особенности то, что долго удивляло и радовало его, – это были женщины, молодые, здоровые, за каждой из которых не было десятка ухаживающих офицеров, и женщины, которые рады и польщены были тем, что проезжий офицер шутит с ними.
В самом веселом расположении духа Николай ночью приехал в Воронеж в гостиницу, заказал себе все то, чего он долго лишен был в армии, и на другой день, чисто начисто выбрившись и надев давно не надеванную парадную форму, поехал являться к начальству.
Начальник ополчения был статский генерал, старый человек, который, видимо, забавлялся своим военным званием и чином. Он сердито (думая, что в этом военное свойство) принял Николая и значительно, как бы имея на то право и как бы обсуживая общий ход дела, одобряя и не одобряя, расспрашивал его. Николай был так весел, что ему только забавно было это.
От начальника ополчения он поехал к губернатору. Губернатор был маленький живой человечек, весьма ласковый и простой. Он указал Николаю на те заводы, в которых он мог достать лошадей, рекомендовал ему барышника в городе и помещика за двадцать верст от города, у которых были лучшие лошади, и обещал всякое содействие.
– Вы графа Ильи Андреевича сын? Моя жена очень дружна была с вашей матушкой. По четвергам у меня собираются; нынче четверг, милости прошу ко мне запросто, – сказал губернатор, отпуская его.
Прямо от губернатора Николай взял перекладную и, посадив с собою вахмистра, поскакал за двадцать верст на завод к помещику. Все в это первое время пребывания его в Воронеже было для Николая весело и легко, и все, как это бывает, когда человек сам хорошо расположен, все ладилось и спорилось.
Помещик, к которому приехал Николай, был старый кавалерист холостяк, лошадиный знаток, охотник, владетель коверной, столетней запеканки, старого венгерского и чудных лошадей.
Николай в два слова купил за шесть тысяч семнадцать жеребцов на подбор (как он говорил) для казового конца своего ремонта. Пообедав и выпив немножко лишнего венгерского, Ростов, расцеловавшись с помещиком, с которым он уже сошелся на «ты», по отвратительной дороге, в самом веселом расположении духа, поскакал назад, беспрестанно погоняя ямщика, с тем чтобы поспеть на вечер к губернатору.
Переодевшись, надушившись и облив голову холодной подои, Николай хотя несколько поздно, но с готовой фразой: vaut mieux tard que jamais, [лучше поздно, чем никогда,] явился к губернатору.
Это был не бал, и не сказано было, что будут танцевать; но все знали, что Катерина Петровна будет играть на клавикордах вальсы и экосезы и что будут танцевать, и все, рассчитывая на это, съехались по бальному.
Губернская жизнь в 1812 году была точно такая же, как и всегда, только с тою разницею, что в городе было оживленнее по случаю прибытия многих богатых семей из Москвы и что, как и во всем, что происходило в то время в России, была заметна какая то особенная размашистость – море по колено, трын трава в жизни, да еще в том, что тот пошлый разговор, который необходим между людьми и который прежде велся о погоде и об общих знакомых, теперь велся о Москве, о войске и Наполеоне.
Общество, собранное у губернатора, было лучшее общество Воронежа.
Дам было очень много, было несколько московских знакомых Николая; но мужчин не было никого, кто бы сколько нибудь мог соперничать с георгиевским кавалером, ремонтером гусаром и вместе с тем добродушным и благовоспитанным графом Ростовым. В числе мужчин был один пленный итальянец – офицер французской армии, и Николай чувствовал, что присутствие этого пленного еще более возвышало значение его – русского героя. Это был как будто трофей. Николай чувствовал это, и ему казалось, что все так же смотрели на итальянца, и Николай обласкал этого офицера с достоинством и воздержностью.
Как только вошел Николай в своей гусарской форме, распространяя вокруг себя запах духов и вина, и сам сказал и слышал несколько раз сказанные ему слова: vaut mieux tard que jamais, его обступили; все взгляды обратились на него, и он сразу почувствовал, что вступил в подобающее ему в губернии и всегда приятное, но теперь, после долгого лишения, опьянившее его удовольствием положение всеобщего любимца. Не только на станциях, постоялых дворах и в коверной помещика были льстившиеся его вниманием служанки; но здесь, на вечере губернатора, было (как показалось Николаю) неисчерпаемое количество молоденьких дам и хорошеньких девиц, которые с нетерпением только ждали того, чтобы Николай обратил на них внимание. Дамы и девицы кокетничали с ним, и старушки с первого дня уже захлопотали о том, как бы женить и остепенить этого молодца повесу гусара. В числе этих последних была сама жена губернатора, которая приняла Ростова, как близкого родственника, и называла его «Nicolas» и «ты».