Классическая культура Веракрус

Классическая культура Веракрус, или Классическая культура побережья Мексиканского залива — культурная область в северной и центральной части современного мексиканского штата Веракрус, где существовала индейская культура примерно с I по XI в. н. э. По месоамериканской хронологии культура относилась к классической эре. Иногда ошибочно именуется тотонакской культурой.

Центром культуры был Эль-Тахин; среди прочих поселений выделялись Игерас (Higueras), Сапоталь, Серро-де-лас-Месас, Нопилоа и Ремохадас (последние были двумя важными центрами производства керамики). Культура Веракрус распространялась вдоль побережья Мексиканского залива между реками Пануко на севере и Папалоапан на юге.

Характеристика

Основной темой искусства культуры Веракрус является человеческое жертвоприношение, в частности, в контексте местной игры в мяч. Характерным элементом являются спиралевидные завитки, представленные как на монументальной архитектуре, так и на малых изделиях, в том числе керамике и даже на резьбе по кости. Как минимум один исследователь предположил, что головы и другие фигуры, образованные завитками, представляют собой форму пиктографической письменности культуры Веракрус. Подобный стиль завитков мог развиться из изображений в Чьяпа-де-Корсо и Каминальхуйу.

Кроме завитков, архитектура покрыта множеством других орнаментов, подобных представленным на Пирамиде ниш в Эль-Тахине. Орнаменты представляют собой резкий контраст света и тени.

Хотя на культуру Веракрус оказали заметное влияние Теотиуакан и майя, ни одна из указанных двух культур не является её прямым предшественником. Напротив, влияние культуры Веракрус заметно как минимум в отдельных центрах эпиольмекской культуры, например, Серро-де-лас-Месас и Ла-Мохарра.

Иногда классическую культуру Веракрус ошибочно ассоциируют с тотонаками, которые занимали данную территорию во время конкисты. Тем не менее, как отмечают Майкл Коу и Кюблер, свидетельств того, что тотонаки действительно имели отношение к данной культуре, пока не обнаружено. Название «тотонакская культура» по данной причине следует считать ошибочным.

Социальная организация

На социальное расслоение, наличие элиты и ремесленную специализацию общества Веракрус указывают погребения, монументальные скульптуры, резные рельефы и распространение архитектуры в региональных центрах. Наследственные правители управляли региональными центрами малого и среднего размеров, не превышавшими по площади 2000 км², и осуществляли своё правление путём политического и религиозного контроля над далеко идущими торговыми сетями, а также поддерживали свою легитимность путём таких традиционных для Месоамерики обрядов, как кровопускание, человеческие жертвы, войны и использование экзотических товаров. Большинство населения жило в изолированных крестьянских усадьбах или поселениях.

Подобно предшествующим ольмекам и эпиольмекам, культура Веракрус была основана на подсечно-огневом хозяйстве, земледелии переложного типа. Основным видом питания была кукуруза, а дополнительными — домашние собаки, дикие олени и другие животные, а также рыба и моллюски. Важной посевной культурой также был хлопок.

Классическая культура Веракрус почитала многих месоамериканских богов, в частности, бога смерти (особенно важную роль он играл в Эль-Тахине; его часто ассоциируют с ацтекским богом Миктлантекутли) и монстра земли (по-видимому, унаследованного от ольмеков).

Игра в мяч

По-видимому, игра в мяч получила в культуре Веракрус широкое распространение. В каждом из культурных центров данной культуры имелось хотя бы одно поле для игры в мяч, а в Эль-Тахине их было обнаружено 18. Именно в культуре Веракрус послеклассической эры игра достигла своего расцвета.

Ритуалы игры в мяч широко представлены в монументальном искусстве Веракрус. Стены крупнейшего стадионов для игры в мяч, Южного Стадиона в Эль-Тахине, покрыты резными настенными изображениями, где представлены сюжеты человеческого жертвоприношения в контексте игры. Наиболее драматичным является сюжет, где бог дождя прокалывает свой пенис (акт ритуального кровопускания) и наполняет кровью из него ритуальный бак с одурманивающим напитком пульке, который, по-видимому, выпивали по окончании игры, после ритуала жертвоприношений.

Характерным для культуры Веракрус является использование специфического каменного инвентаря для игры в мяч: «ярмо» (или «хомут»), «свечей» (исп. hachas) и «пальм» (palmas). «Ярмо» представляло собой U-образный камень, который одевался на талию игрока, а «свечи» и «пальмы» насаживались на него. Археологи предполагают, что подобные каменные пояса не использовались в игре, а являлись ритуальными изображениями, тогда как в реальности игровое «ярмо» изготавливалось из кожи или ткани. По причине недолговечности данных материалов в раскопках подобные предметы не были обнаружены. Существовала и местная специфика использования инвентаря: «хомуты» и «свечи» обнаружены в раскопках от Теотиуакана до Гватемалы, а «пальма» встречалась на территории современного штата Веракрус.

Керамика

До начала 1950-х гг. имелись лишь немногочисленные образцы керамики Веракрус, обычно с неясным местом происхождения. С тех пор были открыты тысячи фигурок и фрагментов керамики на таких археологических памятниках, как Ремохадас, Лос-Серрос, Дича-Туэрта и Тененешпан (некоторые — «чёрными археологами»). Они попали в многочисленные музейные экспозиции и помогли расширить современное представление о данной культуре.

Фигурки в стиле Ремохадас — возможно, наиболее характерные для данной культуры — обычно изготавливались вручную и украшались накладным орнаментом. Особенно следует отметить фигурки с улыбающимися лицами (Sonrientes) с треугольными головами и вытянутыми ушами. Фигурки в стиле нопилоа обычно хуже украшены, без накладного орнамента, нередко изготавливались путём отливки.

К культуре Веракрус относятся несколько из известных месоамериканских фигурок с колёсами (колесо было нехарактерным для месоамериканских культур). Кроме того, культура Веракрус использовала для окраски битум.

Литература

• Bruhns, Karen Olsen [userwww.sfsu.edu/~kbruhns/470_study_guide.htm Anthropology 470 Study Guide.]
• Coe, Michael D. (2002); Mexico: From the Olmecs to the Aztecs Thames and Hudson, London.
• Covarrubias, Miguel (1957) Indian Art of Mexico and Central America, Alfred A. Knopf, New York.
• Davies, Nigel (1982) The Ancient Kingdoms of Mexico, Penguin Books, London, 1990 printing, ISBN 0-14-013587-1.
• Day, Jane Stevenson. Performing on the Court // The Sport of Life and Death: The Mesoamerican Ballgame / E. Michael Whittington (Ed.). — New York: Thames & Hudson, 2001. — P. 65-77. — ISBN 0-500-05108-9.
• Kampen, M. E. (1978) «Classic Veracruz Grotesques and Sacrificial Iconography», in Man, Vol. 13, No. 1 (Mar., 1978), pp. 116–126.
• Kampen-O’Riley, Michael (2006) Art Beyond the West, Prentice-Hall Art, Second Edition, ISBN 978-0-13-224010-9.
• Kubler, George (1990) The Art and Architecture of Ancient America, 3rd Edition, Yale University Press, ISBN 0-300-05325-8.
• Noble, John; Nystrom, Andrew Dean; Konn, Morgan; Grosberg, Michael (2004) Mexico, Lonely Planet, 9th Ed, ISBN 1-74059-686-2.
• Medillin Zenil, Alfonso; Frederick A. Peterson (1954) «A Smiling Head Complex from Central Veracruz, Mexico» in American Antiquity, Vol. 20, No. 2. (Oct., 1954), pp. 162–169.
• Metropolitan Museum of Art, [www.metmuseum.org/toah/ho/06/cam/hod_1978.412.16.htm «Palma with Skeletal Head Figure (Mexico, Veracruz) (1978.412.16)»] (October 2006) in Timeline of Art History, New York.
• Pool, Christopher (2002) «Gulf Coast Classic» in Encyclopedia of Prehistory; Volume 5, Middle America, Peter Neal Peregrine and Melvin Ember, eds., Springer Publishing.
• Solis, Felipe. La Costa del Golfo: el arte del centro de Veracruz y del mundo huasteco // México en el mundo de las colecciones de arte: Mesoamerica, vol. 1 / María Luisa Sabau García (ed.). — México, D.F.: Secretaría de Relaciones Exteriores, Instituto de Investigaciones Estéticas-UNAM, and Consejo Nacional para la Cultura y las Artes, 1994. — P. 183-241. — ISBN 968-6963-36-7.  (исп.)
• Wilkerson, S. Jeffrey K. (1991) «Then They Were Sacrificed: The Ritual Ballgame of Northeastern Mesoamerica Through Time and Space», in The Mesoamerican Ballgame, University of Arizona Press, ISBN 0-8165-1360-0.

Ссылки

• На Викискладе есть медиафайлы по теме Классическая культура Веракрус
• [web.archive.org/web/20071109163655/mesoamerica.narod.ru/civhistveracruz.html История индейцев штата Веракрус]
• [www.artic.edu/aic/collections/citi/object?id=110317&CollCatID=&keyword=coast&objtype=3 A Nopiloa-style figurine of a woman in ceremonial dress, 700—900 CE.]
• [www.metmuseum.org/toah/ho/06/cam/hod_1989.28.htm A Nopiloa-style ballplayer figurine, 700—1000 CE. Note the yoke worn about the waist.]
• [www.beloit.edu/logan/collections/catalogue/central_america/veracruz/veracruz/veracruz.php Большая коллекция керамики классического Веракруса] в музее Логан Белойтского колледжа.  (англ.)

Отрывок, характеризующий Классическая культура Веракрус

– Mais c'est impossible… [Но неловко… Невозможно…] – пожимая плечами, говорили господа свиты, не решаясь выговорить подразумеваемое страшное слово: le ridicule…
Между тем император, уставши от тщетного ожидания и своим актерским чутьем чувствуя, что величественная минута, продолжаясь слишком долго, начинает терять свою величественность, подал рукою знак. Раздался одинокий выстрел сигнальной пушки, и войска, с разных сторон обложившие Москву, двинулись в Москву, в Тверскую, Калужскую и Дорогомиловскую заставы. Быстрее и быстрее, перегоняя одни других, беглым шагом и рысью, двигались войска, скрываясь в поднимаемых ими облаках пыли и оглашая воздух сливающимися гулами криков.
Увлеченный движением войск, Наполеон доехал с войсками до Дорогомиловской заставы, но там опять остановился и, слезши с лошади, долго ходил у Камер коллежского вала, ожидая депутации.


Москва между тем была пуста. В ней были еще люди, в ней оставалась еще пятидесятая часть всех бывших прежде жителей, но она была пуста. Она была пуста, как пуст бывает домирающий обезматочивший улей.
В обезматочившем улье уже нет жизни, но на поверхностный взгляд он кажется таким же живым, как и другие.
Так же весело в жарких лучах полуденного солнца вьются пчелы вокруг обезматочившего улья, как и вокруг других живых ульев; так же издалека пахнет от него медом, так же влетают и вылетают из него пчелы. Но стоит приглядеться к нему, чтобы понять, что в улье этом уже нет жизни. Не так, как в живых ульях, летают пчелы, не тот запах, не тот звук поражают пчеловода. На стук пчеловода в стенку больного улья вместо прежнего, мгновенного, дружного ответа, шипенья десятков тысяч пчел, грозно поджимающих зад и быстрым боем крыльев производящих этот воздушный жизненный звук, – ему отвечают разрозненные жужжания, гулко раздающиеся в разных местах пустого улья. Из летка не пахнет, как прежде, спиртовым, душистым запахом меда и яда, не несет оттуда теплом полноты, а с запахом меда сливается запах пустоты и гнили. У летка нет больше готовящихся на погибель для защиты, поднявших кверху зады, трубящих тревогу стражей. Нет больше того ровного и тихого звука, трепетанья труда, подобного звуку кипенья, а слышится нескладный, разрозненный шум беспорядка. В улей и из улья робко и увертливо влетают и вылетают черные продолговатые, смазанные медом пчелы грабительницы; они не жалят, а ускользают от опасности. Прежде только с ношами влетали, а вылетали пустые пчелы, теперь вылетают с ношами. Пчеловод открывает нижнюю колодезню и вглядывается в нижнюю часть улья. Вместо прежде висевших до уза (нижнего дна) черных, усмиренных трудом плетей сочных пчел, держащих за ноги друг друга и с непрерывным шепотом труда тянущих вощину, – сонные, ссохшиеся пчелы в разные стороны бредут рассеянно по дну и стенкам улья. Вместо чисто залепленного клеем и сметенного веерами крыльев пола на дне лежат крошки вощин, испражнения пчел, полумертвые, чуть шевелящие ножками и совершенно мертвые, неприбранные пчелы.
Пчеловод открывает верхнюю колодезню и осматривает голову улья. Вместо сплошных рядов пчел, облепивших все промежутки сотов и греющих детву, он видит искусную, сложную работу сотов, но уже не в том виде девственности, в котором она бывала прежде. Все запущено и загажено. Грабительницы – черные пчелы – шныряют быстро и украдисто по работам; свои пчелы, ссохшиеся, короткие, вялые, как будто старые, медленно бродят, никому не мешая, ничего не желая и потеряв сознание жизни. Трутни, шершни, шмели, бабочки бестолково стучатся на лету о стенки улья. Кое где между вощинами с мертвыми детьми и медом изредка слышится с разных сторон сердитое брюзжание; где нибудь две пчелы, по старой привычке и памяти очищая гнездо улья, старательно, сверх сил, тащат прочь мертвую пчелу или шмеля, сами не зная, для чего они это делают. В другом углу другие две старые пчелы лениво дерутся, или чистятся, или кормят одна другую, сами не зная, враждебно или дружелюбно они это делают. В третьем месте толпа пчел, давя друг друга, нападает на какую нибудь жертву и бьет и душит ее. И ослабевшая или убитая пчела медленно, легко, как пух, спадает сверху в кучу трупов. Пчеловод разворачивает две средние вощины, чтобы видеть гнездо. Вместо прежних сплошных черных кругов спинка с спинкой сидящих тысяч пчел и блюдущих высшие тайны родного дела, он видит сотни унылых, полуживых и заснувших остовов пчел. Они почти все умерли, сами не зная этого, сидя на святыне, которую они блюли и которой уже нет больше. От них пахнет гнилью и смертью. Только некоторые из них шевелятся, поднимаются, вяло летят и садятся на руку врагу, не в силах умереть, жаля его, – остальные, мертвые, как рыбья чешуя, легко сыплются вниз. Пчеловод закрывает колодезню, отмечает мелом колодку и, выбрав время, выламывает и выжигает ее.
Так пуста была Москва, когда Наполеон, усталый, беспокойный и нахмуренный, ходил взад и вперед у Камерколлежского вала, ожидая того хотя внешнего, но необходимого, по его понятиям, соблюдения приличий, – депутации.
В разных углах Москвы только бессмысленно еще шевелились люди, соблюдая старые привычки и не понимая того, что они делали.
Когда Наполеону с должной осторожностью было объявлено, что Москва пуста, он сердито взглянул на доносившего об этом и, отвернувшись, продолжал ходить молча.
– Подать экипаж, – сказал он. Он сел в карету рядом с дежурным адъютантом и поехал в предместье.
– «Moscou deserte. Quel evenemeDt invraisemblable!» [«Москва пуста. Какое невероятное событие!»] – говорил он сам с собой.
Он не поехал в город, а остановился на постоялом дворе Дорогомиловского предместья.
Le coup de theatre avait rate. [Не удалась развязка театрального представления.]


Русские войска проходили через Москву с двух часов ночи и до двух часов дня и увлекали за собой последних уезжавших жителей и раненых.
Самая большая давка во время движения войск происходила на мостах Каменном, Москворецком и Яузском.
В то время как, раздвоившись вокруг Кремля, войска сперлись на Москворецком и Каменном мостах, огромное число солдат, пользуясь остановкой и теснотой, возвращались назад от мостов и украдчиво и молчаливо прошныривали мимо Василия Блаженного и под Боровицкие ворота назад в гору, к Красной площади, на которой по какому то чутью они чувствовали, что можно брать без труда чужое. Такая же толпа людей, как на дешевых товарах, наполняла Гостиный двор во всех его ходах и переходах. Но не было ласково приторных, заманивающих голосов гостинодворцев, не было разносчиков и пестрой женской толпы покупателей – одни были мундиры и шинели солдат без ружей, молчаливо с ношами выходивших и без ноши входивших в ряды. Купцы и сидельцы (их было мало), как потерянные, ходили между солдатами, отпирали и запирали свои лавки и сами с молодцами куда то выносили свои товары. На площади у Гостиного двора стояли барабанщики и били сбор. Но звук барабана заставлял солдат грабителей не, как прежде, сбегаться на зов, а, напротив, заставлял их отбегать дальше от барабана. Между солдатами, по лавкам и проходам, виднелись люди в серых кафтанах и с бритыми головами. Два офицера, один в шарфе по мундиру, на худой темно серой лошади, другой в шинели, пешком, стояли у угла Ильинки и о чем то говорили. Третий офицер подскакал к ним.
– Генерал приказал во что бы то ни стало сейчас выгнать всех. Что та, это ни на что не похоже! Половина людей разбежалась.
– Ты куда?.. Вы куда?.. – крикнул он на трех пехотных солдат, которые, без ружей, подобрав полы шинелей, проскользнули мимо него в ряды. – Стой, канальи!
– Да, вот извольте их собрать! – отвечал другой офицер. – Их не соберешь; надо идти скорее, чтобы последние не ушли, вот и всё!
– Как же идти? там стали, сперлися на мосту и не двигаются. Или цепь поставить, чтобы последние не разбежались?
– Да подите же туда! Гони ж их вон! – крикнул старший офицер.
Офицер в шарфе слез с лошади, кликнул барабанщика и вошел с ним вместе под арки. Несколько солдат бросилось бежать толпой. Купец, с красными прыщами по щекам около носа, с спокойно непоколебимым выражением расчета на сытом лице, поспешно и щеголевато, размахивая руками, подошел к офицеру.
– Ваше благородие, – сказал он, – сделайте милость, защитите. Нам не расчет пустяк какой ни на есть, мы с нашим удовольствием! Пожалуйте, сукна сейчас вынесу, для благородного человека хоть два куска, с нашим удовольствием! Потому мы чувствуем, а это что ж, один разбой! Пожалуйте! Караул, что ли, бы приставили, хоть запереть дали бы…
Несколько купцов столпилось около офицера.
– Э! попусту брехать то! – сказал один из них, худощавый, с строгим лицом. – Снявши голову, по волосам не плачут. Бери, что кому любо! – И он энергическим жестом махнул рукой и боком повернулся к офицеру.
– Тебе, Иван Сидорыч, хорошо говорить, – сердито заговорил первый купец. – Вы пожалуйте, ваше благородие.
– Что говорить! – крикнул худощавый. – У меня тут в трех лавках на сто тысяч товару. Разве убережешь, когда войско ушло. Эх, народ, божью власть не руками скласть!
– Пожалуйте, ваше благородие, – говорил первый купец, кланяясь. Офицер стоял в недоумении, и на лице его видна была нерешительность.
– Да мне что за дело! – крикнул он вдруг и пошел быстрыми шагами вперед по ряду. В одной отпертой лавке слышались удары и ругательства, и в то время как офицер подходил к ней, из двери выскочил вытолкнутый человек в сером армяке и с бритой головой.
Человек этот, согнувшись, проскочил мимо купцов и офицера. Офицер напустился на солдат, бывших в лавке. Но в это время страшные крики огромной толпы послышались на Москворецком мосту, и офицер выбежал на площадь.
– Что такое? Что такое? – спрашивал он, но товарищ его уже скакал по направлению к крикам, мимо Василия Блаженного. Офицер сел верхом и поехал за ним. Когда он подъехал к мосту, он увидал снятые с передков две пушки, пехоту, идущую по мосту, несколько поваленных телег, несколько испуганных лиц и смеющиеся лица солдат. Подле пушек стояла одна повозка, запряженная парой. За повозкой сзади колес жались четыре борзые собаки в ошейниках. На повозке была гора вещей, и на самом верху, рядом с детским, кверху ножками перевернутым стульчиком сидела баба, пронзительно и отчаянно визжавшая. Товарищи рассказывали офицеру, что крик толпы и визги бабы произошли оттого, что наехавший на эту толпу генерал Ермолов, узнав, что солдаты разбредаются по лавкам, а толпы жителей запружают мост, приказал снять орудия с передков и сделать пример, что он будет стрелять по мосту. Толпа, валя повозки, давя друг друга, отчаянно кричала, теснясь, расчистила мост, и войска двинулись вперед.