Классическая музыка

Класси́ческая музыка (также — музыкальная классика) — свободное от терминологической строгости понятие, употребляемое, в зависимости от контекста, в различных значениях, имеющее вполне определённый исторический смысл и менее определённый оценочный. В разговорном языке понятие «классическая музыка» часто используется как синоним музыки «академической».

Исторический смысл

Исторически понятие «классическая музыка» (или «музыкальная классика») связано с эпохой классицизма, её поздним, просветительским этапом. Исходя из первоначального значения слова (лат. classicus — образцовый), драматурги эпохи классицизма за образец взяли сочинения античных авторов, дополнив принципы построения античной драмы, сформулированные в «Поэтике» Аристотеля, требованием соблюдения трёх единств: времени, места и действия. В музыке эти принципы могли быть реализованы только в опере, отчасти и в иных жанрах, связанных с литературными первоисточниками, — в оратории или кантате: широкое распространение, включая и реформаторские оперы К. В. Глюка (первого, кому удалось исполнить все требования классицизма), и многие сочинения «венских классиков», получили либретто, основанные на античных сюжетах.

В инструментальной музыке нашли себе применение более общие принципы классицизма: требование равновесия, логической ясности замысла, стройности и законченности композиции и чёткого разграничения жанров. С этим требованием, предполагавшим строгую структурную упорядоченность — чёткую иерархию высшего и низшего, главного и второстепенного, центрального и подчинённого, было связано и постепенное вытеснение полифонии, господствовавшей ещё в эпоху раннего барокко, гомофонным складом, в инструментальной музыке окончательно утвердившимся во второй половине XVIII века. Сказывалось и влияние оперы: гомофонное письмо, разделившее голоса на главный и аккомпанирующие — в противовес полифоническому равноправию голосов, — оказалось более приспособлено для жанра музыкально-драматического; найденные в опере средства индивидуализации персонажей, передачи их эмоциональных состояний были восприняты и инструментальной музыкой.

Развитие гомофонного письма, в свою очередь, способствовало становлению новых музыкальных форм, — представители позднего классицизма создавали свои собственные образцы: во второй половине XVIII века сложились основные жанры инструментальной музыки, сольной, ансамблевой и оркестровой, в том числе новые формы сонаты, инструментального концерта и симфонии. Наряду с унификацией и сведением к минимуму типов музыкальных форм в эпоху классицизма утвердился принцип единства тоники, прежде необязательный; появилась неизвестная прежней музыке категория темы (или главной темы) — концентрированного выражения мысли, начального тезиса, подлежащего дальнейшему развитию.

Ещё в середине XVIII века составы оркестров были, как правило, случайными; композиторское творчество оказывалось в прямой зависимости от наличного состава оркестра — чаще всего струнного, иногда с небольшим количеством духовых. Образование постоянных оркестров, их унификация во второй половине XVIII века способствовали становлению жанров симфонии и инструментального концерта, развитие которых сопровождалось поисками оптимального оркестрового состава, отбором и совершенствованием инструментов.

Многообразные достижения композиторов эпохи классицизма — И. С. Баха и его сыновей, К. В. Глюка и итальянской оперы, ранней венской и мангеймской школ — нашли своё обобщение и завершение в так называемой венской классической школе, прежде всего в творчестве Й. Гайдна, В. А. Моцарта и Л. ван Бетховена. В сочинениях этих композиторов откристаллизовались «классические» формы сонаты, симфонии и инструментального концерта, а также различных камерных ансамблей — струнного и фортепианного трио, струнного квартета, квинтета и т. д.; к ним первоначально и было применено, уже в эпоху романтизма, понятие «музыкальная классика», а именно «венская классика» (нем. Wiener Klassik), при том что конкретный музыкальный стиль, связанный с их именами, — лишь одно из течений в венской музыке эпохи классицизма, а позднее творчество Бетховена уже выходило за рамки этого направления. Связанное изначально с художественным направлением, понятие «венская классика» имело в то же время и оценочный смысл, как признание сочинений именно этих композиторов «образцовыми».

Оценочный смысл

Понятие «музыкальная классика» со временем распространилось и на предшественников венской классической школы: появились так называемые «старые классики», прежде всего И. С. Бах и Г. Ф. Гендель, — и в конце концов приобрело оценочный смысл, стало обозначением музыки, отвечающей самым высоким художественным требованиям и получившей признание не только на родине её создателя. Хотя того или иного композитора могут признать классиком ещё при жизни, как например Дмитрия Шостаковича, «классической» называют музыку, выдержавшую испытание временем — вошедшую в традиционный концертный репертуар: если тот или иной исполнитель в поисках разнообразия воскрешает давно забытое сочинение, само по себе это не делает его классическим.

Обычно это понятие используется применительно к «серьёзной» музыке, то есть требующей концентрации внимания, в отличие от «лёгкой», предназначенной в основном для развлекательных целей и нередко служащей фоном для различных занятий. Неведомый XVIII веку разрыв между «серьёзной» и «лёгкой» музыкой произошёл в XIX веке, тем не менее к классике причисляют и высшие образцы некоторых развлекательных жанров (иногда их называют «полуклассикой»): в частности, «классическую» французскую, венскую и венгерскую оперетту XIX — начала XX века, вальсы и иные танцевальные сочинения Иоганна Штрауса-сына, влияние которого обнаруживается в симфониях Густава Малера, в опере Рихарда Штрауса «Кавалер розы», в симфонической поэме «Вальс» и в «Благородных и сентиментальных вальсах» Мориса Равеля.

Типологический смысл

В типологическом смысле «классической» часто именуется в разговорном и публицистическом стиле речи так называемая «академическая» музыка, находящаяся в отношении преемственности прежде всего к сформировавшимся в Европе в XVII—XIX веках музыкальным жанрам и формам, мелодическим и гармоническим принципам и инструментальному составу. В этом случае понятие «классическая музыка» подразумевает определённые музыкальные жанры: оперу, различные формы симфонической, камерной и органной музыки, некоторые жанры духовной музыки, перешедшие в концертную практику, и т. д. — в традиционном исполнении, то есть предназначенным для этих жанров и форм инструментальным составом.

Значение термина в разных языковых культурах

Исторически сложившаяся неоднозначность понятия «классическая музыка» характерна для большинства европейских языков. Английское словосочетание (англ. classic music) появилось ещё в Оксфордском словаре английского языка 1836 года издания и было связано с попыткой «канонизировать» период от Баха до Бетховена как «золотой век». При этом «классический» период в музыке (классицизм эпохи Просвещения, примерно 1750—1830 годы) также именуется «classical».

Такие же неоднозначные термины существуют в немецком (нем. klassische Musik), французском (фр. musique classique), итальянском (итал.  musica classica) и других языках.

В то же время, например, в польском языке сохраняется чёткое разграничение понятий классической музыки в оценочном значении (польск. muzyka klasyczna), музыки, относящейся к эпохе классицизма (польск. muzyka klasycystyczna), и академической музыки (польск. muzyka poważna).

Классические музыкальные инструменты

Инструменты, используемые в классической музыке, в основном появились до середины XIX века, многие гораздо раньше, и стали «классическими» в процессе отбора и совершенствования.

«Классический» состав симфонического оркестра сложился в партитурах Л. ван Бетховена и в музыковедческой литературе именуется «бетховенским». В этот оркестр, помимо струнных смычковых инструментов, занявших в нём ведущее положение, — скрипок, альтов, виолончелей и контрабасов (так называемого смычкового квинтета, поскольку скрипки делятся на первые и вторые), — входили парные составы деревянных духовых инструментов (2 флейты, 2 гобоя, 2 кларнета и 2 фагота) и группа медных духовых (2, 3 или 4 валторны и 2 трубы); ударные были представлены литаврами. Во второй половине XIX века «бетховенский» оркестр уже классифицировался как малый симфонический; большой состав оркестра, начало которому также положил Бетховен, в своей Девятой симфонии (1824), отличался от малого не только расширенным составом каждой секции, но и некоторыми дополнительными инструментами: в нём появились малая флейта, контрафагот, тромбоны, треугольник, тарелки и большой барабан. Позже, в эпоху романтизма в симфоническом оркестре появились арфы, тубы, английский рожок, колокола.

Лишь немногие инструменты симфонического оркестра (ударные и некоторые духовые) используются только в оркестре, бо́льшая же их часть, как и не входящие в состав оркестра фортепиано и орган, выступает в качестве сольных или солирующих в инструментальных концертах, составляет различные камерные ансамбли — дуэты, трио, квартеты и т. д..

Во второй половине XX века широкое распространение получило так называемое аутентичное исполнительство — исполнение музыки XVII—XVIII веков и ещё более старинной на инструментах того времени, если не подлинных, то их подобиях, в том числе на инструментах, отвергнутых в своё время венскими классиками и ранними романтиками, таких как клавесин, виолы, гобои д’амур, продольные флейты и т. д..

Влияние в культуре

Музыка, признанная впоследствии классической, во все времена так или иначе вбирала в себя народное музыкальное творчество и, в свою очередь, оказывала влияние на профессиональную неакадемическую музыку. XIX веку был известен феномен популярной оперы, когда арии Дж. Россини или Дж. Верди распевали как современные песенные шлягеры. В XX веке многие композиторы работали одновременно в академических и неакадемических жанрах: Дмитрий Шостакович является автором не только симфоний, но и песен эстрадного характера; один из лучших современных симфонистов, Гия Канчели, для многих так и остался автором шлягера «Чито-гврито»; Андрею Петрову более широкую известность, нежели его симфонические сочинения, оперы и балеты, принесли песни и эстрадная музыка, в которых он использовал опыт работы в академических жанрах. .

На неакадемическую музыкальную культуру классическая музыка оказывает влияние и через посредство кинематографа: режиссёры часто используют фрагменты из сочинений великих композиторов прошлого (в традиционном исполнении или в современных аранжировках) — далеко не только в фильмах, посвящённых композиторам, как «Чайковский» И. Таланкина, «Малер» К. Рассела или «Бессмертная возлюбленная» Б. Роуза, и не только в художественном кинематографе, но и в мультипликационном: например, «Наивные симфонии» Уолта Диснея или «Сеча при Керженце» Юрия Норштейна — попытки воплотить в зрительных образах известные музыкальные произведения. С другой стороны, оригинальные сочинения для кинематографа со временем могли стать классикой и прочно войти в концертный репертуар, как музыка Сергея Прокофьева к фильмам «Александр Невский» и «Иван Грозный» С. Эйзенштейна или «Метель» Георгия Свиридова, изначально написанная для одноимённого фильма.

Значительное влияние музыкальная классика оказывает и на современную рок-музыку. Тональный язык, используемый большинством рок-музыкантов, был разработан в начале эпохи барокко. Кроме того, разнообразные произведения рок-музыки, как правило, прямо или косвенно связаны с произведениями классического репертуара, хотя на этом влиянии редко заостряют внимание публики. Тем не менее, исключительное использование классических тональностей является важной особенностью некоторых рок-групп, в частности группы Oasis, с характерными для её композиций аккордами и гармоническими прогрессиями, достойными чистейшей классической традиции. Влияние композиторов эпохи барокко (прежде всего А. Вивальди и И. С. Баха) на творчество гитаристов хард-рока и тяжёлого металла, таких, как Эдди Ван Хален и Рэнди Роадс, вполне обнаруживаются на слух опытным знатоком музыки. Кроме того, классическая музыка имеет большое значение в прогрессивном роке — для таких групп, как Yes, Genesis и Emerson, Lake & Palmer, в группах симфонического рока. Музыкальная классика глубоко проникает и в тяжёлый металл (хеви-метал) — формирует разновидность этого жанра под названием симфоник-метал, представленную такими группами, как Adagio, Apocalyptica, Versailles, Nightwish, Epica, Kamijo и многими другими.

См. также

• Академическая музыка
• Теория современной композиции

Литература

• Чередниченко Т. В. Музыка в истории культуры.. — Долгопрудный: «Аллегро-пресс», 1994. — 344 с.

Ссылки

• [belcanto.ru/ Belcanto.ru — классическая музыка, опера и балет]
• [classic-music.ru/ Классическая музыка — интернет-портал]
• [muzcentrum.ru/ сайт радио Орфей (радио классической музыки)]
• [www.classica.fm/ Classica.FM]
• [classic-online.ru/ Онлайн-архив классической музыки]

Отрывок, характеризующий Классическая музыка

– Вот Мари и вывозить не нужно: женихи сами к нам едут, – неосторожно сказала маленькая княгиня, услыхав про это.
Князь Николай Андреич поморщился и ничего не сказал.
Через две недели после получения письма, вечером, приехали вперед люди князя Василья, а на другой день приехал и он сам с сыном.
Старик Болконский всегда был невысокого мнения о характере князя Василья, и тем более в последнее время, когда князь Василий в новые царствования при Павле и Александре далеко пошел в чинах и почестях. Теперь же, по намекам письма и маленькой княгини, он понял, в чем дело, и невысокое мнение о князе Василье перешло в душе князя Николая Андреича в чувство недоброжелательного презрения. Он постоянно фыркал, говоря про него. В тот день, как приехать князю Василью, князь Николай Андреич был особенно недоволен и не в духе. Оттого ли он был не в духе, что приезжал князь Василий, или оттого он был особенно недоволен приездом князя Василья, что был не в духе; но он был не в духе, и Тихон еще утром отсоветывал архитектору входить с докладом к князю.
– Слышите, как ходит, – сказал Тихон, обращая внимание архитектора на звуки шагов князя. – На всю пятку ступает – уж мы знаем…
Однако, как обыкновенно, в 9 м часу князь вышел гулять в своей бархатной шубке с собольим воротником и такой же шапке. Накануне выпал снег. Дорожка, по которой хаживал князь Николай Андреич к оранжерее, была расчищена, следы метлы виднелись на разметанном снегу, и лопата была воткнута в рыхлую насыпь снега, шедшую с обеих сторон дорожки. Князь прошел по оранжереям, по дворне и постройкам, нахмуренный и молчаливый.
– А проехать в санях можно? – спросил он провожавшего его до дома почтенного, похожего лицом и манерами на хозяина, управляющего.
– Глубок снег, ваше сиятельство. Я уже по прешпекту разметать велел.
Князь наклонил голову и подошел к крыльцу. «Слава тебе, Господи, – подумал управляющий, – пронеслась туча!»
– Проехать трудно было, ваше сиятельство, – прибавил управляющий. – Как слышно было, ваше сиятельство, что министр пожалует к вашему сиятельству?
Князь повернулся к управляющему и нахмуренными глазами уставился на него.
– Что? Министр? Какой министр? Кто велел? – заговорил он своим пронзительным, жестким голосом. – Для княжны, моей дочери, не расчистили, а для министра! У меня нет министров!
– Ваше сиятельство, я полагал…
– Ты полагал! – закричал князь, всё поспешнее и несвязнее выговаривая слова. – Ты полагал… Разбойники! прохвосты! Я тебя научу полагать, – и, подняв палку, он замахнулся ею на Алпатыча и ударил бы, ежели бы управляющий невольно не отклонился от удара. – Полагал! Прохвосты! – торопливо кричал он. Но, несмотря на то, что Алпатыч, сам испугавшийся своей дерзости – отклониться от удара, приблизился к князю, опустив перед ним покорно свою плешивую голову, или, может быть, именно от этого князь, продолжая кричать: «прохвосты! закидать дорогу!» не поднял другой раз палки и вбежал в комнаты.
Перед обедом княжна и m lle Bourienne, знавшие, что князь не в духе, стояли, ожидая его: m lle Bourienne с сияющим лицом, которое говорило: «Я ничего не знаю, я такая же, как и всегда», и княжна Марья – бледная, испуганная, с опущенными глазами. Тяжелее всего для княжны Марьи было то, что она знала, что в этих случаях надо поступать, как m lle Bourime, но не могла этого сделать. Ей казалось: «сделаю я так, как будто не замечаю, он подумает, что у меня нет к нему сочувствия; сделаю я так, что я сама скучна и не в духе, он скажет (как это и бывало), что я нос повесила», и т. п.
Князь взглянул на испуганное лицо дочери и фыркнул.
– Др… или дура!… – проговорил он.
«И той нет! уж и ей насплетничали», подумал он про маленькую княгиню, которой не было в столовой.
– А княгиня где? – спросил он. – Прячется?…
– Она не совсем здорова, – весело улыбаясь, сказала m llе Bourienne, – она не выйдет. Это так понятно в ее положении.
– Гм! гм! кх! кх! – проговорил князь и сел за стол.
Тарелка ему показалась не чиста; он указал на пятно и бросил ее. Тихон подхватил ее и передал буфетчику. Маленькая княгиня не была нездорова; но она до такой степени непреодолимо боялась князя, что, услыхав о том, как он не в духе, она решилась не выходить.
– Я боюсь за ребенка, – говорила она m lle Bourienne, – Бог знает, что может сделаться от испуга.
Вообще маленькая княгиня жила в Лысых Горах постоянно под чувством страха и антипатии к старому князю, которой она не сознавала, потому что страх так преобладал, что она не могла чувствовать ее. Со стороны князя была тоже антипатия, но она заглушалась презрением. Княгиня, обжившись в Лысых Горах, особенно полюбила m lle Bourienne, проводила с нею дни, просила ее ночевать с собой и с нею часто говорила о свекоре и судила его.
– Il nous arrive du monde, mon prince, [К нам едут гости, князь.] – сказала m lle Bourienne, своими розовенькими руками развертывая белую салфетку. – Son excellence le рrince Kouraguine avec son fils, a ce que j'ai entendu dire? [Его сиятельство князь Курагин с сыном, сколько я слышала?] – вопросительно сказала она.
– Гм… эта excellence мальчишка… я его определил в коллегию, – оскорбленно сказал князь. – А сын зачем, не могу понять. Княгиня Лизавета Карловна и княжна Марья, может, знают; я не знаю, к чему он везет этого сына сюда. Мне не нужно. – И он посмотрел на покрасневшую дочь.
– Нездорова, что ли? От страха министра, как нынче этот болван Алпатыч сказал.
– Нет, mon pere. [батюшка.]
Как ни неудачно попала m lle Bourienne на предмет разговора, она не остановилась и болтала об оранжереях, о красоте нового распустившегося цветка, и князь после супа смягчился.
После обеда он прошел к невестке. Маленькая княгиня сидела за маленьким столиком и болтала с Машей, горничной. Она побледнела, увидав свекора.
Маленькая княгиня очень переменилась. Она скорее была дурна, нежели хороша, теперь. Щеки опустились, губа поднялась кверху, глаза были обтянуты книзу.
– Да, тяжесть какая то, – отвечала она на вопрос князя, что она чувствует.
– Не нужно ли чего?
– Нет, merci, mon pere. [благодарю, батюшка.]
– Ну, хорошо, хорошо.
Он вышел и дошел до официантской. Алпатыч, нагнув голову, стоял в официантской.
– Закидана дорога?
– Закидана, ваше сиятельство; простите, ради Бога, по одной глупости.
Князь перебил его и засмеялся своим неестественным смехом.
– Ну, хорошо, хорошо.
Он протянул руку, которую поцеловал Алпатыч, и прошел в кабинет.
Вечером приехал князь Василий. Его встретили на прешпекте (так назывался проспект) кучера и официанты, с криком провезли его возки и сани к флигелю по нарочно засыпанной снегом дороге.
Князю Василью и Анатолю были отведены отдельные комнаты.
Анатоль сидел, сняв камзол и подпершись руками в бока, перед столом, на угол которого он, улыбаясь, пристально и рассеянно устремил свои прекрасные большие глаза. На всю жизнь свою он смотрел как на непрерывное увеселение, которое кто то такой почему то обязался устроить для него. Так же и теперь он смотрел на свою поездку к злому старику и к богатой уродливой наследнице. Всё это могло выйти, по его предположению, очень хорошо и забавно. А отчего же не жениться, коли она очень богата? Это никогда не мешает, думал Анатоль.
Он выбрился, надушился с тщательностью и щегольством, сделавшимися его привычкою, и с прирожденным ему добродушно победительным выражением, высоко неся красивую голову, вошел в комнату к отцу. Около князя Василья хлопотали его два камердинера, одевая его; он сам оживленно оглядывался вокруг себя и весело кивнул входившему сыну, как будто он говорил: «Так, таким мне тебя и надо!»
– Нет, без шуток, батюшка, она очень уродлива? А? – спросил он, как бы продолжая разговор, не раз веденный во время путешествия.
– Полно. Глупости! Главное дело – старайся быть почтителен и благоразумен с старым князем.
– Ежели он будет браниться, я уйду, – сказал Анатоль. – Я этих стариков терпеть не могу. А?
– Помни, что для тебя от этого зависит всё.
В это время в девичьей не только был известен приезд министра с сыном, но внешний вид их обоих был уже подробно описан. Княжна Марья сидела одна в своей комнате и тщетно пыталась преодолеть свое внутреннее волнение.
«Зачем они писали, зачем Лиза говорила мне про это? Ведь этого не может быть! – говорила она себе, взглядывая в зеркало. – Как я выйду в гостиную? Ежели бы он даже мне понравился, я бы не могла быть теперь с ним сама собою». Одна мысль о взгляде ее отца приводила ее в ужас.
Маленькая княгиня и m lle Bourienne получили уже все нужные сведения от горничной Маши о том, какой румяный, чернобровый красавец был министерский сын, и о том, как папенька их насилу ноги проволок на лестницу, а он, как орел, шагая по три ступеньки, пробежал зa ним. Получив эти сведения, маленькая княгиня с m lle Bourienne,еще из коридора слышные своими оживленно переговаривавшими голосами, вошли в комнату княжны.
– Ils sont arrives, Marieie, [Они приехали, Мари,] вы знаете? – сказала маленькая княгиня, переваливаясь своим животом и тяжело опускаясь на кресло.
Она уже не была в той блузе, в которой сидела поутру, а на ней было одно из лучших ее платьев; голова ее была тщательно убрана, и на лице ее было оживление, не скрывавшее, однако, опустившихся и помертвевших очертаний лица. В том наряде, в котором она бывала обыкновенно в обществах в Петербурге, еще заметнее было, как много она подурнела. На m lle Bourienne тоже появилось уже незаметно какое то усовершенствование наряда, которое придавало ее хорошенькому, свеженькому лицу еще более привлекательности.
– Eh bien, et vous restez comme vous etes, chere princesse? – заговорила она. – On va venir annoncer, que ces messieurs sont au salon; il faudra descendre, et vous ne faites pas un petit brin de toilette! [Ну, а вы остаетесь, в чем были, княжна? Сейчас придут сказать, что они вышли. Надо будет итти вниз, а вы хоть бы чуть чуть принарядились!]
Маленькая княгиня поднялась с кресла, позвонила горничную и поспешно и весело принялась придумывать наряд для княжны Марьи и приводить его в исполнение. Княжна Марья чувствовала себя оскорбленной в чувстве собственного достоинства тем, что приезд обещанного ей жениха волновал ее, и еще более она была оскорблена тем, что обе ее подруги и не предполагали, чтобы это могло быть иначе. Сказать им, как ей совестно было за себя и за них, это значило выдать свое волнение; кроме того отказаться от наряжения, которое предлагали ей, повело бы к продолжительным шуткам и настаиваниям. Она вспыхнула, прекрасные глаза ее потухли, лицо ее покрылось пятнами и с тем некрасивым выражением жертвы, чаще всего останавливающемся на ее лице, она отдалась во власть m lle Bourienne и Лизы. Обе женщины заботились совершенно искренно о том, чтобы сделать ее красивой. Она была так дурна, что ни одной из них не могла притти мысль о соперничестве с нею; поэтому они совершенно искренно, с тем наивным и твердым убеждением женщин, что наряд может сделать лицо красивым, принялись за ее одеванье.
– Нет, право, ma bonne amie, [мой добрый друг,] это платье нехорошо, – говорила Лиза, издалека боком взглядывая на княжну. – Вели подать, у тебя там есть масака. Право! Что ж, ведь это, может быть, судьба жизни решается. А это слишком светло, нехорошо, нет, нехорошо!
Нехорошо было не платье, но лицо и вся фигура княжны, но этого не чувствовали m lle Bourienne и маленькая княгиня; им все казалось, что ежели приложить голубую ленту к волосам, зачесанным кверху, и спустить голубой шарф с коричневого платья и т. п., то всё будет хорошо. Они забывали, что испуганное лицо и фигуру нельзя было изменить, и потому, как они ни видоизменяли раму и украшение этого лица, само лицо оставалось жалко и некрасиво. После двух или трех перемен, которым покорно подчинялась княжна Марья, в ту минуту, как она была зачесана кверху (прическа, совершенно изменявшая и портившая ее лицо), в голубом шарфе и масака нарядном платье, маленькая княгиня раза два обошла кругом нее, маленькой ручкой оправила тут складку платья, там подернула шарф и посмотрела, склонив голову, то с той, то с другой стороны.
– Нет, это нельзя, – сказала она решительно, всплеснув руками. – Non, Marie, decidement ca ne vous va pas. Je vous aime mieux dans votre petite robe grise de tous les jours. Non, de grace, faites cela pour moi. [Нет, Мари, решительно это не идет к вам. Я вас лучше люблю в вашем сереньком ежедневном платьице: пожалуйста, сделайте это для меня.] Катя, – сказала она горничной, – принеси княжне серенькое платье, и посмотрите, m lle Bourienne, как я это устрою, – сказала она с улыбкой предвкушения артистической радости.
Но когда Катя принесла требуемое платье, княжна Марья неподвижно всё сидела перед зеркалом, глядя на свое лицо, и в зеркале увидала, что в глазах ее стоят слезы, и что рот ее дрожит, приготовляясь к рыданиям.
– Voyons, chere princesse, – сказала m lle Bourienne, – encore un petit effort. [Ну, княжна, еще маленькое усилие.]
Маленькая княгиня, взяв платье из рук горничной, подходила к княжне Марье.
– Нет, теперь мы это сделаем просто, мило, – говорила она.
Голоса ее, m lle Bourienne и Кати, которая о чем то засмеялась, сливались в веселое лепетанье, похожее на пение птиц.
– Non, laissez moi, [Нет, оставьте меня,] – сказала княжна.
И голос ее звучал такой серьезностью и страданием, что лепетанье птиц тотчас же замолкло. Они посмотрели на большие, прекрасные глаза, полные слез и мысли, ясно и умоляюще смотревшие на них, и поняли, что настаивать бесполезно и даже жестоко.
– Au moins changez de coiffure, – сказала маленькая княгиня. – Je vous disais, – с упреком сказала она, обращаясь к m lle Bourienne, – Marieie a une de ces figures, auxquelles ce genre de coiffure ne va pas du tout. Mais du tout, du tout. Changez de grace. [По крайней мере, перемените прическу. У Мари одно из тех лиц, которым этот род прически совсем нейдет. Перемените, пожалуйста.]
– Laissez moi, laissez moi, tout ca m'est parfaitement egal, [Оставьте меня, мне всё равно,] – отвечал голос, едва удерживающий слезы.
M lle Bourienne и маленькая княгиня должны были признаться самим себе, что княжна. Марья в этом виде была очень дурна, хуже, чем всегда; но было уже поздно. Она смотрела на них с тем выражением, которое они знали, выражением мысли и грусти. Выражение это не внушало им страха к княжне Марье. (Этого чувства она никому не внушала.) Но они знали, что когда на ее лице появлялось это выражение, она была молчалива и непоколебима в своих решениях.
– Vous changerez, n'est ce pas? [Вы перемените, не правда ли?] – сказала Лиза, и когда княжна Марья ничего не ответила, Лиза вышла из комнаты.
Княжна Марья осталась одна. Она не исполнила желания Лизы и не только не переменила прически, но и не взглянула на себя в зеркало. Она, бессильно опустив глаза и руки, молча сидела и думала. Ей представлялся муж, мужчина, сильное, преобладающее и непонятно привлекательное существо, переносящее ее вдруг в свой, совершенно другой, счастливый мир. Ребенок свой, такой, какого она видела вчера у дочери кормилицы, – представлялся ей у своей собственной груди. Муж стоит и нежно смотрит на нее и ребенка. «Но нет, это невозможно: я слишком дурна», думала она.
– Пожалуйте к чаю. Князь сейчас выйдут, – сказал из за двери голос горничной.
Она очнулась и ужаснулась тому, о чем она думала. И прежде чем итти вниз, она встала, вошла в образную и, устремив на освещенный лампадой черный лик большого образа Спасителя, простояла перед ним с сложенными несколько минут руками. В душе княжны Марьи было мучительное сомненье. Возможна ли для нее радость любви, земной любви к мужчине? В помышлениях о браке княжне Марье мечталось и семейное счастие, и дети, но главною, сильнейшею и затаенною ее мечтою была любовь земная. Чувство было тем сильнее, чем более она старалась скрывать его от других и даже от самой себя. Боже мой, – говорила она, – как мне подавить в сердце своем эти мысли дьявола? Как мне отказаться так, навсегда от злых помыслов, чтобы спокойно исполнять Твою волю? И едва она сделала этот вопрос, как Бог уже отвечал ей в ее собственном сердце: «Не желай ничего для себя; не ищи, не волнуйся, не завидуй. Будущее людей и твоя судьба должна быть неизвестна тебе; но живи так, чтобы быть готовой ко всему. Если Богу угодно будет испытать тебя в обязанностях брака, будь готова исполнить Его волю». С этой успокоительной мыслью (но всё таки с надеждой на исполнение своей запрещенной, земной мечты) княжна Марья, вздохнув, перекрестилась и сошла вниз, не думая ни о своем платье, ни о прическе, ни о том, как она войдет и что скажет. Что могло всё это значить в сравнении с предопределением Бога, без воли Которого не падет ни один волос с головы человеческой.


Когда княжна Марья взошла в комнату, князь Василий с сыном уже были в гостиной, разговаривая с маленькой княгиней и m lle Bourienne. Когда она вошла своей тяжелой походкой, ступая на пятки, мужчины и m lle Bourienne приподнялись, и маленькая княгиня, указывая на нее мужчинам, сказала: Voila Marie! [Вот Мари!] Княжна Марья видела всех и подробно видела. Она видела лицо князя Василья, на мгновенье серьезно остановившееся при виде княжны и тотчас же улыбнувшееся, и лицо маленькой княгини, читавшей с любопытством на лицах гостей впечатление, которое произведет на них Marie. Она видела и m lle Bourienne с ее лентой и красивым лицом и оживленным, как никогда, взглядом, устремленным на него; но она не могла видеть его, она видела только что то большое, яркое и прекрасное, подвинувшееся к ней, когда она вошла в комнату. Сначала к ней подошел князь Василий, и она поцеловала плешивую голову, наклонившуюся над ее рукою, и отвечала на его слова, что она, напротив, очень хорошо помнит его. Потом к ней подошел Анатоль. Она всё еще не видала его. Она только почувствовала нежную руку, твердо взявшую ее, и чуть дотронулась до белого лба, над которым были припомажены прекрасные русые волосы. Когда она взглянула на него, красота его поразила ее. Анатопь, заложив большой палец правой руки за застегнутую пуговицу мундира, с выгнутой вперед грудью, а назад – спиною, покачивая одной отставленной ногой и слегка склонив голову, молча, весело глядел на княжну, видимо совершенно о ней не думая. Анатоль был не находчив, не быстр и не красноречив в разговорах, но у него зато была драгоценная для света способность спокойствия и ничем не изменяемая уверенность. Замолчи при первом знакомстве несамоуверенный человек и выкажи сознание неприличности этого молчания и желание найти что нибудь, и будет нехорошо; но Анатоль молчал, покачивал ногой, весело наблюдая прическу княжны. Видно было, что он так спокойно мог молчать очень долго. «Ежели кому неловко это молчание, так разговаривайте, а мне не хочется», как будто говорил его вид. Кроме того в обращении с женщинами у Анатоля была та манера, которая более всего внушает в женщинах любопытство, страх и даже любовь, – манера презрительного сознания своего превосходства. Как будто он говорил им своим видом: «Знаю вас, знаю, да что с вами возиться? А уж вы бы рады!» Может быть, что он этого не думал, встречаясь с женщинами (и даже вероятно, что нет, потому что он вообще мало думал), но такой у него был вид и такая манера. Княжна почувствовала это и, как будто желая ему показать, что она и не смеет думать об том, чтобы занять его, обратилась к старому князю. Разговор шел общий и оживленный, благодаря голоску и губке с усиками, поднимавшейся над белыми зубами маленькой княгини. Она встретила князя Василья с тем приемом шуточки, который часто употребляется болтливо веселыми людьми и который состоит в том, что между человеком, с которым так обращаются, и собой предполагают какие то давно установившиеся шуточки и веселые, отчасти не всем известные, забавные воспоминания, тогда как никаких таких воспоминаний нет, как их и не было между маленькой княгиней и князем Васильем. Князь Василий охотно поддался этому тону; маленькая княгиня вовлекла в это воспоминание никогда не бывших смешных происшествий и Анатоля, которого она почти не знала. M lle Bourienne тоже разделяла эти общие воспоминания, и даже княжна Марья с удовольствием почувствовала и себя втянутою в это веселое воспоминание.
– Вот, по крайней мере, мы вами теперь вполне воспользуемся, милый князь, – говорила маленькая княгиня, разумеется по французски, князю Василью, – это не так, как на наших вечерах у Annette, где вы всегда убежите; помните cette chere Annette? [милую Аннет?]
– А, да вы мне не подите говорить про политику, как Annette!
– А наш чайный столик?
– О, да!
– Отчего вы никогда не бывали у Annette? – спросила маленькая княгиня у Анатоля. – А я знаю, знаю, – сказала она, подмигнув, – ваш брат Ипполит мне рассказывал про ваши дела. – О! – Она погрозила ему пальчиком. – Еще в Париже ваши проказы знаю!
– А он, Ипполит, тебе не говорил? – сказал князь Василий (обращаясь к сыну и схватив за руку княгиню, как будто она хотела убежать, а он едва успел удержать ее), – а он тебе не говорил, как он сам, Ипполит, иссыхал по милой княгине и как она le mettait a la porte? [выгнала его из дома?]
– Oh! C'est la perle des femmes, princesse! [Ах! это перл женщин, княжна!] – обратился он к княжне.
С своей стороны m lle Bourienne не упустила случая при слове Париж вступить тоже в общий разговор воспоминаний. Она позволила себе спросить, давно ли Анатоль оставил Париж, и как понравился ему этот город. Анатоль весьма охотно отвечал француженке и, улыбаясь, глядя на нее, разговаривал с нею про ее отечество. Увидав хорошенькую Bourienne, Анатоль решил, что и здесь, в Лысых Горах, будет нескучно. «Очень недурна! – думал он, оглядывая ее, – очень недурна эта demoiselle de compagn. [компаньонка.] Надеюсь, что она возьмет ее с собой, когда выйдет за меня, – подумал он, – la petite est gentille». [малютка – мила.]