Классическая политическая экономия

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск

Классическая политическая экономия (также классическая экономика) — первое из современных направлений экономической мысли. Активно развивалась в конце XVIII века — 30-х гг. XIX века. Основные авторы: Адам Смит, Жан-Батист Сэй, Давид Рикардо, Томас Мальтус и Джон Стюарт Милль. Вслед за физиократами, базовым принципом пропагандировался экономический либерализм. Были сформулированы основы трудовой теории стоимости.





История развития

Основателем направления является А. Смит, его ближайшими последователями («смитианцами») — доктор Дж. Андерсон, граф Лодердейл, Т. Мальтус, Т. Тук, полковник Роберт Торренс, сэр Э. Уэст и Дж. Х. Марсет. Смит изложил логичную систему, которая объяснила работу свободного рынка на базе внутренних экономических механизмов, а не внешнего политического управления.

Новый этап в развитии классической школы знаменует собой фигура Д. Рикардо с его развитием концепции стоимости, оригинальными теориями земельной ренты и международной торговли. В число непосредственных последователей Д. Рикардо входили английские экономисты Дж. Милль, Дж. Р. Мак-Куллох и Т. де Куинси; кроме этого к «рикардианцам» относят Н. У. Сениора и Г. Мартино.

Трудовая теория стоимости привела к появлению группы экономистов, выступавших в защиту класса, зарабатывавшего деньги при помощи труда. Эти учёные известны в истории под названием «социалисты-рикардианцы». Среди них можно выделить Томаса Годскина, Уильяма Томпсона (ок. 1785 — 1833), Чарльза Холла (1745—1825), Джона Грэя (1799—1850), Джона Фрэнсиса Брэя (1809—1895).

Экономистами, поддерживавшими классическую школу в континентальной Европе (Continental Classicals), являлись француз Ж. Б. Сэй, швейцарец Ж. Симон де Сисмонди и немецкий экономист Ф. фон Германн.

Завершающий этап эволюции школы представлен творчеством Дж. С. Милля, в работах которого нашли окончательное воплощение принципы классической школы в экономической теории.

В классической экономической теории экономика обладает способностью к саморегулированию и полному использованию своих ресурсов, а любое производство организуется для того, чтобы увеличить потребление.

Причины появления

До зарождения основ классической школы в экономической науке в обществе главенствовало мнение о необходимости государственного вмешательства в экономику. Считалось, что именно этот способ единственный для формирования богатства и благополучия государства. Однако с конца XVII — начала XVIII века формируются идеи невмешательства государства в экономическую жизнь общества, то есть экономический либерализм.

Именно в это время зарождается новая теоретическая школа экономической мысли. Позднее она получит название классической политической экономии.

Представители классической школы заново сформулировали предмет и метод изучения экономической теории. Рост мануфактуризации (а затем индустриализации) выдвинул на первый план промышленное производство, которое отодвинуло торговый и ссудный капитал. Отсюда в качестве предмета изучения на первое место выдвинулась сфера производства.

Во времена Древней Греции термин «ойкономия» означал «домохозяйство». В эпоху меркантилистов под экономикой стали понимать науку о государственном хозяйстве, управляемом монархом. Наконец, черты научной дисциплины экономика приобрела в конце 17-го — первой трети 19-го века.

Этапы развития

Принято считать, что классическая политическая экономия зародилась в конце XVII — начале XVIII в. в трудах У. Петти (Англия) и П. Буагильбера (Франция)[1].

Время её завершения рассматривается с двух теоретико-методологических позиций. Так, марксистская позиция устанавливает период завершения развития первую четверть XIX века, и завершителями школы считаются английские ученые А. Смит и Д. Рикардо. По другой — наиболее распространённой в научном мире — «классики» исчерпали себя в последней трети XIX в. трудами Дж. С. Милля[1].

  • Первый этап. Первый период этого этапа (середина XVII — начало XVIII века) характеризуется расширением рыночных отношений. Развенчивается теория меркантилизма. Главными представителями этого направления считаются У. Петти и П. Буагильбер[2].
Второй период этого этапа приходится на середину XVIII века, характеризуется появлением такого направления как физиократизм. Среди представителей данного направления можно выделить Ф. Кене, А. Тюрго и др.
Физиократы значительно продвинули экономическую науку, обозначили новое толкование ряда микро- и макроэкономических категорий. Но их внимание было приковано к проблемам сельскохозяйственного производства в ущерб другим отраслям экономики и особенно сфере обращения[2].
  • Второй этап полностью связан с именем Адама Смита. Среди его трудов можно выделить монументальное произведение «Исследование о природе и причинах богатства народов» (1776 год). Основой его теории стало то, что экономические законы незыблемы и объективны вне зависимости от воли и сознания человека. Законы, открытые Смитом — разделения труда и роста производительности труда — классические. Его трактовки товара и его свойств, денег, заработной платы, прибыли, капитала, производительного труда и др. лежат в основе современных экономических концепций[3].
  • Третий этап — вся первая половина XIX века. В историческом аспекте соотносится с завершением промышленного переворота в развитых странах. В этот период идеи А. Смита углублялись и дополнялись целой группой его последователей, среди них: Д. Рикардо, Т. Мальтус, Н. У. Сениор, Ж. Б. Сей, Ф. Бастиа и др.[4]
  • Четвёртый этап — вторая половина XIX века. Этот этап можно назвать завершающим. Это период обобщения лучших достижений классической школы. Яркими представителями этого этапа являются Дж. С. Милль и К. Маркс. В этот период началось формирование «неоклассической экономической теории»[5].

Самыми известными и яркими представителями классической политической экономии были шотландский учёный Адам Смит (1723—1790) и англичанин Давид Рикардо (1772—1823). А. Смит возглавлял кафедру нравственной философии в университете Глазго, затем работал главным таможенным комиссаром Шотландии. Он был автором многих трудов по экономике и философии. Но его главным всемирно известным трудом было «Исследование о природе и причинах богатства народов» (1776). В этой работе А. Смит даёт всестороннюю характеристику экономической системы общества, рассматривает теорию стоимости, теорию распределения доходов, теорию капитала и его накопления, экономическую политику государства, государственные финансы, даёт развёрнутую критику меркантилизма. Ему удалось в своей книге соединить большинство существующих направлений экономических исследований.

В основе всех рассматриваемых А. Смитом экономических явлений лежит трудовая теория стоимости. Стоимость товара создаётся трудом независимо от отрасли производства. Заключённый в товарах труд является основой для обмена. Цена товара определяется затратами труда на его производство, а также соотношением спроса и предложения товара.

А. Смит дал развёрнутый анализ основных доходов общества, — прибыли, заработной платы и земельной ренты, — и определил стоимость общественного продукта как сумму доходов общества. Общественный продукт воплощает в себе богатство страны. Рост богатства зависит от роста производительности труда и от доли населения, занятого производительным трудом. В свою очередь производительность труда во многом зависит от разделения труда и его специализации.

При рассмотрении экономических явлений и процессов «классики» политической экономии придерживались определённой системы общих предпосылок. Главными из них были концепция «экономического человека» и экономический либерализм (экономическая свобода). Они рассматривали человека только с точки зрения экономической деятельности, где есть единственный стимул поведения — стремление к собственной выгоде.

В основе идеи экономического либерализма лежало представление о том, что экономические законы действуют подобно законам природы. В результате их действия в обществе стихийно устанавливается «естественная гармония». Государству нет необходимости вмешиваться в действие экономических законов. Принцип экономического либерализма и свободной торговли выражен знаменитым лозунгом «laissez-faire, laissez-passer» (примерный перевод на русский язык: «Дайте людям самим делать свои дела, дайте делам идти своим ходом»). Другими словами, это принцип невмешательства государства в экономическую деятельность. Выражение стало символом классической экономической теории. Во внешней торговле экономический либерализм означает свободную торговлю, без ограничений экспорта и импорта. Такая внешнеэкономическая политика получила название фритредерства (от английского free trade — свободная торговля).

В соответствии с «классиками» политической экономии экономические законы и конкуренция действуют как «невидимая рука». В результате ресурсы перераспределяются для эффективного (полного) использования, цены на товары и ресурсы быстро меняются, устанавливается равновесие между спросом и предложением.

Завершение эпохи «классиков» политэкономии не означает завершения политической экономии как науки. Напротив, как и в других науках, «классический этап» является лишь «высоким стартом» жизненного цикла науки, открывающим следующие, не менее насыщенные страницы её истории.

Напишите отзыв о статье "Классическая политическая экономия"

Примечания

  1. 1 2 [exsolver.narod.ru/Books/Econom/History2/c4.html Ядгаров Я. С. История экономических учений. Общая характеристика классической политической экономии]
  2. 1 2 [exsolver.narod.ru/Books/Econom/History2/c5.html Ядгаров Я. С. История экономических учений. Первый этап эволюции классической политической экономии.]
  3. [exsolver.narod.ru/Books/Econom/History2/c6.html Ядгаров Я. С. История экономических учений. Второй этап эволюции классической политической экономии. Учение Адама Смита]
  4. [exsolver.narod.ru/Books/Econom/History2/c7.html Ядгаров Я. С. История экономических учений. Третий этап эволюции классической политической экономии.]
  5. [exsolver.narod.ru/Books/Econom/History2/c8.html Ядгаров Я. С. История экономических учений. Четвертый этап эволюции классической политической экономии.]

Литература

Отрывок, характеризующий Классическая политическая экономия

– Пойдемте, – сказал доктор.
Княжна Марья вошла к отцу и подошла к кровати. Он лежал высоко на спине, с своими маленькими, костлявыми, покрытыми лиловыми узловатыми жилками ручками на одеяле, с уставленным прямо левым глазом и с скосившимся правым глазом, с неподвижными бровями и губами. Он весь был такой худенький, маленький и жалкий. Лицо его, казалось, ссохлось или растаяло, измельчало чертами. Княжна Марья подошла и поцеловала его руку. Левая рука сжала ее руку так, что видно было, что он уже давно ждал ее. Он задергал ее руку, и брови и губы его сердито зашевелились.
Она испуганно глядела на него, стараясь угадать, чего он хотел от нее. Когда она, переменя положение, подвинулась, так что левый глаз видел ее лицо, он успокоился, на несколько секунд не спуская с нее глаза. Потом губы и язык его зашевелились, послышались звуки, и он стал говорить, робко и умоляюще глядя на нее, видимо, боясь, что она не поймет его.
Княжна Марья, напрягая все силы внимания, смотрела на него. Комический труд, с которым он ворочал языком, заставлял княжну Марью опускать глаза и с трудом подавлять поднимавшиеся в ее горле рыдания. Он сказал что то, по нескольку раз повторяя свои слова. Княжна Марья не могла понять их; но она старалась угадать то, что он говорил, и повторяла вопросительно сказанные им слона.
– Гага – бои… бои… – повторил он несколько раз. Никак нельзя было понять этих слов. Доктор думал, что он угадал, и, повторяя его слова, спросил: княжна боится? Он отрицательно покачал головой и опять повторил то же…
– Душа, душа болит, – разгадала и сказала княжна Марья. Он утвердительно замычал, взял ее руку и стал прижимать ее к различным местам своей груди, как будто отыскивая настоящее для нее место.
– Все мысли! об тебе… мысли, – потом выговорил он гораздо лучше и понятнее, чем прежде, теперь, когда он был уверен, что его понимают. Княжна Марья прижалась головой к его руке, стараясь скрыть свои рыдания и слезы.
Он рукой двигал по ее волосам.
– Я тебя звал всю ночь… – выговорил он.
– Ежели бы я знала… – сквозь слезы сказала она. – Я боялась войти.
Он пожал ее руку.
– Не спала ты?
– Нет, я не спала, – сказала княжна Марья, отрицательно покачав головой. Невольно подчиняясь отцу, она теперь так же, как он говорил, старалась говорить больше знаками и как будто тоже с трудом ворочая язык.
– Душенька… – или – дружок… – Княжна Марья не могла разобрать; но, наверное, по выражению его взгляда, сказано было нежное, ласкающее слово, которого он никогда не говорил. – Зачем не пришла?
«А я желала, желала его смерти! – думала княжна Марья. Он помолчал.
– Спасибо тебе… дочь, дружок… за все, за все… прости… спасибо… прости… спасибо!.. – И слезы текли из его глаз. – Позовите Андрюшу, – вдруг сказал он, и что то детски робкое и недоверчивое выразилось в его лице при этом спросе. Он как будто сам знал, что спрос его не имеет смысла. Так, по крайней мере, показалось княжне Марье.
– Я от него получила письмо, – отвечала княжна Марья.
Он с удивлением и робостью смотрел на нее.
– Где же он?
– Он в армии, mon pere, в Смоленске.
Он долго молчал, закрыв глаза; потом утвердительно, как бы в ответ на свои сомнения и в подтверждение того, что он теперь все понял и вспомнил, кивнул головой и открыл глаза.
– Да, – сказал он явственно и тихо. – Погибла Россия! Погубили! – И он опять зарыдал, и слезы потекли у него из глаз. Княжна Марья не могла более удерживаться и плакала тоже, глядя на его лицо.
Он опять закрыл глаза. Рыдания его прекратились. Он сделал знак рукой к глазам; и Тихон, поняв его, отер ему слезы.
Потом он открыл глаза и сказал что то, чего долго никто не мог понять и, наконец, понял и передал один Тихон. Княжна Марья отыскивала смысл его слов в том настроении, в котором он говорил за минуту перед этим. То она думала, что он говорит о России, то о князе Андрее, то о ней, о внуке, то о своей смерти. И от этого она не могла угадать его слов.
– Надень твое белое платье, я люблю его, – говорил он.
Поняв эти слова, княжна Марья зарыдала еще громче, и доктор, взяв ее под руку, вывел ее из комнаты на террасу, уговаривая ее успокоиться и заняться приготовлениями к отъезду. После того как княжна Марья вышла от князя, он опять заговорил о сыне, о войне, о государе, задергал сердито бровями, стал возвышать хриплый голос, и с ним сделался второй и последний удар.
Княжна Марья остановилась на террасе. День разгулялся, было солнечно и жарко. Она не могла ничего понимать, ни о чем думать и ничего чувствовать, кроме своей страстной любви к отцу, любви, которой, ей казалось, она не знала до этой минуты. Она выбежала в сад и, рыдая, побежала вниз к пруду по молодым, засаженным князем Андреем, липовым дорожкам.
– Да… я… я… я. Я желала его смерти. Да, я желала, чтобы скорее кончилось… Я хотела успокоиться… А что ж будет со мной? На что мне спокойствие, когда его не будет, – бормотала вслух княжна Марья, быстрыми шагами ходя по саду и руками давя грудь, из которой судорожно вырывались рыдания. Обойдя по саду круг, который привел ее опять к дому, она увидала идущих к ней навстречу m lle Bourienne (которая оставалась в Богучарове и не хотела оттуда уехать) и незнакомого мужчину. Это был предводитель уезда, сам приехавший к княжне с тем, чтобы представить ей всю необходимость скорого отъезда. Княжна Марья слушала и не понимала его; она ввела его в дом, предложила ему завтракать и села с ним. Потом, извинившись перед предводителем, она подошла к двери старого князя. Доктор с встревоженным лицом вышел к ней и сказал, что нельзя.
– Идите, княжна, идите, идите!
Княжна Марья пошла опять в сад и под горой у пруда, в том месте, где никто не мог видеть, села на траву. Она не знала, как долго она пробыла там. Чьи то бегущие женские шаги по дорожке заставили ее очнуться. Она поднялась и увидала, что Дуняша, ее горничная, очевидно, бежавшая за нею, вдруг, как бы испугавшись вида своей барышни, остановилась.
– Пожалуйте, княжна… князь… – сказала Дуняша сорвавшимся голосом.
– Сейчас, иду, иду, – поспешно заговорила княжна, не давая времени Дуняше договорить ей то, что она имела сказать, и, стараясь не видеть Дуняши, побежала к дому.
– Княжна, воля божья совершается, вы должны быть на все готовы, – сказал предводитель, встречая ее у входной двери.
– Оставьте меня. Это неправда! – злобно крикнула она на него. Доктор хотел остановить ее. Она оттолкнула его и подбежала к двери. «И к чему эти люди с испуганными лицами останавливают меня? Мне никого не нужно! И что они тут делают? – Она отворила дверь, и яркий дневной свет в этой прежде полутемной комнате ужаснул ее. В комнате были женщины и няня. Они все отстранились от кровати, давая ей дорогу. Он лежал все так же на кровати; но строгий вид его спокойного лица остановил княжну Марью на пороге комнаты.
«Нет, он не умер, это не может быть! – сказала себе княжна Марья, подошла к нему и, преодолевая ужас, охвативший ее, прижала к щеке его свои губы. Но она тотчас же отстранилась от него. Мгновенно вся сила нежности к нему, которую она чувствовала в себе, исчезла и заменилась чувством ужаса к тому, что было перед нею. «Нет, нет его больше! Его нет, а есть тут же, на том же месте, где был он, что то чуждое и враждебное, какая то страшная, ужасающая и отталкивающая тайна… – И, закрыв лицо руками, княжна Марья упала на руки доктора, поддержавшего ее.
В присутствии Тихона и доктора женщины обмыли то, что был он, повязали платком голову, чтобы не закостенел открытый рот, и связали другим платком расходившиеся ноги. Потом они одели в мундир с орденами и положили на стол маленькое ссохшееся тело. Бог знает, кто и когда позаботился об этом, но все сделалось как бы само собой. К ночи кругом гроба горели свечи, на гробу был покров, на полу был посыпан можжевельник, под мертвую ссохшуюся голову была положена печатная молитва, а в углу сидел дьячок, читая псалтырь.
Как лошади шарахаются, толпятся и фыркают над мертвой лошадью, так в гостиной вокруг гроба толпился народ чужой и свой – предводитель, и староста, и бабы, и все с остановившимися испуганными глазами, крестились и кланялись, и целовали холодную и закоченевшую руку старого князя.


Богучарово было всегда, до поселения в нем князя Андрея, заглазное именье, и мужики богучаровские имели совсем другой характер от лысогорских. Они отличались от них и говором, и одеждой, и нравами. Они назывались степными. Старый князь хвалил их за их сносливость в работе, когда они приезжали подсоблять уборке в Лысых Горах или копать пруды и канавы, но не любил их за их дикость.
Последнее пребывание в Богучарове князя Андрея, с его нововведениями – больницами, школами и облегчением оброка, – не смягчило их нравов, а, напротив, усилило в них те черты характера, которые старый князь называл дикостью. Между ними всегда ходили какие нибудь неясные толки, то о перечислении их всех в казаки, то о новой вере, в которую их обратят, то о царских листах каких то, то о присяге Павлу Петровичу в 1797 году (про которую говорили, что тогда еще воля выходила, да господа отняли), то об имеющем через семь лет воцариться Петре Феодоровиче, при котором все будет вольно и так будет просто, что ничего не будет. Слухи о войне в Бонапарте и его нашествии соединились для них с такими же неясными представлениями об антихристе, конце света и чистой воле.
В окрестности Богучарова были всё большие села, казенные и оброчные помещичьи. Живущих в этой местности помещиков было очень мало; очень мало было также дворовых и грамотных, и в жизни крестьян этой местности были заметнее и сильнее, чем в других, те таинственные струи народной русской жизни, причины и значение которых бывают необъяснимы для современников. Одно из таких явлений было проявившееся лет двадцать тому назад движение между крестьянами этой местности к переселению на какие то теплые реки. Сотни крестьян, в том числе и богучаровские, стали вдруг распродавать свой скот и уезжать с семействами куда то на юго восток. Как птицы летят куда то за моря, стремились эти люди с женами и детьми туда, на юго восток, где никто из них не был. Они поднимались караванами, поодиночке выкупались, бежали, и ехали, и шли туда, на теплые реки. Многие были наказаны, сосланы в Сибирь, многие с холода и голода умерли по дороге, многие вернулись сами, и движение затихло само собой так же, как оно и началось без очевидной причины. Но подводные струи не переставали течь в этом народе и собирались для какой то новой силы, имеющей проявиться так же странно, неожиданно и вместе с тем просто, естественно и сильно. Теперь, в 1812 м году, для человека, близко жившего с народом, заметно было, что эти подводные струи производили сильную работу и были близки к проявлению.
Алпатыч, приехав в Богучарово несколько времени перед кончиной старого князя, заметил, что между народом происходило волнение и что, противно тому, что происходило в полосе Лысых Гор на шестидесятиверстном радиусе, где все крестьяне уходили (предоставляя казакам разорять свои деревни), в полосе степной, в богучаровской, крестьяне, как слышно было, имели сношения с французами, получали какие то бумаги, ходившие между ними, и оставались на местах. Он знал через преданных ему дворовых людей, что ездивший на днях с казенной подводой мужик Карп, имевший большое влияние на мир, возвратился с известием, что казаки разоряют деревни, из которых выходят жители, но что французы их не трогают. Он знал, что другой мужик вчера привез даже из села Вислоухова – где стояли французы – бумагу от генерала французского, в которой жителям объявлялось, что им не будет сделано никакого вреда и за все, что у них возьмут, заплатят, если они останутся. В доказательство того мужик привез из Вислоухова сто рублей ассигнациями (он не знал, что они были фальшивые), выданные ему вперед за сено.