Клебер, Жан-Батист
| Жан-Батист Клебер | |
| фр. Jean-Baptiste Kléber | |
 Адель де Керкадо. Портрет генерала Жан-Батиста Клебера. Ок. 1830. Музей армии, Дом инвалидов, Париж | |
| Дата рождения | |
|---|---|
| Место рождения | |
| Дата смерти | |
| Место смерти | |
| Принадлежность |
|
| Звание | |
| Командовал |
Французская армия в Египте |
| Сражения/войны | |
Жан-Батист Клебер (фр. Jean-Baptiste Kléber; 1753—1800) — французский генерал, участник Наполеоновских войн, главнокомандующий французской армией в Египте.
Родился 9 марта 1753 года в Страсбуре. В юности имел склонность к архитектуре и в 1771 году отправился в Париж, чтобы усовершенствоваться в этой науке под руководством знаменитого архитектора Шальгрена. Недостаточное состояние заставило его покинуть это поприще и возвратиться на родину.
В 1772 году Клебер отправился в Мюнхен, где поступил в военное училище, и так отличился, что в 1777 году был принят австрийским генералом Кауницем в руководимый им полк поручиком. В составе австрийского вспомогательного корпуса Клебер участвовал в войне за баварское наследство.
Клебер оставался в полку Кауница до 1783 года, когда по желанию своих родных вышел в отставку, получил в Верхнем Эльзасе место инспектора над строениями и занимал эту должность до самой революции.
При образовании национальной гвардии Клебер вступил адъютантом в батальон, который он весьма скоро обучил военному делу.
Как только началась первая коалиционная война, Клебер отправился к Кюстину, стоявшему близ Майнца, и был назначен командиром 3-го Верхне-Рейнского батальона. Его сведения в архитектуре и военных науках сделали Клебера весьма полезным при укреплении Майнца и доставили ему чин полковника; во время осады Майнца прусскими войсками Клебер оказал во многих вылазках большую решимость и благоразумие, что побудило присутствующих там комиссаров Конвента произвести его в бригадные генералы. По сдаче Майнца 22 июля 1793 года Клебер был по неизвестной причине предан суду, но оправдался и был послан с бывшим Майнцским гарнизоном в Вандею.
19 сентября он повёл авангард через Руссе в Торфу, но был, в то время, когда его войска грабили город, разбит вандейским генералом Шареттом. Отступление сделалось неизбежным. Для спасения армии должно было принести жертву; в теснинах, между Руссе и Гетинье, надеялись остановить преследователей, и тут-то Клебер сказал батальонному командиру Шевардену: «Возьми 300 гренадер, защищай эти теснины; тебя изрубят в куски, но ты спасёшь своих товарищей!». Шеварден с точностью выполнил это требование; армия была спасена: из 300 храбрецов ни один не остался в живых.
Когда генералов Ж. Б. Канкло, Ж. Б. Дюбайэ и Э. Груши отправили в отставку, Клеберу было вверено на время командование всеми стоящими в Вандее войсками. Он разбил вандейцев при Шатальоне и передал армию 8 октября Ж. Лешелю. В сражении при Шоле 17 октября Клебер начальствовал правым крылом республиканских войск, 22 ноября участвовал в сражении при Антрене. Затем, 23 декабря, командуя дивизией овладел, городом Савенэ и несколько дней спустя торжественно вступил в Нант.
В начале 1794 года Клебер возвратился в Париж, командовал сначала дивизией в Северной армии и участвовал с ней в сражениях на Самбре. После того поступил под начало Журдана и сражался со славой и успехом при Флерюсе. По отступлении принца Кобургского Клебер двинулся против Монса и вскоре последовал за главнокомандующим к реке Маасу и предпринял осаду Маастрихта. Слава его ещё более увеличилась скорым взятием этой крепости, и потому он должен был принять на себя осаду Майнца. Но вскоре ему было поручено начальство левым крылом армии Журдана, когда последний, в 1793 году, перешёл через Рейн близ Дюссельдорфа и Нойвида и двинулся к Майну.
Незадолго до Вюрцбургского сражения Клебер поехал в Париж, откуда, после некоторых объяснений с беспрерывно слабеющей Директорией, отправился к верхнему Рейну, чтобы узнать общее мнение своих соотечественников. Ему тогда же предложили место в Законодательном собрании, но государство было в таком бедственном положении, что никто не решался управлять им.
Во время переворота 18 фруктидора (5 сентября 1797 года) Клебер находился в Париже. Всегдашняя его откровенность привела к появлению у него множества врагов, даже Гош был в их числе, и Клебера едва не сослали в Кайенну.
Когда после Кампо-Формийского мира Бонапарт начал подготовку к походу в Египет, то обратил взор и на Клебера, который с радостью к нему присоединился, и 30 июня 1798 года прибыл в Александрию. Когда французы пошли к Каиру, а Клебер должен был остаться в Александрии, по случаю пулевого ранения, то распространился слух о новой революции в Париже и Клебер писал Наполеону Бонапарту: «Сделайте одолжение, уведомите меня, в чём дело. Я решился, генерал, следовать за вами повсюду; последую за вами и во Францию; я не хочу никому более повиноваться как вам одному».
Когда решён был поход в Сирию, тогда началась между Клебером и главнокомандующим маленькая размолвка, ибо Клебер, ссылаясь на свою болезнь, не хотел участвовать в походе. Однако главной причиной тому был Тальен, который, будучи главным агентом Бурбонов, не пренебрегал никакими средствами, чтобы вредить Бонапарту и старался рассорить его с Клебером, что ему впоследствии удалось. Бонапарт написал Клеберу весьма ласковое и лестное письмо и помирил его с собой.
Клебер, сражаясь под Яффой, при Сед-Ярре, близ горы Фабора и при Абукире со всегдашней храбростью, возбудил в Наполеоне Бонапарте такое к себе уважение, что он его назначил главнокомандующим над войсками в Египте, когда события в Европе и собственные замыслы сделали необходимым возвращение Наполеона во Францию.
По отъезде Бонапарта Тальен снова втерся в доверие к новому главнокомандующему и старался настроить его против Наполеона. Клебер на этот раз попал в расставленную ему сеть — он полагал, что Бонапарт с намерением оставил его в Египте на произвол судьбы, и потому хотел ускорить своё возвращение в Европу. Тальен, находившийся в тайных сношениях с британским генералом Смитом, предложил ему отправить в Европу прежде всего раненых, чтобы они поселили там своими рассказами ненависть и вражду к прежнему главнокомандующему. Тальен хотел самостоятельно провозить раневых в качестве гражданского комиссара, войти в сношения с правительственными учреждениями и заставить их действовать по своим замыслам.
В Египте ещё не знали, что Бонапарт уже избран в консулы, потому-то письмо Клебера к Директории не имело успеха.
Начатые только для вида переговоры с командором Смитом деятельно возобновились, но так как Тальен втайне действовал против них, они остались без успеха. После потери Эль-Ариша Клебер предложил очистить весь Египет, но Смит объявил, что его правительство не подтвердило договора и что адмирал Кейт имеет приказ противиться отъезду французов. Клебер приказал прибить письмо Смита, в котором он предлагал французам сдаться в плен, на всех углах Каира и подписал внизу следующие слова: «На такое недостойное требование, должно отвечать только победой».
Уже многие места были переданы туркам и великий визирь стоял с многочисленной армией в готовности придать ещё больший вес требованиям адмирала Кейта; но Клебер после победы при Гелиополисе сделался снова повелителем всего Египта; глава мамелюков Мурад-Бей стал его вассалом.
Тогда же Клебер узнал через полковника Латур-Мобура, тайно прибывшего из Франции в Египет, о событиях в Европе, и решился удержать за собой вновь завоёванную страну. Но слишком строгое и неблагоразумное управление привело к появлению у него множества новых и опасных врагов и было причиной его смерти. Для содержания своих войск Клебер стал взимать контрибуции, делать насильственные займы, налагать подать на коптов, на гаремы, и так далее. Это обратило на него общее неудовольствие местных жителей, и Клебер 14 июня 1800 года пал под кинжалом молодого фанатика.
Клебер был высокого роста и сильного телосложения, но его характер не был столь же твёрд, в счастье он был легкомыслен, и только одни бедствия и препятствия пробуждали его дарования как полководца. Против других Клебер был груб и несговорчив, повинуясь только голосу дружбы или убеждения.
Гроб с телом Клебера 18 лет простоял в замке Иф в бухте Марселя, поскольку Бонапарт не мог простить прямодушному генералу даже после его смерти, к которой предположительно был причастен, публичных обвинений в трусости за то, что будто бы бежал из Египта, бросив на произвол судьбы армию, и в наказание не хотел допустить его погребения в родной земле.
В 1818 году останки Клебера по приказанию Людовика XVIII были перезахоронены в его родном городе, там же 14 июня 1840 года ему был установлен бронзовый памятник. Другая его статуя установлена в Лувре. Также имя Клебера выбито на Триумфальной арке в Париже.
Источники
- Военный энциклопедический лексикон. 2-е издание. — Т. VII. — СПб., 1855.
- Charles Mullié. Biographie des célébrités militaires des armées de terre et de mer de 1789 à 1850, 1852.
Напишите отзыв о статье "Клебер, Жан-Батист"
Литература
- Chandler David. The Campaigns of Napoleon. — N. Y.: Macmillan, 1966.
- Коул Х. Napoleon’s Egypt: Invading the Middle East. — Palgrave Macmillan, 2007. — [ISBN 1-4039-6431-9]
- Herold, J. Christopher. Bonaparte in Egypt. — L.: Hamish Hamilton, 1962.
- Herold, J. Christopher. The Age of Napoleon. — N. Y.: American Heritage, 1963.
- Moorehead A. The Blue Nile. — N. Y.: Harper & Row, 1962.
- Захаров С. [adjudant.ru/napoleonic/kleber00.htm Вандея. 1793-1794.Генерал Клебер.]
- Чудинов А.В. Сражение при Гелиополисе, или Забытая победа // Французский ежегодник 2014. Т. 2: Франция и Восток. М.: ИВИ РАН, 2014. С. 122-165.
- Чудинов А.В. Второе Каирское восстание: 20 марта – 21 апреля 1800 г. // Французский ежегодник 2015: К 225-летию Французской революции. М.: ИВИ РАН, 2015. С. 262-342.
Отрывок, характеризующий Клебер, Жан-Батист
– Non, mais figurez vous, la vieille comtesse Zouboff avec de fausses boucles et la bouche pleine de fausses dents, comme si elle voulait defier les annees… [Нет, представьте себе, старая графиня Зубова, с фальшивыми локонами, с фальшивыми зубами, как будто издеваясь над годами…] Xa, xa, xa, Marieie!Точно ту же фразу о графине Зубовой и тот же смех уже раз пять слышал при посторонних князь Андрей от своей жены.
Он тихо вошел в комнату. Княгиня, толстенькая, румяная, с работой в руках, сидела на кресле и без умолку говорила, перебирая петербургские воспоминания и даже фразы. Князь Андрей подошел, погладил ее по голове и спросил, отдохнула ли она от дороги. Она ответила и продолжала тот же разговор.
Коляска шестериком стояла у подъезда. На дворе была темная осенняя ночь. Кучер не видел дышла коляски. На крыльце суетились люди с фонарями. Огромный дом горел огнями сквозь свои большие окна. В передней толпились дворовые, желавшие проститься с молодым князем; в зале стояли все домашние: Михаил Иванович, m lle Bourienne, княжна Марья и княгиня.
Князь Андрей был позван в кабинет к отцу, который с глазу на глаз хотел проститься с ним. Все ждали их выхода.
Когда князь Андрей вошел в кабинет, старый князь в стариковских очках и в своем белом халате, в котором он никого не принимал, кроме сына, сидел за столом и писал. Он оглянулся.
– Едешь? – И он опять стал писать.
– Пришел проститься.
– Целуй сюда, – он показал щеку, – спасибо, спасибо!
– За что вы меня благодарите?
– За то, что не просрочиваешь, за бабью юбку не держишься. Служба прежде всего. Спасибо, спасибо! – И он продолжал писать, так что брызги летели с трещавшего пера. – Ежели нужно сказать что, говори. Эти два дела могу делать вместе, – прибавил он.
– О жене… Мне и так совестно, что я вам ее на руки оставляю…
– Что врешь? Говори, что нужно.
– Когда жене будет время родить, пошлите в Москву за акушером… Чтоб он тут был.
Старый князь остановился и, как бы не понимая, уставился строгими глазами на сына.
– Я знаю, что никто помочь не может, коли натура не поможет, – говорил князь Андрей, видимо смущенный. – Я согласен, что и из миллиона случаев один бывает несчастный, но это ее и моя фантазия. Ей наговорили, она во сне видела, и она боится.
– Гм… гм… – проговорил про себя старый князь, продолжая дописывать. – Сделаю.
Он расчеркнул подпись, вдруг быстро повернулся к сыну и засмеялся.
– Плохо дело, а?
– Что плохо, батюшка?
– Жена! – коротко и значительно сказал старый князь.
– Я не понимаю, – сказал князь Андрей.
– Да нечего делать, дружок, – сказал князь, – они все такие, не разженишься. Ты не бойся; никому не скажу; а ты сам знаешь.
Он схватил его за руку своею костлявою маленькою кистью, потряс ее, взглянул прямо в лицо сына своими быстрыми глазами, которые, как казалось, насквозь видели человека, и опять засмеялся своим холодным смехом.
Сын вздохнул, признаваясь этим вздохом в том, что отец понял его. Старик, продолжая складывать и печатать письма, с своею привычною быстротой, схватывал и бросал сургуч, печать и бумагу.
– Что делать? Красива! Я всё сделаю. Ты будь покоен, – говорил он отрывисто во время печатания.
Андрей молчал: ему и приятно и неприятно было, что отец понял его. Старик встал и подал письмо сыну.
– Слушай, – сказал он, – о жене не заботься: что возможно сделать, то будет сделано. Теперь слушай: письмо Михайлу Иларионовичу отдай. Я пишу, чтоб он тебя в хорошие места употреблял и долго адъютантом не держал: скверная должность! Скажи ты ему, что я его помню и люблю. Да напиши, как он тебя примет. Коли хорош будет, служи. Николая Андреича Болконского сын из милости служить ни у кого не будет. Ну, теперь поди сюда.
Он говорил такою скороговоркой, что не доканчивал половины слов, но сын привык понимать его. Он подвел сына к бюро, откинул крышку, выдвинул ящик и вынул исписанную его крупным, длинным и сжатым почерком тетрадь.
– Должно быть, мне прежде тебя умереть. Знай, тут мои записки, их государю передать после моей смерти. Теперь здесь – вот ломбардный билет и письмо: это премия тому, кто напишет историю суворовских войн. Переслать в академию. Здесь мои ремарки, после меня читай для себя, найдешь пользу.
Андрей не сказал отцу, что, верно, он проживет еще долго. Он понимал, что этого говорить не нужно.
– Всё исполню, батюшка, – сказал он.
– Ну, теперь прощай! – Он дал поцеловать сыну свою руку и обнял его. – Помни одно, князь Андрей: коли тебя убьют, мне старику больно будет… – Он неожиданно замолчал и вдруг крикливым голосом продолжал: – а коли узнаю, что ты повел себя не как сын Николая Болконского, мне будет… стыдно! – взвизгнул он.
– Этого вы могли бы не говорить мне, батюшка, – улыбаясь, сказал сын.
Старик замолчал.
– Еще я хотел просить вас, – продолжал князь Андрей, – ежели меня убьют и ежели у меня будет сын, не отпускайте его от себя, как я вам вчера говорил, чтоб он вырос у вас… пожалуйста.
– Жене не отдавать? – сказал старик и засмеялся.
Они молча стояли друг против друга. Быстрые глаза старика прямо были устремлены в глаза сына. Что то дрогнуло в нижней части лица старого князя.
– Простились… ступай! – вдруг сказал он. – Ступай! – закричал он сердитым и громким голосом, отворяя дверь кабинета.
– Что такое, что? – спрашивали княгиня и княжна, увидев князя Андрея и на минуту высунувшуюся фигуру кричавшего сердитым голосом старика в белом халате, без парика и в стариковских очках.
Князь Андрей вздохнул и ничего не ответил.
– Ну, – сказал он, обратившись к жене.
И это «ну» звучало холодною насмешкой, как будто он говорил: «теперь проделывайте вы ваши штуки».
– Andre, deja! [Андрей, уже!] – сказала маленькая княгиня, бледнея и со страхом глядя на мужа.
Он обнял ее. Она вскрикнула и без чувств упала на его плечо.
Он осторожно отвел плечо, на котором она лежала, заглянул в ее лицо и бережно посадил ее на кресло.
– Adieu, Marieie, [Прощай, Маша,] – сказал он тихо сестре, поцеловался с нею рука в руку и скорыми шагами вышел из комнаты.
Княгиня лежала в кресле, m lle Бурьен терла ей виски. Княжна Марья, поддерживая невестку, с заплаканными прекрасными глазами, всё еще смотрела в дверь, в которую вышел князь Андрей, и крестила его. Из кабинета слышны были, как выстрелы, часто повторяемые сердитые звуки стариковского сморкания. Только что князь Андрей вышел, дверь кабинета быстро отворилась и выглянула строгая фигура старика в белом халате.
– Уехал? Ну и хорошо! – сказал он, сердито посмотрев на бесчувственную маленькую княгиню, укоризненно покачал головою и захлопнул дверь.
В октябре 1805 года русские войска занимали села и города эрцгерцогства Австрийского, и еще новые полки приходили из России и, отягощая постоем жителей, располагались у крепости Браунау. В Браунау была главная квартира главнокомандующего Кутузова.
11 го октября 1805 года один из только что пришедших к Браунау пехотных полков, ожидая смотра главнокомандующего, стоял в полумиле от города. Несмотря на нерусскую местность и обстановку (фруктовые сады, каменные ограды, черепичные крыши, горы, видневшиеся вдали), на нерусский народ, c любопытством смотревший на солдат, полк имел точно такой же вид, какой имел всякий русский полк, готовившийся к смотру где нибудь в середине России.
С вечера, на последнем переходе, был получен приказ, что главнокомандующий будет смотреть полк на походе. Хотя слова приказа и показались неясны полковому командиру, и возник вопрос, как разуметь слова приказа: в походной форме или нет? в совете батальонных командиров было решено представить полк в парадной форме на том основании, что всегда лучше перекланяться, чем не докланяться. И солдаты, после тридцативерстного перехода, не смыкали глаз, всю ночь чинились, чистились; адъютанты и ротные рассчитывали, отчисляли; и к утру полк, вместо растянутой беспорядочной толпы, какою он был накануне на последнем переходе, представлял стройную массу 2 000 людей, из которых каждый знал свое место, свое дело и из которых на каждом каждая пуговка и ремешок были на своем месте и блестели чистотой. Не только наружное было исправно, но ежели бы угодно было главнокомандующему заглянуть под мундиры, то на каждом он увидел бы одинаково чистую рубаху и в каждом ранце нашел бы узаконенное число вещей, «шильце и мыльце», как говорят солдаты. Было только одно обстоятельство, насчет которого никто не мог быть спокоен. Это была обувь. Больше чем у половины людей сапоги были разбиты. Но недостаток этот происходил не от вины полкового командира, так как, несмотря на неоднократные требования, ему не был отпущен товар от австрийского ведомства, а полк прошел тысячу верст.
Полковой командир был пожилой, сангвинический, с седеющими бровями и бакенбардами генерал, плотный и широкий больше от груди к спине, чем от одного плеча к другому. На нем был новый, с иголочки, со слежавшимися складками мундир и густые золотые эполеты, которые как будто не книзу, а кверху поднимали его тучные плечи. Полковой командир имел вид человека, счастливо совершающего одно из самых торжественных дел жизни. Он похаживал перед фронтом и, похаживая, подрагивал на каждом шагу, слегка изгибаясь спиною. Видно, было, что полковой командир любуется своим полком, счастлив им, что все его силы душевные заняты только полком; но, несмотря на то, его подрагивающая походка как будто говорила, что, кроме военных интересов, в душе его немалое место занимают и интересы общественного быта и женский пол.
– Ну, батюшка Михайло Митрич, – обратился он к одному батальонному командиру (батальонный командир улыбаясь подался вперед; видно было, что они были счастливы), – досталось на орехи нынче ночью. Однако, кажется, ничего, полк не из дурных… А?
Батальонный командир понял веселую иронию и засмеялся.
– И на Царицыном лугу с поля бы не прогнали.
– Что? – сказал командир.
В это время по дороге из города, по которой расставлены были махальные, показались два верховые. Это были адъютант и казак, ехавший сзади.
Адъютант был прислан из главного штаба подтвердить полковому командиру то, что было сказано неясно во вчерашнем приказе, а именно то, что главнокомандующий желал видеть полк совершенно в том положении, в котором oн шел – в шинелях, в чехлах и без всяких приготовлений.
