Клейнмихель, Николай Владимирович

Граф Никола́й Влади́мирович Клейнми́хель (31 июля 1877 — 24 января 1918, Евпатория) — богодуховский уездный предводитель дворянства (1903—1916), последний Московский вице-губернатор.

Биография

Православный. Сын командира лейб-гвардии Семёновского полка генерал-майора графа Владимира Петровича Клейнмихеля и княжны Екатерины Петровны Мещерской. Сестра Вера — фрейлина императрицы Александры Фёдоровны.

По окончании Александровского лицея в 1900 году, поступил на службу в Кавалергардский полк. В следующем году был произведен корнетом.

В 1903 году был избран Богодуховским уездным предводителем дворянства и зачислен в запас гвардейской кавалерии. Также избирался гласным Богодуховского уездного и Харьковского губернского земских собраний. Был церемониймейстером Высочайшего двора.

15 августа 1916 года был назначен Московским вице-губернатором (предшественник — А. М. Устинов), смещен во время Февральской революции. Имел ордена Святой Анны 2-й степени и Святого Станислава 2-й степени, а также кавалерский крест итальянского ордена Короны.

Был предан монархии. Когда последний военный министр Временного правительства А. И. Верховский заявил о нежелательности службы монархистов в Русской армии, Н. В. Клейнмихель написал тому протестное письмо и оставил службу, уехав в своё имение в Крым. Там, узнав о заключении царской семьи в Тобольске, начал строить планы о поездке в Тобольск и поступлении на службу в охранную команду под видом красноармейца, но был поднят на смех близкими, которые указали ему на невозможность скрыть его аристократическое происхождение. Тогда он собрался присоединиться к Алексеевской организации. Но этим планам не суждено было сбыться — в ночь на 24 января 1918 года во время установления в Евпатории советской власти у него был произведён обыск. Полуграмотные красноармейцы просили читать содержание найденных бумаг. В их числе находился и черновик его письма военному министру. Николай Владимирович не таясь сам прочитал красноармейцам это письмо, отдельно объясняя необразованным матросам непонятные для них рассуждения о значении монархии для России. Он тут же был арестован и в 10 часов вечера 24 января 1918 года расстрелян.

Литература

• Сборник биографий Кавалергардов: 1826—1908. — Санкт-Петербург, 1908. — С. 377.
• Придворный календарь на 1911 год. — Санкт-Петербург. — С. 253.
• Харьковский календарь на 1916 год. — Харьков, 1916.

Отрывок, характеризующий Клейнмихель, Николай Владимирович

– Что ж, садись! – сказал Долохов.
– Постою, Федор Иванович.
– Садись, врешь, пей, – сказал Анатоль и налил ему большой стакан мадеры. Глаза ямщика засветились на вино. Отказываясь для приличия, он выпил и отерся шелковым красным платком, который лежал у него в шапке.
– Что ж, когда ехать то, ваше сиятельство?
– Да вот… (Анатоль посмотрел на часы) сейчас и ехать. Смотри же, Балага. А? Поспеешь?
– Да как выезд – счастлив ли будет, а то отчего же не поспеть? – сказал Балага. – Доставляли же в Тверь, в семь часов поспевали. Помнишь небось, ваше сиятельство.
– Ты знаешь ли, на Рожество из Твери я раз ехал, – сказал Анатоль с улыбкой воспоминания, обращаясь к Макарину, который во все глаза умиленно смотрел на Курагина. – Ты веришь ли, Макарка, что дух захватывало, как мы летели. Въехали в обоз, через два воза перескочили. А?
– Уж лошади ж были! – продолжал рассказ Балага. – Я тогда молодых пристяжных к каурому запрег, – обратился он к Долохову, – так веришь ли, Федор Иваныч, 60 верст звери летели; держать нельзя, руки закоченели, мороз был. Бросил вожжи, держи, мол, ваше сиятельство, сам, так в сани и повалился. Так ведь не то что погонять, до места держать нельзя. В три часа донесли черти. Издохла левая только.


Анатоль вышел из комнаты и через несколько минут вернулся в подпоясанной серебряным ремнем шубке и собольей шапке, молодцовато надетой на бекрень и очень шедшей к его красивому лицу. Поглядевшись в зеркало и в той самой позе, которую он взял перед зеркалом, став перед Долоховым, он взял стакан вина.
– Ну, Федя, прощай, спасибо за всё, прощай, – сказал Анатоль. – Ну, товарищи, друзья… он задумался… – молодости… моей, прощайте, – обратился он к Макарину и другим.
Несмотря на то, что все они ехали с ним, Анатоль видимо хотел сделать что то трогательное и торжественное из этого обращения к товарищам. Он говорил медленным, громким голосом и выставив грудь покачивал одной ногой. – Все возьмите стаканы; и ты, Балага. Ну, товарищи, друзья молодости моей, покутили мы, пожили, покутили. А? Теперь, когда свидимся? за границу уеду. Пожили, прощай, ребята. За здоровье! Ура!.. – сказал он, выпил свой стакан и хлопнул его об землю.
– Будь здоров, – сказал Балага, тоже выпив свой стакан и обтираясь платком. Макарин со слезами на глазах обнимал Анатоля. – Эх, князь, уж как грустно мне с тобой расстаться, – проговорил он.
– Ехать, ехать! – закричал Анатоль.
Балага было пошел из комнаты.
– Нет, стой, – сказал Анатоль. – Затвори двери, сесть надо. Вот так. – Затворили двери, и все сели.
– Ну, теперь марш, ребята! – сказал Анатоль вставая.
Лакей Joseph подал Анатолю сумку и саблю, и все вышли в переднюю.
– А шуба где? – сказал Долохов. – Эй, Игнатка! Поди к Матрене Матвеевне, спроси шубу, салоп соболий. Я слыхал, как увозят, – сказал Долохов, подмигнув. – Ведь она выскочит ни жива, ни мертва, в чем дома сидела; чуть замешкаешься, тут и слезы, и папаша, и мамаша, и сейчас озябла и назад, – а ты в шубу принимай сразу и неси в сани.
Лакей принес женский лисий салоп.
– Дурак, я тебе сказал соболий. Эй, Матрешка, соболий! – крикнул он так, что далеко по комнатам раздался его голос.
Красивая, худая и бледная цыганка, с блестящими, черными глазами и с черными, курчавыми сизого отлива волосами, в красной шали, выбежала с собольим салопом на руке.
– Что ж, мне не жаль, ты возьми, – сказала она, видимо робея перед своим господином и жалея салопа.
Долохов, не отвечая ей, взял шубу, накинул ее на Матрешу и закутал ее.