Клейн, Мартин

Мартин Кляйн
Мартин Клейн на переднем плане в белых трусах. Бросок, выполненный Альфредом Асикайненом, на исходе пятого часа схватки.
Личная информация
Пол	мужской
Прозвища	Макс
Гражданство	Россия Россия / Эстония Эстония / СССР СССР
Дата рождения	12 сентября 1884(1884-09-12)
Место рождения	Тарту, Эстония, Российская империя
Дата смерти	11 февраля 1947(1947-02-11) (62 года)
Место смерти	Эстонская ССР, СССР
Рост	1,74 м
Вес	~75 кг
Награды и медали Олимпийские игры Серебро Стокгольм 1912 до 75 кг

Мартин «Макс» Клейн (Кляйн) (12 сентября 1884, Тарту — 11 февраля 1947) — эстонский борец, выступал за олимпийскую сборную Российской империи, серебряный призёр Олимпийских игр 1912 года в Стокгольме.

Биография

В 17 лет Мартин начал заниматься борьбой, работал рассыльным в петербургском обществе «Санитас». Его полуфинальная схватка на Олимпийских играх 1912 года вошла в историю как самая продолжительная схватка по греко-римской борьбе на Олимпийских играх, и показала необходимость пересмотра правил. В этой схватке Мартин завоевал серебряную олимпийскую медаль в тяжелейшем противостоянии с финским спортсменом Альфредом Асикайненом. На тот момент Финляндия входила в состав Российской империи, но выступала на играх отдельной командой. К тому моменту Альфред был уже двукратным чемпионом мира и противостояние оказалось невиданным по продолжительности. Этот поединок вошёл в историю как самая длительная борцовская схватка Олимпийских играх.

Поединок продолжался 11 часов 40 минут, за вычетом пауз чистое время поединка 10 часов 15 минут (называются и другие оценки длительности связанные с различным подсчётом длительности пауз). Лишь спустя это время смогли определить победителя. Судьи и организаторы предприняли несколько попыток ускорить поединок.

В финальном раунде, который должен был состояться на следующий день между Мартином и шведским борцом Класом Юханссоном за звание олимпийского чемпиона, Мартин не принял участия. При покровительстве шведской федерации Клас имел значительно более лёгкий график, а Мартин был истощён прошедшим поединком. Помимо этого он уже в полуфинале выступал с травмированной рукой. По этим причинам от финального противостояния решили отказаться.

В 1919—1920 годы был тренером эстонских борцов на Олимпиаде 1920 года. Постепенно прекращает спортивную деятельность и с 1937 года проживал в своём деревенском доме.

Память

В городе Вильянди установлен памятник, и с 1962 года проводятся ежегодные мемориальные турниры носящие его имя.

Ссылки

• [www.sports-reference.com/olympics/athletes/kl/martin-klein-1.html Мартин Клейн] — олимпийская статистика на сайте Sports-Reference.com (англ.)
• [wrestrus.ru/page/about/grekrim Федерация спортивной борьбы России — Греко-римская]

Отрывок, характеризующий Клейн, Мартин

– Ma foi, [Ей Богу,] – сказал он, – завтра всё увидим на поле сражения.
Вейротер усмехнулся опять тою улыбкой, которая говорила, что ему смешно и странно встречать возражения от русских генералов и доказывать то, в чем не только он сам слишком хорошо был уверен, но в чем уверены были им государи императоры.
– Неприятель потушил огни, и слышен непрерывный шум в его лагере, – сказал он. – Что это значит? – Или он удаляется, чего одного мы должны бояться, или он переменяет позицию (он усмехнулся). Но даже ежели бы он и занял позицию в Тюрасе, он только избавляет нас от больших хлопот, и распоряжения все, до малейших подробностей, остаются те же.
– Каким же образом?.. – сказал князь Андрей, уже давно выжидавший случая выразить свои сомнения.
Кутузов проснулся, тяжело откашлялся и оглянул генералов.
– Господа, диспозиция на завтра, даже на нынче (потому что уже первый час), не может быть изменена, – сказал он. – Вы ее слышали, и все мы исполним наш долг. А перед сражением нет ничего важнее… (он помолчал) как выспаться хорошенько.
Он сделал вид, что привстает. Генералы откланялись и удалились. Было уже за полночь. Князь Андрей вышел.

Военный совет, на котором князю Андрею не удалось высказать свое мнение, как он надеялся, оставил в нем неясное и тревожное впечатление. Кто был прав: Долгоруков с Вейротером или Кутузов с Ланжероном и др., не одобрявшими план атаки, он не знал. «Но неужели нельзя было Кутузову прямо высказать государю свои мысли? Неужели это не может иначе делаться? Неужели из за придворных и личных соображений должно рисковать десятками тысяч и моей, моей жизнью?» думал он.
«Да, очень может быть, завтра убьют», подумал он. И вдруг, при этой мысли о смерти, целый ряд воспоминаний, самых далеких и самых задушевных, восстал в его воображении; он вспоминал последнее прощание с отцом и женою; он вспоминал первые времена своей любви к ней! Вспомнил о ее беременности, и ему стало жалко и ее и себя, и он в нервично размягченном и взволнованном состоянии вышел из избы, в которой он стоял с Несвицким, и стал ходить перед домом.
Ночь была туманная, и сквозь туман таинственно пробивался лунный свет. «Да, завтра, завтра! – думал он. – Завтра, может быть, всё будет кончено для меня, всех этих воспоминаний не будет более, все эти воспоминания не будут иметь для меня более никакого смысла. Завтра же, может быть, даже наверное, завтра, я это предчувствую, в первый раз мне придется, наконец, показать всё то, что я могу сделать». И ему представилось сражение, потеря его, сосредоточение боя на одном пункте и замешательство всех начальствующих лиц. И вот та счастливая минута, тот Тулон, которого так долго ждал он, наконец, представляется ему. Он твердо и ясно говорит свое мнение и Кутузову, и Вейротеру, и императорам. Все поражены верностью его соображения, но никто не берется исполнить его, и вот он берет полк, дивизию, выговаривает условие, чтобы уже никто не вмешивался в его распоряжения, и ведет свою дивизию к решительному пункту и один одерживает победу. А смерть и страдания? говорит другой голос. Но князь Андрей не отвечает этому голосу и продолжает свои успехи. Диспозиция следующего сражения делается им одним. Он носит звание дежурного по армии при Кутузове, но делает всё он один. Следующее сражение выиграно им одним. Кутузов сменяется, назначается он… Ну, а потом? говорит опять другой голос, а потом, ежели ты десять раз прежде этого не будешь ранен, убит или обманут; ну, а потом что ж? – «Ну, а потом, – отвечает сам себе князь Андрей, – я не знаю, что будет потом, не хочу и не могу знать: но ежели хочу этого, хочу славы, хочу быть известным людям, хочу быть любимым ими, то ведь я не виноват, что я хочу этого, что одного этого я хочу, для одного этого я живу. Да, для одного этого! Я никогда никому не скажу этого, но, Боже мой! что же мне делать, ежели я ничего не люблю, как только славу, любовь людскую. Смерть, раны, потеря семьи, ничто мне не страшно. И как ни дороги, ни милы мне многие люди – отец, сестра, жена, – самые дорогие мне люди, – но, как ни страшно и неестественно это кажется, я всех их отдам сейчас за минуту славы, торжества над людьми, за любовь к себе людей, которых я не знаю и не буду знать, за любовь вот этих людей», подумал он, прислушиваясь к говору на дворе Кутузова. На дворе Кутузова слышались голоса укладывавшихся денщиков; один голос, вероятно, кучера, дразнившего старого Кутузовского повара, которого знал князь Андрей, и которого звали Титом, говорил: «Тит, а Тит?»
– Ну, – отвечал старик.
– Тит, ступай молотить, – говорил шутник.
– Тьфу, ну те к чорту, – раздавался голос, покрываемый хохотом денщиков и слуг.
«И все таки я люблю и дорожу только торжеством над всеми ими, дорожу этой таинственной силой и славой, которая вот тут надо мной носится в этом тумане!»


Ростов в эту ночь был со взводом во фланкёрской цепи, впереди отряда Багратиона. Гусары его попарно были рассыпаны в цепи; сам он ездил верхом по этой линии цепи, стараясь преодолеть сон, непреодолимо клонивший его. Назади его видно было огромное пространство неясно горевших в тумане костров нашей армии; впереди его была туманная темнота. Сколько ни вглядывался Ростов в эту туманную даль, он ничего не видел: то серелось, то как будто чернелось что то; то мелькали как будто огоньки, там, где должен быть неприятель; то ему думалось, что это только в глазах блестит у него. Глаза его закрывались, и в воображении представлялся то государь, то Денисов, то московские воспоминания, и он опять поспешно открывал глаза и близко перед собой он видел голову и уши лошади, на которой он сидел, иногда черные фигуры гусар, когда он в шести шагах наезжал на них, а вдали всё ту же туманную темноту. «Отчего же? очень может быть, – думал Ростов, – что государь, встретив меня, даст поручение, как и всякому офицеру: скажет: „Поезжай, узнай, что там“. Много рассказывали же, как совершенно случайно он узнал так какого то офицера и приблизил к себе. Что, ежели бы он приблизил меня к себе! О, как бы я охранял его, как бы я говорил ему всю правду, как бы я изобличал его обманщиков», и Ростов, для того чтобы живо представить себе свою любовь и преданность государю, представлял себе врага или обманщика немца, которого он с наслаждением не только убивал, но по щекам бил в глазах государя. Вдруг дальний крик разбудил Ростова. Он вздрогнул и открыл глаза.