Клеменсевич, Зенон

Зенон Клеменсевич
польск. Zenon Klemensiewicz
Место смерти:	Завоя-Подполице
Научная сфера:	лингвистика
Место работы:	Ягеллонский университет
Альма-матер:	Ягеллонский университет

Зенон Людвик Клеменсевич (род. 2 ноября 1891 в Тарнуве, ум. 2 апреля 1969 в Завое-Подполицах близ Сухой-Бескидзкой) — польский языковед, профессор Ягеллонского университета, член Польской академии знаний и Польской академии наук.

Биография

Был сыном Игнация Клеменсевича (служащего) и Камили (в девичестве Рожанович). В 1901—1909 ходил в гимназию в городе Новы-Сонч, затем (до 1914) изучал в Ягеллонском университете языкознание и историю литературы у Игнация Хшановского, Юзефа Калленбаха, Яна Лося, Яна Розвадовского; позднее учился в университетах Фрайбурга i Парижа (1926—1927). Во время I мировой войны служил в австрийской армии на русском и итальянском фронтах; в 1918—1921 был офицером Польской армии. В 1919 начал работать преподавателем польского языка в гимназии им. Собеского в Кракове (до 1939). С 1923 сотрудничал с Ягеллонским университетом, читая лекции по дидактике польского языка; в 1925 защитил диссертацию "Именная часть сказуемого при личных формах глагола «быть» (польск. Orzecznik przy formach osobowych słowa "być") в том же университете. Аналогичные лекции читал также в Государственном педагогическом училище в Кракове (1928—1931) и Педагогическом институте в Катовицах (1928-1932). В 1930 прошёл хабилитацию по польскому языку, защитив диссертацию «Количественное числительное в литературном польском языке. История формы и синтаксиса» (польск. Liczebnik główny w polszczyźnie literackiej. Historia formy i składni), a в 1933 хабилитацию по дидактике польского языка. В 1939 стал сперва титулярным профессором Ягеллонского университета, а затем и ординарным. В качестве офицера-резервиста принимал участие в военных действиях в сентябре 1939, а позднее в тайном университетском обучении на территории оккупированной Польши. В 1945 вернулся к работе в Ягеллонском университете, в 1947—1952 руководил кафедрой польского языка, в учебном году 1947/1948 был деканом гуманитарного факультета; вышел на пенсию в 1961. В 1945—1948 гг. руководил Секцией высших школ и научных институтов Союза польских преподавателей.

В 1946 был избран членом-корреспондентом Польской академии знаний. С 1954 был членом-корреспондентом, а с 1961 действительным членом Польской академии наук, в 1965—1968 заседал в президиуме ПАН, был членом руководства отделения ПАН в Кракове (1957—1965 вице-председатель, с 1965 председатель) а также вице-председателем Комитета языкознания ПАН (с 1961). Кроме того, был членом Общества любителей польского языка (1923—1949 секретарь, с 1959 президент) и Польского языковедческого общества (1925 член-основатель, 1938—1949 секретарь, 1950—1956 президент); был вице-президентом Союза польских преподавателей. Вместе с Юлианом Александровичем, Валерием Гетлем, Романом Ингарденом и Антонием Кемпинским основал в конце 50 годов Краковское общество психической гигиены (польск. Krakowskie Towarzystwo Higieny Psychicznej). Был награждён кавалергардским крестом Ордена Возрождения Польши, болгарским Орденом св. Кирилла и Мефодия, званием заслуженного учителя ПНР. Погиб в 1969 г. в авиакатастрофе под Завоей.

Вклад в науку

К его научным интересам относились историческая грамматика и дидактика польского языка. В трёхтомной монографии «История польского языка» (польск. Historia języka polskiego), впервые вышедшей в 1961—1972, представил фундаментальное исследование истории польского языка от праславянской эпохи до 1939 года. Проводил сравнительные исследования поэтического языка польского романтизма, модернизма, позитивизма и межвоенного периода. Создал новую классификацию синтаксических сочетаний в польском языке (польск. Składnia opisowa współczesnej polszczyzny kulturalnej, 1937). Разработал множество учебников для школ, сотрудничал с редакциями журнала «Język Polski», Старопольского словаря (польск. Słownik staropolski), Словаря языка Адама Мицкевича (польск. Słownik języka A. Mickiewicza). Ещё гимназистом перевёл на эсперанто одну из новел Сенкевича (1908). В 30-е годы был членом Орфографического комитета, занимавшегося реформой польского правописания. Незадолго до смерти выступил инициатором создания цикла телепередач, посвящённых польскому языку.

Его научную работу продолжила дочь, также языковед, профессор и доктор наук, член Совета польского языка и Научного совета Института польского языка ПАН, Ирена Байер.

Публикации

З. Клеменсевич написал около 600 научных работ, в том числе.:

• Dwa urywki z dziennika polonisty (1922)
• Jak uczyć języka ojczystego (1922)
• Język polski. Podręcznik do nauki o języku ojczystym (1926)
• Nauka gramatyki języka ojczystego za granicą (1927—1928)
• Szczątki niezłożonej odmiany przymiotników w staropolszczyźnie (1927)
• Cel nauczania gramatyki języka ojczystego w szkole (1928)
• Dydaktyka nauki o języku ojczystym (1929)
• Podstawowe zagadnienia zamierzonej reformy ortograficznej (1935)
• Walka o ortografię (1935)
• Gramatyka współczesnej polszczyzny kulturalnej w zarysie (1939)
• Jak charakteryzować język osobniczy (1946)
• Poprawność i pedagogika językowa (1947)
• Skupienia czyli syntetyczne grupy wyrazowe (1948)
• Jak żyła polszczyzna do końca XVI wieku (1949)
• Problematyka składniowej interpretacji stylu (1951)
• Podstawowe wiadomości z gramatyki języka polskiego (1952)
• O różnych odmianach współczesnej polszczyzny (1953)
• Zarys składni polskiej (1953)
• Bibliografia ekslibrisu polskiego (1954)
• Gramatyka historyczna języka polskiego (1955, с Тадеушом Лером-Сплавинским и Станиславом Урбаньчиком)
• W kręgu języka literackiego i artystycznego (1961)
• Znaczenie realne i etymologiczne (1962)
• Usługowa funkcja języka (1966)
• Ze studiów nad językiem i stylem (1969)

Литература

• Biogramy uczonych polskich, Część I: Nauki społeczne, zeszyt 2: K-O (pod redakcją Andrzeja Śródki i Pawła Szczawińskiego), Ossolineum, Wrocław 1984
• Anzelm Lewandowski: Zenon Klemensiewicz, Nauka Polska, rok XI, zesz. 1/1963, str. 35-43

Отрывок, характеризующий Клеменсевич, Зенон

В середине его рассказа, в то время как он говорил: «ты не можешь представить, какое странное чувство бешенства испытываешь во время атаки», в комнату вошел князь Андрей Болконский, которого ждал Борис. Князь Андрей, любивший покровительственные отношения к молодым людям, польщенный тем, что к нему обращались за протекцией, и хорошо расположенный к Борису, который умел ему понравиться накануне, желал исполнить желание молодого человека. Присланный с бумагами от Кутузова к цесаревичу, он зашел к молодому человеку, надеясь застать его одного. Войдя в комнату и увидав рассказывающего военные похождения армейского гусара (сорт людей, которых терпеть не мог князь Андрей), он ласково улыбнулся Борису, поморщился, прищурился на Ростова и, слегка поклонившись, устало и лениво сел на диван. Ему неприятно было, что он попал в дурное общество. Ростов вспыхнул, поняв это. Но это было ему всё равно: это был чужой человек. Но, взглянув на Бориса, он увидал, что и ему как будто стыдно за армейского гусара. Несмотря на неприятный насмешливый тон князя Андрея, несмотря на общее презрение, которое с своей армейской боевой точки зрения имел Ростов ко всем этим штабным адъютантикам, к которым, очевидно, причислялся и вошедший, Ростов почувствовал себя сконфуженным, покраснел и замолчал. Борис спросил, какие новости в штабе, и что, без нескромности, слышно о наших предположениях?
– Вероятно, пойдут вперед, – видимо, не желая при посторонних говорить более, отвечал Болконский.
Берг воспользовался случаем спросить с особенною учтивостию, будут ли выдавать теперь, как слышно было, удвоенное фуражное армейским ротным командирам? На это князь Андрей с улыбкой отвечал, что он не может судить о столь важных государственных распоряжениях, и Берг радостно рассмеялся.
– Об вашем деле, – обратился князь Андрей опять к Борису, – мы поговорим после, и он оглянулся на Ростова. – Вы приходите ко мне после смотра, мы всё сделаем, что можно будет.
И, оглянув комнату, он обратился к Ростову, которого положение детского непреодолимого конфуза, переходящего в озлобление, он и не удостоивал заметить, и сказал:
– Вы, кажется, про Шенграбенское дело рассказывали? Вы были там?
– Я был там, – с озлоблением сказал Ростов, как будто бы этим желая оскорбить адъютанта.
Болконский заметил состояние гусара, и оно ему показалось забавно. Он слегка презрительно улыбнулся.
– Да! много теперь рассказов про это дело!
– Да, рассказов, – громко заговорил Ростов, вдруг сделавшимися бешеными глазами глядя то на Бориса, то на Болконского, – да, рассказов много, но наши рассказы – рассказы тех, которые были в самом огне неприятеля, наши рассказы имеют вес, а не рассказы тех штабных молодчиков, которые получают награды, ничего не делая.
– К которым, вы предполагаете, что я принадлежу? – спокойно и особенно приятно улыбаясь, проговорил князь Андрей.
Странное чувство озлобления и вместе с тем уважения к спокойствию этой фигуры соединялось в это время в душе Ростова.
– Я говорю не про вас, – сказал он, – я вас не знаю и, признаюсь, не желаю знать. Я говорю вообще про штабных.
– А я вам вот что скажу, – с спокойною властию в голосе перебил его князь Андрей. – Вы хотите оскорбить меня, и я готов согласиться с вами, что это очень легко сделать, ежели вы не будете иметь достаточного уважения к самому себе; но согласитесь, что и время и место весьма дурно для этого выбраны. На днях всем нам придется быть на большой, более серьезной дуэли, а кроме того, Друбецкой, который говорит, что он ваш старый приятель, нисколько не виноват в том, что моя физиономия имела несчастие вам не понравиться. Впрочем, – сказал он, вставая, – вы знаете мою фамилию и знаете, где найти меня; но не забудьте, – прибавил он, – что я не считаю нисколько ни себя, ни вас оскорбленным, и мой совет, как человека старше вас, оставить это дело без последствий. Так в пятницу, после смотра, я жду вас, Друбецкой; до свидания, – заключил князь Андрей и вышел, поклонившись обоим.
Ростов вспомнил то, что ему надо было ответить, только тогда, когда он уже вышел. И еще более был он сердит за то, что забыл сказать это. Ростов сейчас же велел подать свою лошадь и, сухо простившись с Борисом, поехал к себе. Ехать ли ему завтра в главную квартиру и вызвать этого ломающегося адъютанта или, в самом деле, оставить это дело так? был вопрос, который мучил его всю дорогу. То он с злобой думал о том, с каким бы удовольствием он увидал испуг этого маленького, слабого и гордого человечка под его пистолетом, то он с удивлением чувствовал, что из всех людей, которых он знал, никого бы он столько не желал иметь своим другом, как этого ненавидимого им адъютантика.


На другой день свидания Бориса с Ростовым был смотр австрийских и русских войск, как свежих, пришедших из России, так и тех, которые вернулись из похода с Кутузовым. Оба императора, русский с наследником цесаревичем и австрийский с эрцгерцогом, делали этот смотр союзной 80 титысячной армии.
С раннего утра начали двигаться щегольски вычищенные и убранные войска, выстраиваясь на поле перед крепостью. То двигались тысячи ног и штыков с развевавшимися знаменами и по команде офицеров останавливались, заворачивались и строились в интервалах, обходя другие такие же массы пехоты в других мундирах; то мерным топотом и бряцанием звучала нарядная кавалерия в синих, красных, зеленых шитых мундирах с расшитыми музыкантами впереди, на вороных, рыжих, серых лошадях; то, растягиваясь с своим медным звуком подрагивающих на лафетах, вычищенных, блестящих пушек и с своим запахом пальников, ползла между пехотой и кавалерией артиллерия и расставлялась на назначенных местах. Не только генералы в полной парадной форме, с перетянутыми донельзя толстыми и тонкими талиями и красневшими, подпертыми воротниками, шеями, в шарфах и всех орденах; не только припомаженные, расфранченные офицеры, но каждый солдат, – с свежим, вымытым и выбритым лицом и до последней возможности блеска вычищенной аммуницией, каждая лошадь, выхоленная так, что, как атлас, светилась на ней шерсть и волосок к волоску лежала примоченная гривка, – все чувствовали, что совершается что то нешуточное, значительное и торжественное. Каждый генерал и солдат чувствовали свое ничтожество, сознавая себя песчинкой в этом море людей, и вместе чувствовали свое могущество, сознавая себя частью этого огромного целого.