Клеон

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск
Клеон
др.-греч. Κλέων

Бюст афинского стратега, предположительно, Клеона. Римская копия с греческого оригинала ок. 400 г. до н. э.
Род деятельности:

афинский политик

Дата рождения:

около 470 г. до н. э.

Место рождения:

Афины

Гражданство:

Афины

Дата смерти:

422 до н. э.(-422)

Место смерти:

Амфиполь, Фракия

Отец:

Клеенет

Клеон (др.-греч. Κλέων, ранее 470 года до н. э. — 422 год до н. э.) — афинский политический деятель, предводитель партии радикальных демократов («демагог»), стратег в период Пелопоннесской войны.

Клеон происходил из незнатной, но богатой семьи. Судя по всему, Клеон начал политическую деятельность при жизни Перикла. Возможно, он был замешан в судебных процессах, развернувшихся в конце 430-х годов до н. э. против лиц из окружения Перикла. В 431 году до н. э. Клеон выступил против Перикла, требуя решительного сражения со вторгнувшимися в Аттику пелопоннесцами. Точно неизвестно, с каких позиций тогда выступал он против Перикла: был ли он уже радикальным демократом или выступал в одних рядах с представителями аристократической группировки, которыми были организованы процессы против лиц из окружения Перикла, а потом и его самого.

После смерти Перикла Клеон со временем стал одним из самых влиятельных политиков Афинского государства. Он был одним из «новых политиков», которые происходили не из древних аристократических родов и смогли выдвинуться после утраты аристократами своего былого влияния, и одним из демагогов, вождей народа, политических лидеров радикально-демократической ориентации. В 428—425 годах до н. э. Клеон был членом Совета пятисот и занимался финансовыми вопросами. В 425 году до н. э. он впервые командовал войсками и одержал победу в одной из самых успешных операций афинян в Пелопоннесской войне. Клеон выступал сторонником активного ведения военных действий, в противоположность своему противнику Никию. В 422 году до н. э. он был стратегом, вёл военные действия во Фракии и погиб в битве при Амфиполе.





Источники

В древнегреческих источниках «Клеон выступает как самый ярко выраженный образчик демагога в худшем смысле слова»[1]. Главный вклад в формирование отрицательного образа Клеона внёс Фукидид. Клеон часто появляется в его труде «История», что обусловлено его реальной значительной ролью на первом этапе Пелопоннесской войны. Но при этом Фукидид описывает его крайне негативно[1]. Он отказывает ему в каких-либо заслугах и достоинствах[2]. Его оценка Клеона постоянна и неизменна во всём его труде. Историк В. Вилль считал, что Фукидид старался оттенить негативные качества Клеона, чтобы аргументировать свой тезис о том, что после Перикла не было ни одного достойного политического деятеля. Клеон изображён как своеобразный «анти-Перикл», что может не соответствовать исторической действительности[2]. Кроме того, Фукидид мог испытывать и личную неприязнь к Клеону. Возможно, именно из-за него Фукидид был изгнан из Афин после неудачной кампании во Фракии в 424 году до н. э.[3]

Другой современник Клеона, комедиограф Аристофан, в своих комедиях также описывает его в крайне негативном свете. Он упоминается во многих его комедиях, зачастую под прозвищем «кожевник». Неприязнь Аристофана к Клеону была обусловлена их личными конфликтами[4].

Более поздние историки поддержали ту точку зрения на Клеона, которую задали Фукидид и Аристофан. Положительной оценки Клеона в античных источниках совсем нет[4].

Происхождение

Исходя из возможного возраста детей Клеона, дату его рождения относят ко времени не позднее 470 года до н. э.[5] Отцом Клеона современные историки считают Клеенета из филы Пандиониды, который выступил хорегом на Дионисиях в 460/459 году до н. э.[6] и владел кожевенной мастерской. Он принадлежал к наиболее состоятельным афинским гражданам, поскольку исполнял хорегию[5]. О предках Клеенета ничего неизвестно. Возможно, его семья имела какие-то связи с Пафлагонией, так как Аристофан во «Всадниках» даёт Клеону прозвище «Пафлагонец»[5].

Относительно достатка Клеона Критий говорил, что после его смерти осталось 50 талантов[7]. Сведения о его бедности у некоторых авторов не соответствуют действительности. Унаследованная им кожевенная мастерская должна была приносить большой доход[5]. Кроме того, Клеон был эллинотамием 427/426 года до н. э.[8], а это говорит о его принадлежности к пентакосиомедимнам, слою самых богатых афинских граждан[5].

Начало политической деятельности

Судя по всему, Клеон начал политическую деятельность при жизни Перикла, выступив сторонником более радикальной демократии[9]. Возможно, он был замешан в судебных процессах, развернувшихся в конце 430-х годов до н. э. против лиц из окружения Перикла[10]. Диоген Лаэртский со ссылкой на автора II века до н. э. Сотиона писал, что «обвинял его (Анаксагора) Клеон, и обвинял в нечестии — за то, что он называл солнце глыбой, огненной насквозь»[11]. Но тут же Диоген приводит и другую точку зрения, согласно которой к суду Анаксагора привлёк Фукидид, сын Мелесия[11]. Историк Ф. Шахермайр, пытаясь объяснить это расхождение, предположил, что между аристократами и радикальными демократами был заключён кратковременный союз против Перикла[12]. Впрочем, неясно, был ли тогда Клеон радикальным демократом или же состоял в аристократической группировке.

Весной 431 года до н. э. большое пелопоннесское войско под командованием спартанского царя Архидама вторглось в Аттику и начало разорять окрестности Афин. Всё сельское население Аттики было заблаговременно эвакуировано в Афины под надёжную защиту стен. Перикл понимал, что не следует отвечать на провокации спартанцев и начинать генеральное сражение[13]. Клеон выступил против Перикла, требуя решительного сражения со вторгнувшимися пелопоннесцами[14]. В связи с этим Плутарх привёл стихи из комедии Гермиппа:

Эй, сатиров царь!
Почему же ты
Не поднимешь копье?
Лишь одни слова
Сыплешь ты про войну, всё грозней и грозней,
А душа у тебя — Телета!
И, когда острят лезвие меча,
То, в страхе дрожа, ты зубами стучишь
От укусов смелых Клеона.[14]

Плутарх считал, что Клеон пытался использовать недовольство граждан, чтобы проложить себе путь к руководству демосом[14]. Пока пелопоннесцы стояли в Аттике, афинская эскадра из 100 кораблей вышла в море и курсировала вокруг Пелопоннеса, нанося неожиданные удары по прибрежным поселениям пелопоннесцев. Спартанцы и их союзники, не добившись генерального сражения, осенью отступили обратно. Сразу же после этого афинская армия вторглась в Мегариду и опустошила территорию.

В следующем году пелопоннесцы вновь вторглись в Аттику. Афинский флот под командованием самого Перикла совершил экспедицию к восточным берегам Пелопоннеса. Начавшаяся эпидемия спутала все планы Перикла[15]. В религиозных представлениях афинян чума была расценена как очередная кара богов за родовое проклятие Алкмеонидов[16]. Это привело к новой атаке на Перикла и окончательной утрате им былого влияния. Он был досрочно отстранён от должности стратега[17]. Затем его обвинили в финансовых злоупотреблениях[17]. Перикл был приговорён к уплате крупного денежного штрафа[17][18]. Его обвинителем в суде был, согласно одной из версий, восходящей к Идоменею, Клеон[17].

Точно не известно, с каких позиций тогда выступал он против Перикла: был ли он уже радикальным демократом или выступал в одних рядах с представителями аристократической группировки, которыми были организованы процессы против лиц из окружения Перикла, а потом и его самого. В античной традиции есть некоторые указания на связи Клеона с аристократами до того, как он стал демагогом[19]. Плутарх упомянул, что у него были богатые и влиятельные друзья, от которых он отказался[20]. Схолиаст Аристофана с опорой на свидетельство Феопомпа сообщил об отношениях Клеона со всадниками, об оскорблении Клеона всадниками и о его политической борьбе против них, в ходе которой он выдвинул против них обвинение в уклонении от воинских обязанностей[21]. Скорее всего, Клеон имел какие-то связи с представителями аристократической группировки, с которыми он вступил в союз, чтобы проложить путь к руководству демосом[19].

В 428/427 году до н. э. Клеон был членом Совета пятисот[22]. В этом году восстала Митилена, и в связи с истощением государственной казны был введён чрезвычайный военный налог[23]. Хотя Фукидид не называл инициатора введения налога, некоторые исследователи связывают его с именем Клеона, аргументируя это предположение тем, что Клеон интересовался финансовыми вопросами и был хорошо осведомлён в них[22].

Демагог

Отрывок из речи Клеона

«Не забывайте, что ваше владычество над союзниками — это тирания, осуществляемая против воли ваших подданных, которые злоумышляют против вас. Они повинуются вам отнюдь не за то, что вы угождаете им себе во вред. На их дружбу вы не можете рассчитывать: они подчиняются, лишь уступая силе»[24].

Фукидид впервые упоминает Клеона, повествуя о событиях 427 года до н. э. Он писал, что Клеон «обладал наибольшим влиянием в народном собрании»[25]. На заседании народного собрания решали вопрос об участи восставшего Лесбоса. Клеон внёс предложение казнить всех взрослых мужчин, а женщин и детей продать в рабство, и предложение было принято[26]. Однако на следующий день афиняне одумались, и народное собрание было созвано снова[27]. На этом собрании Клеон выступил, призывая не отменять проведённое им решение[28]. Его взгляд на Афинскую архэ и взаимоотношения с союзниками предполагал нерушимость господства Афин, военное подавление мятежей и максимальный террор для его обеспечения[22]. Против него выступил Диодот, сын Евкрата, предложив смягчить приговор[29], и решение было пересмотрено. На Лесбос была отправлена другая триера с вестью о том, что приговор пересмотрен[30], и наказание стало более мягким: казнь заговорщиков, уничтожение городских стен, лишение флота и владений на материке, выделение 3 тысяч земельных участков в пользу Афин с правом сдачи в аренду местным жителям за 2 мины в год[31]. Вторая триера прибыла сразу после того, как стратег Пахет прочитал первое решение и собирался приступить к исполнению[32]. Процесс против Пахета, покончившего с собой прямо в суде, на ораторском возвышении[33], тоже иногда связывают с именем Клеона, хотя источники и не называют его[34].

В 427/426 году до н. э. Клеон, по-видимому, исполнял должность эллинотамия[8], где он мог проявить свои способности к ведению финансовых дел и применить на практике положение о твёрдой и непреклонной политике по отношению к союзникам[34]. Поставленная весной 426 года до н. э. комедия Аристофана «Вавилоняне» в какой-то мере критикует эту сторону деятельности демагога (сама комедия не сохранилась)[35]. За это Клеон попытался привлечь Аристофана к суду за клевету, но комедиографу с трудом удалось избежать наказания. К этому же времени или к предыдущему году относится какое-то столкновение Клеона со всадниками, в результате которого он был вынужден «отрыгнуть взятку в пять талантов»[36]. Что имелось в виду, неизвестно: в тексте есть только намёк на что-то, известное зрителям; объяснения Феопомпа[37], приведённые схолиастом, достаточно противоречивы и невнятны[34].

В 425/424 году до н. э. Клеон, очевидно, снова был членом Совета пятисот и был связан с финансами, как это можно понять из «Всадников» Аристофана[34]. Афинский флот под командованием Демосфена, Софокла и Эвримедона направлялся к Керкире. Демосфен предложил захватить и укрепить городок Пилос на юго-западном побережье Пелопоннеса, в Мессении. Пилос был захвачен и превращён в опорный плацдарм Афин на территории Спарты. В этот важный стратегический пункт стали стекаться из окрестностей мессенские илоты, враждебно относившиеся к спартиатам[38]. Спартанцы сначала не придали этому особого значения, но когда стало ясно, что афиняне изменили свою стратегию краткосрочных рейдов на стратегию создания укреплённых пунктов на Пелопоннесе, они отправили морем спартанский отряд, которому удалось занять островок Сфактерию, закрывавший входы в Пилосскую бухту[38]. На помощь Демосфену прибыло подкрепление, в морском сражении победили афиняне, а на Сфактерии был окружён отряд из 420 спартанских гоплитов[39]. Спартанцы запросили перемирия, а потом и мирного договора, но Клеон резко выступил против этого предложения[40]. Осада острова затянулась, афиняне не решались на штурм, и в афинском народном собрании разгорелись дебаты между Никием и Клеоном. Клеон заявил, что афинянам не следует мешкать, а следует немедленно отправить подкрепление к Пилосу и захватить Сфактерию[41]. Никий же упрекал его в том, что из-за него были упущены благоприятные возможности для выгодного мира со Спартой, и подчёркивал трудности захвата Сфактерии. Он не желал ввязываться в рискованную операцию и ставить под угрозу свою репутацию никогда не терпящего поражения полководца[42]. Клеон говорил, что если бы он сам был стратегом, то быстро одержал бы победу. Тогда Никий «объявил, что... Клеон может взять сколько угодно кораблей и выступить в поход»[43]. Клеон решил, что Никий блефует, и согласился принять командование на себя, ожидая, что его оппонент возьмёт свои слова обратно[44]. Но Никий отнюдь не шутил, и народное собрание настояло на назначении Клеона. Тогда он согласился и заявил, что в двадцатидневный срок он привезёт спартанцев в Афины живыми или перебьёт их всех на Сфактерии[45]. Как было оформлено назначение Клеона, неизвестно. Он не был избран стратегом на этот год, но, возможно, для него было сделано исключение в виде некой экстраординарной магистратуры, например, одиннадцатого стратега[42].

Хронология жизни Клеона

ранее 470 до н. э. — рождение Клеона
ок. 432 до н. э. — возможное участие в судебных процессах против лиц из окружения Перикла
431 до н. э. — выступление против Перикла
430 до н. э. — возможное участие в судебном процессе против Перикла
428 до н. э. — введение по инициативе Клеона чрезвычайного военного налога
427 до н. э. — Клеон предложил казнить мужчин и продать в рабство женщин и детей восставшей Митилены
426 до н. э. — постановка комедии Аристофана «Всадники»
425 до н. э. — командование афинскими войсками на Сфактерии
424 до н. э. — Клеон избран стратегом. Декрет Фудиппа
422 до н. э. — экспедиция во Фракию. Битва при Амфиполе. Смерть Клеона

Демосфен, которого Клеон избрал своим помощником, был действительным руководителем всей операции от начала и до конца[46]. К тому времени, когда прибыл Клеон с подкреплением, уже было подготовлено наступление на остров. Объединившись, афинские военачальники предложили спартанцам сложить оружие[47], но те отклонили предложение. Тогда афинские гоплиты числом около восьмисот высадились в противоположных концах острова (с запада — со стороны моря, и с востока — со стороны гавани)[48]. Высадка осталась незамеченной, поскольку спартанцы на острове сочли, что афинский флот совершает обычные манёвры[49]. Первой же атакой афиняне уничтожили первый сторожевой пост в 30 солдат. Затем начали высаживаться остальные, весьма значительные силы с 70 кораблей: восемьсот лучников, столько же пельтастов, мессенцы и пилосский гарнизон, кроме воинов, охранявших укрепления[50].

По приказу Демосфена афинское войско разделилось на отряды по двести человек и начало продвигаться вглубь острова, захватывая возвышенности и окружая спартанцев со всех сторон так, чтобы легковооружённые воины всегда находились у них в тылу[51]. Спартанцы во главе с Эпитадом сомкнутым строем бросились в атаку, но легковооружённые афинские воины легко заходили им во фланги и в тыл, обстреливая из луков[52]. Положение спартанцев ухудшалось с каждой минутой — со всех сторон доносились воинственные крики, летели стрелы и дротики, пепел от сгоревшего леса застилал обзор.

Спартанцы были вынуждены отступать к центру острова, неся потери убитыми и ранеными, и там в узких проходах сдерживали атаки афинян[53]. В это время мессенский военачальник с отрядом лучников и пельтастов совершил обходной манёвр и внезапно оказался в тылу спартанцев[54]. Подавленные появлением вражеского отряда в тылу спартанцы снова отступили к укреплениям в центре острова. Клеон и Демосфен поняли, что если бой будет продолжаться, то все спартанцы будут перебиты, и через глашатая предложили им сдаться[55]. Уцелевшие спартанцы положили щиты на землю, приняв предложение[56].

Клеон действительно выполнил своё обещание, хотя и с помощью Демосфена. В Афины было привезено 292 пленных спартанских гоплита, а остальные были убиты[57].

Демосфен с афинским гарнизоном остался в Пилосе. Слава победителя досталась Клеону: он получил почётное место в театре и бесплатный обед в пританее[58], ещё больше возрос его авторитет у масс. Он был избран стратегом на следующий, 424/423 год до н. э. После Сфактерии афиняне перестали думать о мире. Они отклоняли спартанские мирные предложения, выдвигая новые условия[59].

Теперь Клеон раздулся от гордости, наглость его стала беспредельной, и он принёс городу множество бедствий... Клеон перестал соблюдать всякие приличия на возвышении для оратора: он был первым, кто, говоря перед народом, стал вопить, скидывать с плеч плащ, бить себя по ляжкам, бегать во время речи; так он заразил государственных деятелей распущенностью и презрением к долгу, которые вскоре погубили всё.[60]

После столь больших побед в афинском народном собрании стало возможным поставить вопрос о повышении фороса[61]. Постановление народного собрания — «декрет Фудиппа», — было принято в 425/424 году до н. э. Сумма фороса увеличивалась более чем в два раза. Современные историки считают, что инициатором этой меры был Клеон, а непосредственным инициатором был некий Фудипп, член его группировки[61].

Перевес в войне оказывался на стороне Афин, а положение Спарты ухудшалось. В этих условиях спартанцы решили изменить тактику. Старая тактика ежегодных вторжений в Аттику не оправдала себя (к тому же новое вторжение в Аттику было невозможно — тогда афиняне казнили бы пленённых на Сфактерии спартанцев), и спартанцы решили перехватить у афинян стратегически важные позиции на северном побережье Эгейского моря[62]. Спартанский отряд под командованием Брасида появился на Халкидике. Входившие в Афинский морской союз города Халкидики начали добровольно переходить на сторону Спарты, а другие Брасид брал силой. Была потеряна важная афинская колония Амфиполь. Для афинян такие действия оказались полной неожиданностью. В народном собрании вновь заговорили о мире[63]. В 423 году до н. э. было заключено перемирие со Спартой[64].

Однако Брасид продолжал успешные действия на северном побережье Эгейского моря, и для противодействия ему было решено послать эскадру под командованием Никия, который был избран стратегом на 424/423 год до н. э. Под его предводительством было 50 кораблей, 1000 афинских гоплитов, 600 лучников, 1000 фракийских наёмников. Афиняне взяли Менду (вследствие внутренних раздоров в городе) и осадили Скиону[65], но эти успехи не были решающими и не способствовали удачному для афинян исходу кампании. Поэтому на смену ему был отправлен Клеон[66].

Клеону дали 1200 гоплитов, 300 всадников и некоторое количество союзных воинов. Он прибыл к Скионе, взял там отряд гоплитов и высадился близ Тороны. Узнав, что Брасида нет в Тороне, он осадил город и взял его, одержав победу над пелопоннесским гарнизоном[67]. Оставив в Тороне гарнизон, он двинулся на Амфиполь. По пути Клеон безуспешно пытался захватить Стагир, а затем взял штурмом Галепс[68]. Тем временем Брасид стоял у Амфиполя[69]. Клеон подошёл к Амфиполю, а Брасид вошёл в город[70]. Спартанцы сделали вылазку и напали на афинян, пытавшихся отступить[71]. В бою Брасид был смертельно ранен[72], а во время отступления некий миркинский (англ.)русск. пельтаст убил Клеона[73]. Тем не менее афиняне отражали атаки спартанцев, пока не были вынуждены обратиться в бегство.

Личность

Хотя в античной нарративной традиции нет положительной оценки Клеона, на самом деле он, по-видимому, имел и кое-какие достоинства[74]. Если бы Клеон на самом деле был таким «плохим», каким он описан в древнегреческих источниках, то вряд ли мог бы оставаться на протяжении нескольких лет одним из ведущих политиков государства[74]. Кроме того, что у некоторых авторов была личная неприязнь к Клеону, всех их шокировал прежде всего его стиль политического поведения, так называемая «неистовость». Клеон действительно вёл себя в политической жизни не так, как более ранние политические деятели и большинство его современников. Выступая перед народом, он допускал элементы буффонады, шутовства, что бросалось в глаза по контрасту с Периклом, поведение которого отличалось демонстративным спокойствием и сдержанностью[74]. Афиняне же только посмеивались над выходками Клеона и, по сути, поощряли их. Возможно, Клеон казался массе демоса более близким к нему, чем, например, Перикл[9].

В области внешней политики Клеон может считаться преемником Перикла. Он выступал за продолжение военных действий со Спартой. Линии обоих политиков несли черты агрессивного империализма, экспансионизма[75]. Они выступали за жёсткий контроль над союзниками. Однако стратегию Перикла Клеон не поддерживал. Эта стратегия предполагала оборону на суше и активные военные действия на море. Клеон же выступал за более активное ведение военных действий[76].

Напишите отзыв о статье "Клеон"

Примечания

  1. ↑ 1 2 Суриков, 2011, с. 78.
  2. ↑ 1 2 Суриков, 2011, с. 79.
  3. ↑ Суриков, 2011, с. 79—80.
  4. ↑ 1 2 Суриков, 2011, с. 80.
  5. ↑ 1 2 3 4 5 Сахненко, 1991, с. 72.
  6. ↑ Inscriptiones Graecae II 2. 2318. 33—34
  7. ↑ Элиан Вар. История. X. 17
  8. ↑ 1 2 Inscriptiones Graecae I 2. 297
  9. ↑ 1 2 Суриков, 2011, с. 82.
  10. ↑ Суриков, 2011, с. 83.
  11. ↑ 1 2 Диоген Лаэртский. II. 12
  12. ↑ Schachermeyr, 1968, p. 55—56.
  13. ↑ Суриков, 2008, с. 345.
  14. ↑ 1 2 3 Плутарх. Перикл. 33
  15. ↑ Суриков, 2008, с. 347.
  16. ↑ Суриков, 2008, с. 349.
  17. ↑ 1 2 3 4 Плутарх. Перикл. 35
  18. ↑ Фукидид, II, 65, 3
  19. ↑ 1 2 Сахненко, 1991, с. 73.
  20. ↑ Плутарх. Моралии. 806f—807a
  21. ↑ Schol. Eq. 225
  22. ↑ 1 2 3 Сахненко, 1991, с. 74.
  23. ↑ Фукидид. III. 19. 1
  24. ↑ Фукидид. III. 37. 2
  25. ↑ Фукидид. III. 36. 6
  26. ↑ Фукидид. III. 36. 2
  27. ↑ Фукидид. III. 36. 4
  28. ↑ Фукидид. III. 37—40
  29. ↑ Фукидид. III. 42—48
  30. ↑ Фукидид. III. 49. 2
  31. ↑ Фукидид. III. 50
  32. ↑ Фукидид. III. 49. 4
  33. ↑ Плутарх. Никий. 6
  34. ↑ 1 2 3 4 Сахненко, 1991, с. 75.
  35. ↑ Примечание схолиаста. Всадники. 378
  36. ↑ Аристофан. Всадники. 6
  37. ↑ Феопомп. Фрагменты 95, 96
  38. ↑ 1 2 Суриков, 2011, с. 113.
  39. ↑ Фукидид. IV. 8—16
  40. ↑ Фукидид. IV. 21
  41. ↑ Фукидид. IV. 27. 4—5
  42. ↑ 1 2 Суриков, 2011, с. 114.
  43. ↑ Фукидид. IV. 28. 1
  44. ↑ Фукидид. IV. 28. 2
  45. ↑ Фукидид. IV. 28. 4
  46. ↑ Сахненко, 1991, с. 76.
  47. ↑ Фукидид. IV. 30. 4
  48. ↑ Фукидид. IV. 31. 1
  49. ↑ Фукидид. IV. 32. 1
  50. ↑ Фукидид. IV. 32. 2
  51. ↑ Фукидид. IV. 32. 3—4
  52. ↑ Фукидид. IV. 33
  53. ↑ Фукидид. IV. 35. 1
  54. ↑ Фукидид. IV. 36. 2
  55. ↑ Фукидид. IV. 37. 2
  56. ↑ Фукидид. IV. 38. 1
  57. ↑ Фукидид. IV. 38. 5
  58. ↑ Аристофан. Eq. 702—704, 709
  59. ↑ Фукидид. IV. 41
  60. ↑ Плутарх. Никий. 8
  61. ↑ 1 2 Суриков, 2011, с. 119.
  62. ↑ Суриков, 2011, с. 120.
  63. ↑ Суриков, 2011, с. 121.
  64. ↑ Фукидид. IV. 118
  65. ↑ Фукидид. IV. 129—132
  66. ↑ Фукидид. V. 2. 1
  67. ↑ Фукидид. V. 3
  68. ↑ Фукидид. V. 6. 1
  69. ↑ Фукидид. V. 6. 3
  70. ↑ Фукидид. V. 8. 1
  71. ↑ Фукидид. V. 10. 6
  72. ↑ Фукидид. V. 10. 8
  73. ↑ Фукидид. V. 10. 9
  74. ↑ 1 2 3 Суриков, 2011, с. 81.
  75. ↑ Суриков, 2011, с. 84.
  76. ↑ Суриков, 2011, с. 111.

Литература

Источники

Исследования

на русском языке
  • Белох Ю. [www.sno.pro1.ru/lib/beloh/20.htm Пелопоннесская война] // Греческая история. — 3-е изд. — М.: ГПИБ, 2009. — Т. I.
  • Голицынский Н. С. [simposium.ru/ru/node/14 Всеобщая военная история древних времен]. — СПб.: Типография А. Траншеля, 1872.
  • Егер О. Всемирная история. — М.: АСТ, Полигон. — Т. 1. Древний мир. — ISBN 978-5-17-050157-1.
  • Карпюк С. Г. Никий: доблесть политика // Вестник древней истории. — 1994. — № 3. — С. 38—57.
  • Кузищин В. И. [www.sno.pro1.ru/lib/kuzishchin/liberXV.htm Глава XV. Пелопоннесская война. 431—404 гг. до н. э.] // [www.sno.pro1.ru/lib/kuzishchin/index.htm История Древней Греции]. — М.: Высшая школа, 1996. — ISBN 978-5-7695-7746-8.
  • Курциус Э. История Древней Греции. — М.: Харвест, 2002. — Т. III. — ISBN 985-13-1123-5.
  • Лурье С. Я. [www.sno.pro1.ru/lib/lurie/index.htm История Греции]. — СПб.: Издательство С.-Петербургского ун-та, 1993. — 680 с.
  • Сахненко Л. А. Демагог Клеон // Вестник древней истории. — 1991. — № 4.
  • Сергеев В. С. История Древней Греции. — СПб.: Полигон, 2002. — 704 с. — ISBN 5-89173-171-1.
  • Суриков И. Е. Перикл: человек, давший имя эпохе // Античная Греция : политики в контексте эпохи: время расцвета демократии. — М.:: Наука, 2008. — 383 с. — ISBN 978-5-02-036984-9.
  • Суриков И. Е. Глава II. Никий: между демосом и богами // Античная Греция: политики в контексте эпохи. Година междоусобиц. — М.: Русский Фонд Содействия Образованию и Науке, 2011. — 328 с. — ISBN 978-5-91244-030-4.
  • Шустов В. Е. Войны и сражения Древнего мира. — Ростов-на-Дону: Феникс, 2006. — 521 с. — ISBN 5-222-09075-2.
  • Клеон // Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона : в 86 т. (82 т. и 4 доп.). — СПб., 1890—1907.
на английском языке
  • West A. B. Pericles’ Political Heirs // CPh. — 1924. — № 19. — С. 124—146, 201—228.
на немецком языке
  • Shachermeyr F. Religionspolitik und Religiositat bei Perikles. — Wien, 1968.

Ссылки

  • [www.livius.org/cg-cm/cleon/cleon.html Cleon] (англ.). livius.org. Проверено 24 августа 2012. [www.webcitation.org/6BSJGx9CG Архивировано из первоисточника 16 октября 2012].
  • [www.krugosvet.ru/enc/istoriya/KLEON.html Клеон] (рус.). Энциклопедия Кругосвет. Проверено 24 августа 2012. [www.webcitation.org/6BSJHTi0V Архивировано из первоисточника 16 октября 2012].


Отрывок, характеризующий Клеон

– Потому что, – согласитесь сами, – если не знать верно, сколько там, от этого зависит жизнь, может быть, сотен, а тут мы одни, и потом мне очень этого хочется, и непременно, непременно поеду, вы уж меня не удержите, – говорил он, – только хуже будет…


Одевшись в французские шинели и кивера, Петя с Долоховым поехали на ту просеку, с которой Денисов смотрел на лагерь, и, выехав из леса в совершенной темноте, спустились в лощину. Съехав вниз, Долохов велел сопровождавшим его казакам дожидаться тут и поехал крупной рысью по дороге к мосту. Петя, замирая от волнения, ехал с ним рядом.
– Если попадемся, я живым не отдамся, у меня пистолет, – прошептал Петя.
– Не говори по русски, – быстрым шепотом сказал Долохов, и в ту же минуту в темноте послышался оклик: «Qui vive?» [Кто идет?] и звон ружья.
Кровь бросилась в лицо Пети, и он схватился за пистолет.
– Lanciers du sixieme, [Уланы шестого полка.] – проговорил Долохов, не укорачивая и не прибавляя хода лошади. Черная фигура часового стояла на мосту.
– Mot d'ordre? [Отзыв?] – Долохов придержал лошадь и поехал шагом.
– Dites donc, le colonel Gerard est ici? [Скажи, здесь ли полковник Жерар?] – сказал он.
– Mot d'ordre! – не отвечая, сказал часовой, загораживая дорогу.
– Quand un officier fait sa ronde, les sentinelles ne demandent pas le mot d'ordre… – крикнул Долохов, вдруг вспыхнув, наезжая лошадью на часового. – Je vous demande si le colonel est ici? [Когда офицер объезжает цепь, часовые не спрашивают отзыва… Я спрашиваю, тут ли полковник?]
И, не дожидаясь ответа от посторонившегося часового, Долохов шагом поехал в гору.
Заметив черную тень человека, переходящего через дорогу, Долохов остановил этого человека и спросил, где командир и офицеры? Человек этот, с мешком на плече, солдат, остановился, близко подошел к лошади Долохова, дотрогиваясь до нее рукою, и просто и дружелюбно рассказал, что командир и офицеры были выше на горе, с правой стороны, на дворе фермы (так он называл господскую усадьбу).
Проехав по дороге, с обеих сторон которой звучал от костров французский говор, Долохов повернул во двор господского дома. Проехав в ворота, он слез с лошади и подошел к большому пылавшему костру, вокруг которого, громко разговаривая, сидело несколько человек. В котелке с краю варилось что то, и солдат в колпаке и синей шинели, стоя на коленях, ярко освещенный огнем, мешал в нем шомполом.
– Oh, c'est un dur a cuire, [С этим чертом не сладишь.] – говорил один из офицеров, сидевших в тени с противоположной стороны костра.
– Il les fera marcher les lapins… [Он их проберет…] – со смехом сказал другой. Оба замолкли, вглядываясь в темноту на звук шагов Долохова и Пети, подходивших к костру с своими лошадьми.
– Bonjour, messieurs! [Здравствуйте, господа!] – громко, отчетливо выговорил Долохов.
Офицеры зашевелились в тени костра, и один, высокий офицер с длинной шеей, обойдя огонь, подошел к Долохову.
– C'est vous, Clement? – сказал он. – D'ou, diable… [Это вы, Клеман? Откуда, черт…] – но он не докончил, узнав свою ошибку, и, слегка нахмурившись, как с незнакомым, поздоровался с Долоховым, спрашивая его, чем он может служить. Долохов рассказал, что он с товарищем догонял свой полк, и спросил, обращаясь ко всем вообще, не знали ли офицеры чего нибудь о шестом полку. Никто ничего не знал; и Пете показалось, что офицеры враждебно и подозрительно стали осматривать его и Долохова. Несколько секунд все молчали.
– Si vous comptez sur la soupe du soir, vous venez trop tard, [Если вы рассчитываете на ужин, то вы опоздали.] – сказал с сдержанным смехом голос из за костра.
Долохов отвечал, что они сыты и что им надо в ночь же ехать дальше.
Он отдал лошадей солдату, мешавшему в котелке, и на корточках присел у костра рядом с офицером с длинной шеей. Офицер этот, не спуская глаз, смотрел на Долохова и переспросил его еще раз: какого он был полка? Долохов не отвечал, как будто не слыхал вопроса, и, закуривая коротенькую французскую трубку, которую он достал из кармана, спрашивал офицеров о том, в какой степени безопасна дорога от казаков впереди их.
– Les brigands sont partout, [Эти разбойники везде.] – отвечал офицер из за костра.
Долохов сказал, что казаки страшны только для таких отсталых, как он с товарищем, но что на большие отряды казаки, вероятно, не смеют нападать, прибавил он вопросительно. Никто ничего не ответил.
«Ну, теперь он уедет», – всякую минуту думал Петя, стоя перед костром и слушая его разговор.
Но Долохов начал опять прекратившийся разговор и прямо стал расспрашивать, сколько у них людей в батальоне, сколько батальонов, сколько пленных. Спрашивая про пленных русских, которые были при их отряде, Долохов сказал:
– La vilaine affaire de trainer ces cadavres apres soi. Vaudrait mieux fusiller cette canaille, [Скверное дело таскать за собой эти трупы. Лучше бы расстрелять эту сволочь.] – и громко засмеялся таким странным смехом, что Пете показалось, французы сейчас узнают обман, и он невольно отступил на шаг от костра. Никто не ответил на слова и смех Долохова, и французский офицер, которого не видно было (он лежал, укутавшись шинелью), приподнялся и прошептал что то товарищу. Долохов встал и кликнул солдата с лошадьми.
«Подадут или нет лошадей?» – думал Петя, невольно приближаясь к Долохову.
Лошадей подали.
– Bonjour, messieurs, [Здесь: прощайте, господа.] – сказал Долохов.
Петя хотел сказать bonsoir [добрый вечер] и не мог договорить слова. Офицеры что то шепотом говорили между собою. Долохов долго садился на лошадь, которая не стояла; потом шагом поехал из ворот. Петя ехал подле него, желая и не смея оглянуться, чтоб увидать, бегут или не бегут за ними французы.
Выехав на дорогу, Долохов поехал не назад в поле, а вдоль по деревне. В одном месте он остановился, прислушиваясь.
– Слышишь? – сказал он.
Петя узнал звуки русских голосов, увидал у костров темные фигуры русских пленных. Спустившись вниз к мосту, Петя с Долоховым проехали часового, который, ни слова не сказав, мрачно ходил по мосту, и выехали в лощину, где дожидались казаки.
– Ну, теперь прощай. Скажи Денисову, что на заре, по первому выстрелу, – сказал Долохов и хотел ехать, но Петя схватился за него рукою.
– Нет! – вскрикнул он, – вы такой герой. Ах, как хорошо! Как отлично! Как я вас люблю.
– Хорошо, хорошо, – сказал Долохов, но Петя не отпускал его, и в темноте Долохов рассмотрел, что Петя нагибался к нему. Он хотел поцеловаться. Долохов поцеловал его, засмеялся и, повернув лошадь, скрылся в темноте.

Х
Вернувшись к караулке, Петя застал Денисова в сенях. Денисов в волнении, беспокойстве и досаде на себя, что отпустил Петю, ожидал его.
– Слава богу! – крикнул он. – Ну, слава богу! – повторял он, слушая восторженный рассказ Пети. – И чег'т тебя возьми, из за тебя не спал! – проговорил Денисов. – Ну, слава богу, тепег'ь ложись спать. Еще вздг'емнем до утг'а.
– Да… Нет, – сказал Петя. – Мне еще не хочется спать. Да я и себя знаю, ежели засну, так уж кончено. И потом я привык не спать перед сражением.
Петя посидел несколько времени в избе, радостно вспоминая подробности своей поездки и живо представляя себе то, что будет завтра. Потом, заметив, что Денисов заснул, он встал и пошел на двор.
На дворе еще было совсем темно. Дождик прошел, но капли еще падали с деревьев. Вблизи от караулки виднелись черные фигуры казачьих шалашей и связанных вместе лошадей. За избушкой чернелись две фуры, у которых стояли лошади, и в овраге краснелся догоравший огонь. Казаки и гусары не все спали: кое где слышались, вместе с звуком падающих капель и близкого звука жевания лошадей, негромкие, как бы шепчущиеся голоса.
Петя вышел из сеней, огляделся в темноте и подошел к фурам. Под фурами храпел кто то, и вокруг них стояли, жуя овес, оседланные лошади. В темноте Петя узнал свою лошадь, которую он называл Карабахом, хотя она была малороссийская лошадь, и подошел к ней.
– Ну, Карабах, завтра послужим, – сказал он, нюхая ее ноздри и целуя ее.
– Что, барин, не спите? – сказал казак, сидевший под фурой.
– Нет; а… Лихачев, кажется, тебя звать? Ведь я сейчас только приехал. Мы ездили к французам. – И Петя подробно рассказал казаку не только свою поездку, но и то, почему он ездил и почему он считает, что лучше рисковать своей жизнью, чем делать наобум Лазаря.
– Что же, соснули бы, – сказал казак.
– Нет, я привык, – отвечал Петя. – А что, у вас кремни в пистолетах не обились? Я привез с собою. Не нужно ли? Ты возьми.
Казак высунулся из под фуры, чтобы поближе рассмотреть Петю.
– Оттого, что я привык все делать аккуратно, – сказал Петя. – Иные так, кое как, не приготовятся, потом и жалеют. Я так не люблю.
– Это точно, – сказал казак.
– Да еще вот что, пожалуйста, голубчик, наточи мне саблю; затупи… (но Петя боялся солгать) она никогда отточена не была. Можно это сделать?
– Отчего ж, можно.
Лихачев встал, порылся в вьюках, и Петя скоро услыхал воинственный звук стали о брусок. Он влез на фуру и сел на край ее. Казак под фурой точил саблю.
– А что же, спят молодцы? – сказал Петя.
– Кто спит, а кто так вот.
– Ну, а мальчик что?
– Весенний то? Он там, в сенцах, завалился. Со страху спится. Уж рад то был.
Долго после этого Петя молчал, прислушиваясь к звукам. В темноте послышались шаги и показалась черная фигура.
– Что точишь? – спросил человек, подходя к фуре.
– А вот барину наточить саблю.
– Хорошее дело, – сказал человек, который показался Пете гусаром. – У вас, что ли, чашка осталась?
– А вон у колеса.
Гусар взял чашку.
– Небось скоро свет, – проговорил он, зевая, и прошел куда то.
Петя должен бы был знать, что он в лесу, в партии Денисова, в версте от дороги, что он сидит на фуре, отбитой у французов, около которой привязаны лошади, что под ним сидит казак Лихачев и натачивает ему саблю, что большое черное пятно направо – караулка, и красное яркое пятно внизу налево – догоравший костер, что человек, приходивший за чашкой, – гусар, который хотел пить; но он ничего не знал и не хотел знать этого. Он был в волшебном царстве, в котором ничего не было похожего на действительность. Большое черное пятно, может быть, точно была караулка, а может быть, была пещера, которая вела в самую глубь земли. Красное пятно, может быть, был огонь, а может быть – глаз огромного чудовища. Может быть, он точно сидит теперь на фуре, а очень может быть, что он сидит не на фуре, а на страшно высокой башне, с которой ежели упасть, то лететь бы до земли целый день, целый месяц – все лететь и никогда не долетишь. Может быть, что под фурой сидит просто казак Лихачев, а очень может быть, что это – самый добрый, храбрый, самый чудесный, самый превосходный человек на свете, которого никто не знает. Может быть, это точно проходил гусар за водой и пошел в лощину, а может быть, он только что исчез из виду и совсем исчез, и его не было.
Что бы ни увидал теперь Петя, ничто бы не удивило его. Он был в волшебном царстве, в котором все было возможно.
Он поглядел на небо. И небо было такое же волшебное, как и земля. На небе расчищало, и над вершинами дерев быстро бежали облака, как будто открывая звезды. Иногда казалось, что на небе расчищало и показывалось черное, чистое небо. Иногда казалось, что эти черные пятна были тучки. Иногда казалось, что небо высоко, высоко поднимается над головой; иногда небо спускалось совсем, так что рукой можно было достать его.
Петя стал закрывать глаза и покачиваться.
Капли капали. Шел тихий говор. Лошади заржали и подрались. Храпел кто то.
– Ожиг, жиг, ожиг, жиг… – свистела натачиваемая сабля. И вдруг Петя услыхал стройный хор музыки, игравшей какой то неизвестный, торжественно сладкий гимн. Петя был музыкален, так же как Наташа, и больше Николая, но он никогда не учился музыке, не думал о музыке, и потому мотивы, неожиданно приходившие ему в голову, были для него особенно новы и привлекательны. Музыка играла все слышнее и слышнее. Напев разрастался, переходил из одного инструмента в другой. Происходило то, что называется фугой, хотя Петя не имел ни малейшего понятия о том, что такое фуга. Каждый инструмент, то похожий на скрипку, то на трубы – но лучше и чище, чем скрипки и трубы, – каждый инструмент играл свое и, не доиграв еще мотива, сливался с другим, начинавшим почти то же, и с третьим, и с четвертым, и все они сливались в одно и опять разбегались, и опять сливались то в торжественно церковное, то в ярко блестящее и победное.
«Ах, да, ведь это я во сне, – качнувшись наперед, сказал себе Петя. – Это у меня в ушах. А может быть, это моя музыка. Ну, опять. Валяй моя музыка! Ну!..»
Он закрыл глаза. И с разных сторон, как будто издалека, затрепетали звуки, стали слаживаться, разбегаться, сливаться, и опять все соединилось в тот же сладкий и торжественный гимн. «Ах, это прелесть что такое! Сколько хочу и как хочу», – сказал себе Петя. Он попробовал руководить этим огромным хором инструментов.
«Ну, тише, тише, замирайте теперь. – И звуки слушались его. – Ну, теперь полнее, веселее. Еще, еще радостнее. – И из неизвестной глубины поднимались усиливающиеся, торжественные звуки. – Ну, голоса, приставайте!» – приказал Петя. И сначала издалека послышались голоса мужские, потом женские. Голоса росли, росли в равномерном торжественном усилии. Пете страшно и радостно было внимать их необычайной красоте.
С торжественным победным маршем сливалась песня, и капли капали, и вжиг, жиг, жиг… свистела сабля, и опять подрались и заржали лошади, не нарушая хора, а входя в него.
Петя не знал, как долго это продолжалось: он наслаждался, все время удивлялся своему наслаждению и жалел, что некому сообщить его. Его разбудил ласковый голос Лихачева.
– Готово, ваше благородие, надвое хранцуза распластаете.
Петя очнулся.
– Уж светает, право, светает! – вскрикнул он.
Невидные прежде лошади стали видны до хвостов, и сквозь оголенные ветки виднелся водянистый свет. Петя встряхнулся, вскочил, достал из кармана целковый и дал Лихачеву, махнув, попробовал шашку и положил ее в ножны. Казаки отвязывали лошадей и подтягивали подпруги.
– Вот и командир, – сказал Лихачев. Из караулки вышел Денисов и, окликнув Петю, приказал собираться.


Быстро в полутьме разобрали лошадей, подтянули подпруги и разобрались по командам. Денисов стоял у караулки, отдавая последние приказания. Пехота партии, шлепая сотней ног, прошла вперед по дороге и быстро скрылась между деревьев в предрассветном тумане. Эсаул что то приказывал казакам. Петя держал свою лошадь в поводу, с нетерпением ожидая приказания садиться. Обмытое холодной водой, лицо его, в особенности глаза горели огнем, озноб пробегал по спине, и во всем теле что то быстро и равномерно дрожало.
– Ну, готово у вас все? – сказал Денисов. – Давай лошадей.
Лошадей подали. Денисов рассердился на казака за то, что подпруги были слабы, и, разбранив его, сел. Петя взялся за стремя. Лошадь, по привычке, хотела куснуть его за ногу, но Петя, не чувствуя своей тяжести, быстро вскочил в седло и, оглядываясь на тронувшихся сзади в темноте гусар, подъехал к Денисову.
– Василий Федорович, вы мне поручите что нибудь? Пожалуйста… ради бога… – сказал он. Денисов, казалось, забыл про существование Пети. Он оглянулся на него.
– Об одном тебя пг'ошу, – сказал он строго, – слушаться меня и никуда не соваться.
Во все время переезда Денисов ни слова не говорил больше с Петей и ехал молча. Когда подъехали к опушке леса, в поле заметно уже стало светлеть. Денисов поговорил что то шепотом с эсаулом, и казаки стали проезжать мимо Пети и Денисова. Когда они все проехали, Денисов тронул свою лошадь и поехал под гору. Садясь на зады и скользя, лошади спускались с своими седоками в лощину. Петя ехал рядом с Денисовым. Дрожь во всем его теле все усиливалась. Становилось все светлее и светлее, только туман скрывал отдаленные предметы. Съехав вниз и оглянувшись назад, Денисов кивнул головой казаку, стоявшему подле него.
– Сигнал! – проговорил он.
Казак поднял руку, раздался выстрел. И в то же мгновение послышался топот впереди поскакавших лошадей, крики с разных сторон и еще выстрелы.
В то же мгновение, как раздались первые звуки топота и крика, Петя, ударив свою лошадь и выпустив поводья, не слушая Денисова, кричавшего на него, поскакал вперед. Пете показалось, что вдруг совершенно, как середь дня, ярко рассвело в ту минуту, как послышался выстрел. Он подскакал к мосту. Впереди по дороге скакали казаки. На мосту он столкнулся с отставшим казаком и поскакал дальше. Впереди какие то люди, – должно быть, это были французы, – бежали с правой стороны дороги на левую. Один упал в грязь под ногами Петиной лошади.
У одной избы столпились казаки, что то делая. Из середины толпы послышался страшный крик. Петя подскакал к этой толпе, и первое, что он увидал, было бледное, с трясущейся нижней челюстью лицо француза, державшегося за древко направленной на него пики.
– Ура!.. Ребята… наши… – прокричал Петя и, дав поводья разгорячившейся лошади, поскакал вперед по улице.
Впереди слышны были выстрелы. Казаки, гусары и русские оборванные пленные, бежавшие с обеих сторон дороги, все громко и нескладно кричали что то. Молодцеватый, без шапки, с красным нахмуренным лицом, француз в синей шинели отбивался штыком от гусаров. Когда Петя подскакал, француз уже упал. Опять опоздал, мелькнуло в голове Пети, и он поскакал туда, откуда слышались частые выстрелы. Выстрелы раздавались на дворе того барского дома, на котором он был вчера ночью с Долоховым. Французы засели там за плетнем в густом, заросшем кустами саду и стреляли по казакам, столпившимся у ворот. Подъезжая к воротам, Петя в пороховом дыму увидал Долохова с бледным, зеленоватым лицом, кричавшего что то людям. «В объезд! Пехоту подождать!» – кричал он, в то время как Петя подъехал к нему.
– Подождать?.. Ураааа!.. – закричал Петя и, не медля ни одной минуты, поскакал к тому месту, откуда слышались выстрелы и где гуще был пороховой дым. Послышался залп, провизжали пустые и во что то шлепнувшие пули. Казаки и Долохов вскакали вслед за Петей в ворота дома. Французы в колеблющемся густом дыме одни бросали оружие и выбегали из кустов навстречу казакам, другие бежали под гору к пруду. Петя скакал на своей лошади вдоль по барскому двору и, вместо того чтобы держать поводья, странно и быстро махал обеими руками и все дальше и дальше сбивался с седла на одну сторону. Лошадь, набежав на тлевший в утреннем свето костер, уперлась, и Петя тяжело упал на мокрую землю. Казаки видели, как быстро задергались его руки и ноги, несмотря на то, что голова его не шевелилась. Пуля пробила ему голову.
Переговоривши с старшим французским офицером, который вышел к нему из за дома с платком на шпаге и объявил, что они сдаются, Долохов слез с лошади и подошел к неподвижно, с раскинутыми руками, лежавшему Пете.
– Готов, – сказал он, нахмурившись, и пошел в ворота навстречу ехавшему к нему Денисову.
– Убит?! – вскрикнул Денисов, увидав еще издалека то знакомое ему, несомненно безжизненное положение, в котором лежало тело Пети.
– Готов, – повторил Долохов, как будто выговаривание этого слова доставляло ему удовольствие, и быстро пошел к пленным, которых окружили спешившиеся казаки. – Брать не будем! – крикнул он Денисову.
Денисов не отвечал; он подъехал к Пете, слез с лошади и дрожащими руками повернул к себе запачканное кровью и грязью, уже побледневшее лицо Пети.
«Я привык что нибудь сладкое. Отличный изюм, берите весь», – вспомнилось ему. И казаки с удивлением оглянулись на звуки, похожие на собачий лай, с которыми Денисов быстро отвернулся, подошел к плетню и схватился за него.
В числе отбитых Денисовым и Долоховым русских пленных был Пьер Безухов.


О той партии пленных, в которой был Пьер, во время всего своего движения от Москвы, не было от французского начальства никакого нового распоряжения. Партия эта 22 го октября находилась уже не с теми войсками и обозами, с которыми она вышла из Москвы. Половина обоза с сухарями, который шел за ними первые переходы, была отбита казаками, другая половина уехала вперед; пеших кавалеристов, которые шли впереди, не было ни одного больше; они все исчезли. Артиллерия, которая первые переходы виднелась впереди, заменилась теперь огромным обозом маршала Жюно, конвоируемого вестфальцами. Сзади пленных ехал обоз кавалерийских вещей.
От Вязьмы французские войска, прежде шедшие тремя колоннами, шли теперь одной кучей. Те признаки беспорядка, которые заметил Пьер на первом привале из Москвы, теперь дошли до последней степени.
Дорога, по которой они шли, с обеих сторон была уложена мертвыми лошадьми; оборванные люди, отсталые от разных команд, беспрестанно переменяясь, то присоединялись, то опять отставали от шедшей колонны.
Несколько раз во время похода бывали фальшивые тревоги, и солдаты конвоя поднимали ружья, стреляли и бежали стремглав, давя друг друга, но потом опять собирались и бранили друг друга за напрасный страх.
Эти три сборища, шедшие вместе, – кавалерийское депо, депо пленных и обоз Жюно, – все еще составляли что то отдельное и цельное, хотя и то, и другое, и третье быстро таяло.
В депо, в котором было сто двадцать повозок сначала, теперь оставалось не больше шестидесяти; остальные были отбиты или брошены. Из обоза Жюно тоже было оставлено и отбито несколько повозок. Три повозки были разграблены набежавшими отсталыми солдатами из корпуса Даву. Из разговоров немцев Пьер слышал, что к этому обозу ставили караул больше, чем к пленным, и что один из их товарищей, солдат немец, был расстрелян по приказанию самого маршала за то, что у солдата нашли серебряную ложку, принадлежавшую маршалу.
Больше же всего из этих трех сборищ растаяло депо пленных. Из трехсот тридцати человек, вышедших из Москвы, теперь оставалось меньше ста. Пленные еще более, чем седла кавалерийского депо и чем обоз Жюно, тяготили конвоирующих солдат. Седла и ложки Жюно, они понимали, что могли для чего нибудь пригодиться, но для чего было голодным и холодным солдатам конвоя стоять на карауле и стеречь таких же холодных и голодных русских, которые мерли и отставали дорогой, которых было велено пристреливать, – это было не только непонятно, но и противно. И конвойные, как бы боясь в том горестном положении, в котором они сами находились, не отдаться бывшему в них чувству жалости к пленным и тем ухудшить свое положение, особенно мрачно и строго обращались с ними.
В Дорогобуже, в то время как, заперев пленных в конюшню, конвойные солдаты ушли грабить свои же магазины, несколько человек пленных солдат подкопались под стену и убежали, но были захвачены французами и расстреляны.
Прежний, введенный при выходе из Москвы, порядок, чтобы пленные офицеры шли отдельно от солдат, уже давно был уничтожен; все те, которые могли идти, шли вместе, и Пьер с третьего перехода уже соединился опять с Каратаевым и лиловой кривоногой собакой, которая избрала себе хозяином Каратаева.
С Каратаевым, на третий день выхода из Москвы, сделалась та лихорадка, от которой он лежал в московском гошпитале, и по мере того как Каратаев ослабевал, Пьер отдалялся от него. Пьер не знал отчего, но, с тех пор как Каратаев стал слабеть, Пьер должен был делать усилие над собой, чтобы подойти к нему. И подходя к нему и слушая те тихие стоны, с которыми Каратаев обыкновенно на привалах ложился, и чувствуя усилившийся теперь запах, который издавал от себя Каратаев, Пьер отходил от него подальше и не думал о нем.
В плену, в балагане, Пьер узнал не умом, а всем существом своим, жизнью, что человек сотворен для счастья, что счастье в нем самом, в удовлетворении естественных человеческих потребностей, и что все несчастье происходит не от недостатка, а от излишка; но теперь, в эти последние три недели похода, он узнал еще новую, утешительную истину – он узнал, что на свете нет ничего страшного. Он узнал, что так как нет положения, в котором бы человек был счастлив и вполне свободен, так и нет положения, в котором бы он был бы несчастлив и несвободен. Он узнал, что есть граница страданий и граница свободы и что эта граница очень близка; что тот человек, который страдал оттого, что в розовой постели его завернулся один листок, точно так же страдал, как страдал он теперь, засыпая на голой, сырой земле, остужая одну сторону и пригревая другую; что, когда он, бывало, надевал свои бальные узкие башмаки, он точно так же страдал, как теперь, когда он шел уже босой совсем (обувь его давно растрепалась), ногами, покрытыми болячками. Он узнал, что, когда он, как ему казалось, по собственной своей воле женился на своей жене, он был не более свободен, чем теперь, когда его запирали на ночь в конюшню. Из всего того, что потом и он называл страданием, но которое он тогда почти не чувствовал, главное были босые, стертые, заструпелые ноги. (Лошадиное мясо было вкусно и питательно, селитренный букет пороха, употребляемого вместо соли, был даже приятен, холода большого не было, и днем на ходу всегда бывало жарко, а ночью были костры; вши, евшие тело, приятно согревали.) Одно было тяжело в первое время – это ноги.
Во второй день перехода, осмотрев у костра свои болячки, Пьер думал невозможным ступить на них; но когда все поднялись, он пошел, прихрамывая, и потом, когда разогрелся, пошел без боли, хотя к вечеру страшнее еще было смотреть на ноги. Но он не смотрел на них и думал о другом.
Теперь только Пьер понял всю силу жизненности человека и спасительную силу перемещения внимания, вложенную в человека, подобную тому спасительному клапану в паровиках, который выпускает лишний пар, как только плотность его превышает известную норму.
Он не видал и не слыхал, как пристреливали отсталых пленных, хотя более сотни из них уже погибли таким образом. Он не думал о Каратаеве, который слабел с каждым днем и, очевидно, скоро должен был подвергнуться той же участи. Еще менее Пьер думал о себе. Чем труднее становилось его положение, чем страшнее была будущность, тем независимее от того положения, в котором он находился, приходили ему радостные и успокоительные мысли, воспоминания и представления.


22 го числа, в полдень, Пьер шел в гору по грязной, скользкой дороге, глядя на свои ноги и на неровности пути. Изредка он взглядывал на знакомую толпу, окружающую его, и опять на свои ноги. И то и другое было одинаково свое и знакомое ему. Лиловый кривоногий Серый весело бежал стороной дороги, изредка, в доказательство своей ловкости и довольства, поджимая заднюю лапу и прыгая на трех и потом опять на всех четырех бросаясь с лаем на вороньев, которые сидели на падали. Серый был веселее и глаже, чем в Москве. Со всех сторон лежало мясо различных животных – от человеческого до лошадиного, в различных степенях разложения; и волков не подпускали шедшие люди, так что Серый мог наедаться сколько угодно.
Дождик шел с утра, и казалось, что вот вот он пройдет и на небе расчистит, как вслед за непродолжительной остановкой припускал дождик еще сильнее. Напитанная дождем дорога уже не принимала в себя воды, и ручьи текли по колеям.
Пьер шел, оглядываясь по сторонам, считая шаги по три, и загибал на пальцах. Обращаясь к дождю, он внутренне приговаривал: ну ка, ну ка, еще, еще наддай.
Ему казалось, что он ни о чем не думает; но далеко и глубоко где то что то важное и утешительное думала его душа. Это что то было тончайшее духовное извлечение из вчерашнего его разговора с Каратаевым.


Источник — «http://wiki-org.ru/wiki/index.php?title=Клеон&oldid=79991670»