Клиентела

Клиентела (лат. clientēla, p. -le) — форма социальной зависимости в Древнем Риме: взаимные правовые, социальные и экономические обязательства между патронами и клиентами. Восходит ко временам разложения родового строя.

До 509 до н. э.

Отношения патроната — клиентелы возникли задолго до появления плебеев в римском обществе. Первоначально они зародились внутри массы populus Romanus в результате её социально-экономической дифференциации и привели к появлению многочисленного зависимого сословия клиентов. Необходимо отметить, что в раннем, ещё царском, Риме не различались понятия populus Romanus и quirites, понятие патриции имело иной смысл, а понятие cives (граждане) не вошло в обиход. Никаких отличий в юридическом статусе у населения не наблюдалось, а сам Рим охотно привлекал эмигрантов, наделяя их равными правами, будучи заинтересованным в увеличении численности и обороноспособности своей молодой общины.

Однако, нуждавшиеся в покровительстве люди — обедневшие или утратившие родовые связи, втягивались в качестве патриархально-зависимых лиц в семьи богатых и влиятельных патрициев. Зависимые люди назывались клиентами, а их покровители — патронами. Здесь сказался тот фактор, что римская община, основанная на общественном землепользовании и натуральном хозяйстве, была организована по схеме curia—gens—familia, и чтобы пользоваться землёй, либо просто иметь заработок, необходимо было быть частью этой системы. Римские курии, рода и семьи получали наделы по жребию (либо от царя напрямую), а внутри этих социальных организмов распоряжались выборные курионы, наследные родовладыки и отцы семейств — patres и pater familias (отсюда патриции). Триб (tribus) ещё не существовало, так как в этом не было необходимости. Раннеримские клиенты напоминают древневосточных патриархально-зависимых лиц, втянутых в хозяйства богатых и знатных «домов».

Положение несколько изменилось в связи с активной деятельностью трёх последних римских царей (616—510 до н. э.), этрусков по происхождению, которые провели ряд важнейших реформ, в частности: были организованы три трибы по национальному признаку — Рамны (латины), Тиции (сабины), Луцеры (этруски); каждая триба включила в себя 10 курий, а каждая курия — 10 родов; отделившиеся от родов индивидуальные семьи, а также «лишние» рода и прочее население (добровольные или принудительные эмигранты) в эти 300 родов уже не включались автоматически. Впрочем, не исключено, что подобная система в отдельных её проявления могла складываться и в предыдущую эпоху выборных царей. Теперь только эти 300 родов считались патрициями—populus Romanus—quirites, остальные становились плебеями, и если все права имели только первые, то обязанности перед государством должны были нести все наравне, появился новый источник пополнения сословия клиентов наряду с вольноотпущенниками. Это положение несколько сгладил второй из этрусских царей — Сервий Туллий, ликвидируя национальные трибы и учреждая четыре территориальные, он включил в них и плебеев, заодно разделив всех вновь объединённых таким способом populus Romanus на имущественные классы с градацией части их прав и обязанностей.

После 509 до н. э.

Ситуация вновь обострилась с ликвидацией царской власти и установлением республики, захватившие власть аристократы присвоили себе огромные полномочия, по своему истолковав сословную систему — так как прежняя реформа не касалась курий и 300 родов, поэтому их члены стали патрициями—quirites—гражданами, а populus Romanus вновь толковалось исключительно как совокупность всех жителей по отношению к их обязанностям в рамках имущественных классов, только патриции имели право занимать выборные должности. Поток эмигрантов прибывал, а вместе с тем и естественно росла масса populus, теперь в большинстве своём — плебеев, значительная часть которых становилась клиентами патрициев, другая же часть решила активно бороться за уравнивание в правах, решения земельного и долгового вопросов, а значит и прекращения практики клиентелы. Эта борьба продолжалась всю эпоху ранней республики и закончилась полной победой плебса. В эпоху великих завоеваний Республики клиентела на долгое время консервируется как хорошо зарекомендовавший себя ранее инструмент политической борьбы — права голоса на центуриатных и введённых тогда же трибутных комициях плебеи никогда не лишались, чисто же экономическая и юридическая подоплёки клиентелы массово сходят на нет.

Вместе с тем к эпохе гражданских войн республики постепенно меняются тактика и практика политической борьбы, а затем к эпохе Принципата традиционная борьба угасает вовсе. В эти эпохи клиентела приобретает отчётливый характер престижа для богатых патронов, которые теперь соревнуются меж собой как на старинный лад и в количестве, так и по новому — в качествах своих клиентов. Клиенты, будучи одарёнными, но бедными лицами могли поправить своё состояние, к тому же к подобному покровительству вынуждены были прибегать и лица без римского гражданства в надежде его получить или просто обрести хоть какой-то статус в римском обществе. Однако общее число клиентов в Риме уже не приближалось к тому, что наблюдалось ранее. Разновидностью клиентелы, таким образом, были отношения между деятелями искусства и их покровителями, меценатами. Ярким примером является поэт-сатирик Марциал, часто субсидируемый своими патронами.

Заключение

По сути, клиентела имела особое значение в период Римской республики, причём клиентские обязательства зачастую передавались по наследству. Традиционно клиенты сопровождали своего патрона на Форуме, поддерживали его на выборах и служили на войне под его началом. При этом патрон обязывался защищать своих клиентов в случае судебных разбирательств, или выкупать членов их семей, попавших в зависимость, поддерживать их минимальные жизненные потребности, равно как и клиенты в случае необходимости были обязаны материально поддерживать его. Клиенты принимались в род патрона и носили его родовое имя, участвовали в общих праздниках фамилии своего патрона, хоронили клиентов на фамильном кладбище. Согласно Дионисию, клиенты были земледельцами, пастухами, ремесленниками. Землю они получали от патрона, который, как можно полагать, использовал для этого земельный фонд рода, а также мог делать заимки из ager publicus. Условия на которых клиенты пользовались землёй не известны не только для царской эпохи, но и для следующей эпохи республики. Одни учёные считают клиентов крепостными, другие — патриархальными рабами. По мнению отечественных историков, пока бесспорно одно, что в царский период клиенты начали формироваться в наследственное сословие лично зависимых людей, не считавшихся, однако, рабами.

Прочее

Клиентела была также юридической категорией в отношениях между Римской республикой и зависимыми и союзными государствами.

Ссылки

• Клиентела — статья из Большой советской энциклопедии.

Отрывок, характеризующий Клиентела

– Nathalie, vos cheveux, [Натали, твои волосы,] – прошептала Соня. Капельдинер учтиво и поспешно проскользнул перед дамами и отворил дверь ложи. Музыка ярче стала слышна в дверь, блеснули освещенные ряды лож с обнаженными плечами и руками дам, и шумящий и блестящий мундирами партер. Дама, входившая в соседний бенуар, оглянула Наташу женским, завистливым взглядом. Занавесь еще не поднималась и играли увертюру. Наташа, оправляя платье, прошла вместе с Соней и села, оглядывая освещенные ряды противуположных лож. Давно не испытанное ею ощущение того, что сотни глаз смотрят на ее обнаженные руки и шею, вдруг и приятно и неприятно охватило ее, вызывая целый рой соответствующих этому ощущению воспоминаний, желаний и волнений.
Две замечательно хорошенькие девушки, Наташа и Соня, с графом Ильей Андреичем, которого давно не видно было в Москве, обратили на себя общее внимание. Кроме того все знали смутно про сговор Наташи с князем Андреем, знали, что с тех пор Ростовы жили в деревне, и с любопытством смотрели на невесту одного из лучших женихов России.
Наташа похорошела в деревне, как все ей говорили, а в этот вечер, благодаря своему взволнованному состоянию, была особенно хороша. Она поражала полнотой жизни и красоты, в соединении с равнодушием ко всему окружающему. Ее черные глаза смотрели на толпу, никого не отыскивая, а тонкая, обнаженная выше локтя рука, облокоченная на бархатную рампу, очевидно бессознательно, в такт увертюры, сжималась и разжималась, комкая афишу.
– Посмотри, вот Аленина – говорила Соня, – с матерью кажется!
– Батюшки! Михаил Кирилыч то еще потолстел, – говорил старый граф.
– Смотрите! Анна Михайловна наша в токе какой!
– Карагины, Жюли и Борис с ними. Сейчас видно жениха с невестой. – Друбецкой сделал предложение!
– Как же, нынче узнал, – сказал Шиншин, входивший в ложу Ростовых.
Наташа посмотрела по тому направлению, по которому смотрел отец, и увидала, Жюли, которая с жемчугами на толстой красной шее (Наташа знала, обсыпанной пудрой) сидела с счастливым видом, рядом с матерью.
Позади их с улыбкой, наклоненная ухом ко рту Жюли, виднелась гладко причесанная, красивая голова Бориса. Он исподлобья смотрел на Ростовых и улыбаясь говорил что то своей невесте.
«Они говорят про нас, про меня с ним!» подумала Наташа. «И он верно успокоивает ревность ко мне своей невесты: напрасно беспокоятся! Ежели бы они знали, как мне ни до кого из них нет дела».
Сзади сидела в зеленой токе, с преданным воле Божией и счастливым, праздничным лицом, Анна Михайловна. В ложе их стояла та атмосфера – жениха с невестой, которую так знала и любила Наташа. Она отвернулась и вдруг всё, что было унизительного в ее утреннем посещении, вспомнилось ей.
«Какое право он имеет не хотеть принять меня в свое родство? Ах лучше не думать об этом, не думать до его приезда!» сказала она себе и стала оглядывать знакомые и незнакомые лица в партере. Впереди партера, в самой середине, облокотившись спиной к рампе, стоял Долохов с огромной, кверху зачесанной копной курчавых волос, в персидском костюме. Он стоял на самом виду театра, зная, что он обращает на себя внимание всей залы, так же свободно, как будто он стоял в своей комнате. Около него столпившись стояла самая блестящая молодежь Москвы, и он видимо первенствовал между ними.
Граф Илья Андреич, смеясь, подтолкнул краснеющую Соню, указывая ей на прежнего обожателя.
– Узнала? – спросил он. – И откуда он взялся, – обратился граф к Шиншину, – ведь он пропадал куда то?
– Пропадал, – отвечал Шиншин. – На Кавказе был, а там бежал, и, говорят, у какого то владетельного князя был министром в Персии, убил там брата шахова: ну с ума все и сходят московские барыни! Dolochoff le Persan, [Персианин Долохов,] да и кончено. У нас теперь нет слова без Долохова: им клянутся, на него зовут как на стерлядь, – говорил Шиншин. – Долохов, да Курагин Анатоль – всех у нас барынь с ума свели.
В соседний бенуар вошла высокая, красивая дама с огромной косой и очень оголенными, белыми, полными плечами и шеей, на которой была двойная нитка больших жемчугов, и долго усаживалась, шумя своим толстым шелковым платьем.
Наташа невольно вглядывалась в эту шею, плечи, жемчуги, прическу и любовалась красотой плеч и жемчугов. В то время как Наташа уже второй раз вглядывалась в нее, дама оглянулась и, встретившись глазами с графом Ильей Андреичем, кивнула ему головой и улыбнулась. Это была графиня Безухова, жена Пьера. Илья Андреич, знавший всех на свете, перегнувшись, заговорил с ней.
– Давно пожаловали, графиня? – заговорил он. – Приду, приду, ручку поцелую. А я вот приехал по делам и девочек своих с собой привез. Бесподобно, говорят, Семенова играет, – говорил Илья Андреич. – Граф Петр Кириллович нас никогда не забывал. Он здесь?
– Да, он хотел зайти, – сказала Элен и внимательно посмотрела на Наташу.
Граф Илья Андреич опять сел на свое место.
– Ведь хороша? – шопотом сказал он Наташе.
– Чудо! – сказала Наташа, – вот влюбиться можно! В это время зазвучали последние аккорды увертюры и застучала палочка капельмейстера. В партере прошли на места запоздавшие мужчины и поднялась занавесь.
Как только поднялась занавесь, в ложах и партере всё замолкло, и все мужчины, старые и молодые, в мундирах и фраках, все женщины в драгоценных каменьях на голом теле, с жадным любопытством устремили всё внимание на сцену. Наташа тоже стала смотреть.


На сцене были ровные доски по средине, с боков стояли крашеные картины, изображавшие деревья, позади было протянуто полотно на досках. В середине сцены сидели девицы в красных корсажах и белых юбках. Одна, очень толстая, в шелковом белом платье, сидела особо на низкой скамеечке, к которой был приклеен сзади зеленый картон. Все они пели что то. Когда они кончили свою песню, девица в белом подошла к будочке суфлера, и к ней подошел мужчина в шелковых, в обтяжку, панталонах на толстых ногах, с пером и кинжалом и стал петь и разводить руками.
Мужчина в обтянутых панталонах пропел один, потом пропела она. Потом оба замолкли, заиграла музыка, и мужчина стал перебирать пальцами руку девицы в белом платье, очевидно выжидая опять такта, чтобы начать свою партию вместе с нею. Они пропели вдвоем, и все в театре стали хлопать и кричать, а мужчина и женщина на сцене, которые изображали влюбленных, стали, улыбаясь и разводя руками, кланяться.
После деревни и в том серьезном настроении, в котором находилась Наташа, всё это было дико и удивительно ей. Она не могла следить за ходом оперы, не могла даже слышать музыку: она видела только крашеные картоны и странно наряженных мужчин и женщин, при ярком свете странно двигавшихся, говоривших и певших; она знала, что всё это должно было представлять, но всё это было так вычурно фальшиво и ненатурально, что ей становилось то совестно за актеров, то смешно на них. Она оглядывалась вокруг себя, на лица зрителей, отыскивая в них то же чувство насмешки и недоумения, которое было в ней; но все лица были внимательны к тому, что происходило на сцене и выражали притворное, как казалось Наташе, восхищение. «Должно быть это так надобно!» думала Наташа. Она попеременно оглядывалась то на эти ряды припомаженных голов в партере, то на оголенных женщин в ложах, в особенности на свою соседку Элен, которая, совершенно раздетая, с тихой и спокойной улыбкой, не спуская глаз, смотрела на сцену, ощущая яркий свет, разлитый по всей зале и теплый, толпою согретый воздух. Наташа мало по малу начинала приходить в давно не испытанное ею состояние опьянения. Она не помнила, что она и где она и что перед ней делается. Она смотрела и думала, и самые странные мысли неожиданно, без связи, мелькали в ее голове. То ей приходила мысль вскочить на рампу и пропеть ту арию, которую пела актриса, то ей хотелось зацепить веером недалеко от нее сидевшего старичка, то перегнуться к Элен и защекотать ее.