Клит (офицер)

Клит (греч. Κλείτος, лат. Cleitus; погиб в 318 до н. э.) — македонский флотоводец, участник войн диадохов.

Биография

Клит в походе Александра Великого в Персию командовал гиппархией конницы и прославился страстью к роскоши. Его называли Белым, чтобы отличить от другого Клита «Черного», командира царской агемы (эскадрона гетайров).

После завоевания Александром Македонским обширных территорий на востоке, в 324 году до н. э. Клит был отослан в Македонию вместе с группой македонских ветеранов. Он участвовал в Ламийской войне в качестве адмирала Антипатра и в 322 году до н. э. одержал две победы над афинским флотом, которые подорвали морскую мощь Афин и позволили удержать пролив Геллеспонта для македонцев. В 321 году до н. э. Антипатр назначил Клита сатрапом Лидии вместо Менандра. Однако через два года Клит был вытеснен из региона Антигоном Одноглазым.

Клит примкнул к Полисперхону, который назначил его адмиралом флота с приказом не допустить прорыва Антигона в Европу. Вблизи греческого полиса Византий на Босфоре в 318 году до н. э. Клит одержал морскую победу над Никанором, флотоводцем Кассандра. Никанор потерял 70 кораблей из 130. В это время Антигон Одноглазый с личной гвардией соединился с Никанором и за ночь реорганизовал силы. Гвардию он разместил на оставшихся кораблях, а из Византия вызвал союзные войска. Клит, празднуя победу, поддался беспечности и позволил войскам разбить лагерь на суше вблизи кораблей. Утром Антигон напал на стоянку Клита одновременно с суши и на море. Захваченные врасплох люди Клита не смогли оказать сопротивления. Сам он, потеряв весь флот, на единственном уцелевшем корабле успел бежать в Македонию.

В Македонии Клит случайно повстречался с солдатами Лисимаха, державшим сторону Кассандра, и был убит.

Литература

• Hazel, John. Cleitus (2) // Who’s who in the Greek World. — Routledge, 2000.

Отрывок, характеризующий Клит (офицер)

Петя должен бы был знать, что он в лесу, в партии Денисова, в версте от дороги, что он сидит на фуре, отбитой у французов, около которой привязаны лошади, что под ним сидит казак Лихачев и натачивает ему саблю, что большое черное пятно направо – караулка, и красное яркое пятно внизу налево – догоравший костер, что человек, приходивший за чашкой, – гусар, который хотел пить; но он ничего не знал и не хотел знать этого. Он был в волшебном царстве, в котором ничего не было похожего на действительность. Большое черное пятно, может быть, точно была караулка, а может быть, была пещера, которая вела в самую глубь земли. Красное пятно, может быть, был огонь, а может быть – глаз огромного чудовища. Может быть, он точно сидит теперь на фуре, а очень может быть, что он сидит не на фуре, а на страшно высокой башне, с которой ежели упасть, то лететь бы до земли целый день, целый месяц – все лететь и никогда не долетишь. Может быть, что под фурой сидит просто казак Лихачев, а очень может быть, что это – самый добрый, храбрый, самый чудесный, самый превосходный человек на свете, которого никто не знает. Может быть, это точно проходил гусар за водой и пошел в лощину, а может быть, он только что исчез из виду и совсем исчез, и его не было.
Что бы ни увидал теперь Петя, ничто бы не удивило его. Он был в волшебном царстве, в котором все было возможно.
Он поглядел на небо. И небо было такое же волшебное, как и земля. На небе расчищало, и над вершинами дерев быстро бежали облака, как будто открывая звезды. Иногда казалось, что на небе расчищало и показывалось черное, чистое небо. Иногда казалось, что эти черные пятна были тучки. Иногда казалось, что небо высоко, высоко поднимается над головой; иногда небо спускалось совсем, так что рукой можно было достать его.
Петя стал закрывать глаза и покачиваться.
Капли капали. Шел тихий говор. Лошади заржали и подрались. Храпел кто то.
– Ожиг, жиг, ожиг, жиг… – свистела натачиваемая сабля. И вдруг Петя услыхал стройный хор музыки, игравшей какой то неизвестный, торжественно сладкий гимн. Петя был музыкален, так же как Наташа, и больше Николая, но он никогда не учился музыке, не думал о музыке, и потому мотивы, неожиданно приходившие ему в голову, были для него особенно новы и привлекательны. Музыка играла все слышнее и слышнее. Напев разрастался, переходил из одного инструмента в другой. Происходило то, что называется фугой, хотя Петя не имел ни малейшего понятия о том, что такое фуга. Каждый инструмент, то похожий на скрипку, то на трубы – но лучше и чище, чем скрипки и трубы, – каждый инструмент играл свое и, не доиграв еще мотива, сливался с другим, начинавшим почти то же, и с третьим, и с четвертым, и все они сливались в одно и опять разбегались, и опять сливались то в торжественно церковное, то в ярко блестящее и победное.