Клод Французская

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск
Клод Французская
фр. Claude de France
брет. Klaoda Bro-C'hall
<tr><td colspan="2" style="text-align: center; border-top: solid darkgray 1px;"></td></tr>

<tr><td colspan="2" style="text-align: center; border-top: solid darkgray 1px;"></td></tr><tr><td colspan="2" style="text-align: center;">Герб Клод как королевы Франции: справа — собственно королевский герб Франции, принадлежавший мужу Клод (в лазоревом поле три золотых лилии); слева — начетверо: в первой и четвёртой частях королевский герб Франции, во второй и третьей частях герб Бретани (серебряное поле, усеянное горностаевым мехом).</td></tr>

Герцогиня Бретани
9 января 1514 — 20 июля 1524
Предшественник: Анна Бретонская
Преемник: Франциск Бретонский
Королева-консорт Франции
1 января 1515 — 20 июля 1524
Коронация: 10 мая 1517 года
Предшественник: Мария Тюдор
Преемник: Элеонора Австрийская
Графиня д’Этамп[fr]
9 января 1514 — 20 июля 1524
Предшественник: Анна Бретонская
Преемник: титул отошёл к короне
 
Вероисповедание: католицизм
Рождение: 13 октября 1499(1499-10-13)
Роморантен-Лантене, Королевство Франция
Смерть: 20 июля 1524(1524-07-20) (24 года)
Блуа, Королевство Франция
Место погребения: Аббатство Сен-Дени
Род: Валуа
Отец: Людовик XII
Мать: Анна Бретонская
Супруг: Франциск I
Дети: сыновья: Франциск, дофин Франции, Генрих II, Карл II Орлеанский
дочери: Луиза, Шарлотта, Мадлен, Маргарита

Клод Францу́зская (фр. Claude de France, брет. Klaoda Bro-C'hall; 13 октября 1499 года, Роморантен-Лантене — 20 июля 1524 года, Блуа) — дочь французского короля Людовика XII, герцогиня Бретани после смерти матери; первая жена французского короля Франциска I.





Ранние годы

Клод родилась 13 октября 1499 года в Роморантен-Лантене[1] в семье короля Людовика XII и его второй жены Анны Бретонской; была старшим ребёнком и старшей дочерью из двоих детей пары. Девочка была названа в честь Святого Клода, к могиле которого Анна совершила паломничество в надежде родить живого ребёнка: в двух браках у королевы Анны было по меньшей мере четырнадцать беременностей, при этом только двое детей пережили младенчество — Клод и её младшая сестра Рене, родившаяся в 1510 году[2].

Принцесса воспитывалась в строгости по образу её благочестивой матери[2]. Поскольку её мать не имела выживших сыновей, Клод стала наследницей герцогства Бретонского. Согласно салическому закону ни Клод, ни её сестра не могли унаследовать французскую корону, поскольку она могла отойти только наследнику по мужской линии. Вместе с тем, королева Анна, не желавшая оставить дочь без бретонского наследства, при помощи кардинала Амбуаза решила отделить Бретань от французской короны. Кардинал начал спор с Пьером де Роан-Жи, маршалом Жи, который горячо поддерживал идею брака между принцессой и герцогом Валуа, наследником французской короны, которая таким образом сохраняла союз Бретани и Франции[3].

10 августа 1501 года в Лионе был подписан брачный договор между двухлетней Клод и будущим императором Карлом V; подписантами выступили Франсуа Бузлейден (архиепископ Безансона), Гийом де Крой, Николас де Руттер и Пьер Лезземан, все послы Филиппа I Габсбурга, отца Карла. Частью договора оговаривалось наследование Бретани молодым принцем, а также становление его следующим в линии наследования тронов Кастилии, Арагона и Австрии и бургундских владений. В дополнение, договор в Блуа от 1504 года[en] давал Клод немалое приданое, вероятно, на случай смерти Людовика XII при отсутствии у него наследников мужского пола: кроме Бретани, Клод получала герцогства Милан и Бургундию, графства Блуа и Асти[к 1] и территории Генуэзской республики, оккупированные Францией[4]. Таким образом, причины будущего соперничества Карла V И Франциска I были определены ещё до того, как они стали монархами.

В 1505 году, будучи серьёзно больным, опасаясь за свою жизнь и не желая угрожать будущему царствованию своего единственного наследника, Людовик XII разорвал помолвку дочери и Карла V в пользу герцога Валуа. К тому же, ранее Луиза Савойская получила от короля тайное обещание, что Клод выйдет замуж за её сына[5]. Таким образом, план маршала Жи, против которого выступала королева Анна, оказался одобрен самим королём. Анна применила всё своё влияние, чтобы парламент в Париже осудил маршала за измену[6].

Брак и дети

9 января 1514 года умерла королева Анна и Клод стала герцогиней Бретани; ещё четыре месяца спустя, 18 мая, в Сен-Жермен-ан-Ле Клод вышла замуж за своего кузена Франциска. Этим союзом Бретань закреплялась за французской короной в случае, если третий брак короля Людовика XII с английской принцессой Марией, заключённый 9 октября 1514 года, не принесёт долгожданного наследника. Как бы то ни было, брак оказался недолгим и бездетным: Людовик XII умер менее, чем через три месяца после свадьбы, по общему мнению из-за стараний в спальне[7]. Франциск и Клод стали королём и королевой; это был третий случай в истории, когда герцогиня Бретани становилась королевой Франции[к 2].

За девять лет брака Клод родила Франциску семерых детей:

Королева Франции

При дворе, уже будучи королевой, Клод оставалась в тени своей свекрови Луизы Савойской и золовки Маргариты Ангулемской. Фактически, Клод никогда не правила своим герцогством; в 1515 году она передала мужу в вечное пользование правительство своих доминионов. В отличие от младшей сестры, Клод не проявляла интереса к материнскому наследству, также как она не интересовалась политикой; королева предпочла посвятить себя религии, оказавшись под влиянием, как считают некоторые историки, духовника[en] её свекрови[2].

После того, как Франциск стал королём, ко двору Клод присоединилась Анна Болейн. Предполагается, что Анна была переводчицей Клод на встречах с английскими гостями. В конце 1521 года Анна вернулась в Англию, где позже стала королевой-консортом. Другой знаменитой фрейлиной Клод была Диана де Пуатье, впоследствии ставшая любовницей её сына Генриха II[12].

Клод была коронована в аббатстве Сен-Дени 10 мая 1517 года кардиналом Филиппом де Люксембургом[en], который «помазал ей грудь и лоб»[13]. Почти все девять лет брака Клод провела в бесконечных беременностях. У её мужа было множество любовниц, но все они были сравнительно сдержанные. В собственной семье Клод ввела строгий моральный кодекс, игнорировать который решались немногие[12]. Брантом писал о Клод:

Должен сказать, мадам Клод Французская была очень хорошей и очень милосердной, была мила со всеми и никогда не выказывала неудовольствия ни при дворе, ни в её доминионах. Она была глубоко любима королём Людовиком и королевой Анной, отцом и матерью, и она всегда была хорошей дочерью для них; после того, как король принял мировую герцога Миланского, он объявил и провозгласил Клод в парижском парламенте герцогиней двух прекраснейших герцогств христианского мира, Милана и Бретани, одного от отца и другого от матери. Что за наследница! Если позволите. Оба герцогства присоединились во имя всего доброго к нашему прекрасному королевству.[14]

Пешка столь многих династических манёвров, Клод была невысокого роста и страдала сколиозом, который сделал её спину сутулой, в то время как её муж был «большой и атлетичный». Множественные последовательные беременности сделали её тело пухлым, что стало причиной насмешек при дворе. Иностранные послы отмечали её «полноту», хромоту, косоглазие, тронувшее её левый глаз, её небольшой размер и уродство, но и признавали за ней хорошие качества[15]. Однако, при дворе после смерти родителей Клод не жаловали. Брантом писал, что Франциск «заразил Клод сифилисом, что несомненно сократило её дни. А мадам регент [Луиза Савойская] постоянно издевалась над ней…»[14] Франциск же в это время находился под влиянием своей вездесущей фаворитки Франсуазы де Фуа.

Смерть

Клод умерла 20 июля 1524 года в шато Блуа в возрасте 24 лет. Причина её смерти стала причиной спора между историками: в то время, как некоторые утверждали, что Клод умерла в родах или из-за выкидыша[к 4]; другие считали, что она умерла от истощения из-за многочисленных беременностей[2] или перенесённого костного туберкулёза (как и её мать); и наконец, некоторые считали, что Клод умерла от сифилиса, которым её заразил муж[18]. Клод была похоронена в аббатстве Сен-Дени[2]. 20 октября 1793 года могила Клод в числе прочих была осквернена[19].

После смерти Клод герцогство Бретань унаследовал сначала её старший сын, дофин Франциск (опекуном стал вдовец Клод), а после его смерти другой сын — дофин Генрих, который после смерти отца стал королём[20]. Через несколько лет после смерти Клод Франциск женился во второй раз: его избранницей стала Элеонора Австрийская, сестра императора Карла V.

Наследие

Молитвенник королевы Клод

Молитвенник Клод Французской[fr] — крошечный, украшенный драгоценностями рукописный молитвенник, сделанный для Клод приблизительно в год её коронации. Её герб появляется на трёх различных листах. Книга богато иллюстрирована: границы каждого листа украшены с обеих сторон 132 сценами из жизни Христа, Девы Марии и других святых. Этот молитвенник и часослов Клод были расписаны мастером, который после работы над этими книгами получил прозвище мастер Клод Французской. Молитвенник был подарен библиотеке и музею Моргана в 2008 году вдовой Александра Поля Розенберга в память о покойном[21].

Ренклод

Именем Клод назван сорт слив — «ренклод», буквально означающий королева Клод[22].

В культуре

  • «Добрая королева Клод» появляется в романе Робин Максвелл[en] Мадмуазель Болейн (2007)[23].
  • Клод появляется в трёх эпизодах первого сезона британско-ирландско-канадского исторического телесериала «Тюдоры»; роль королевы исполнила Габриэла Райт[en][24].
  • Клод является одним из второстепенных персонажей испанского исторического телесериала «Карлос, король и император»; роль исполнила Ева Руфо[25].

Напишите отзыв о статье "Клод Французская"

Комментарии

  1. Графство Асти было частью приданого Валентины Висконти (бабки Людовика XII), когда она выходила замуж за Людовика Орлеанского в 1389 году. Клод, как старший выживший ребёнок отца, была не только законной наследницей Асти, но и Миланского герцогства, поскольку в брачном договоре Валентины было оговорено, что при отсутствие наследников мужского пола она получит доминионы Висконти.
  2. Оба предыдущих случая были связаны с матерью Клод, дважды коронованной Анной Бретонской — королевой по второму и третьему бракам.
  3. Вскоре после смерти дофина поползли слухи, что он был отравлен собственным секретарём Себастьяно де Монтекукколи[en][8]. Себастьяно доставили на суд Екатерины Медичи, которая обвинила его в убийстве дофина, проплаченном Карлом V. Под пытками Монтекукколи сознался во всём. Однако неясно, действительно ли наследник был отравлен, или же он скончался от естественных причин, например от туберкулёза[9].
  4. Некоторые историки считают, что у Клод и Франциска был восьмой ребёнок, сын Филипп, умерший в 1525 году, чьё рождение явилось причиной смерти его матери[16][17]. Однако, другие историки оспаривают его существование.

Примечания

  1. Louda, 1999, p. table 67.
  2. 1 2 3 4 5 Robin, Larsen, Levin, 2007, p. 80.
  3. Blanchard, 2006, pp. 299—300.
  4. Bottineau-Fuchs, 2005, pp. 67—68.
  5. Tourault, 2014, p. 255.
  6. Blanchard, 2006, p. 299.
  7. Guicciardini, 1853, p. 341.
  8. Pavullo e il medio Frignano, 1977, p. 123.
  9. Seward, 1973, p. 192.
  10. Baumgartner, 1988, pp. 247—248.
  11. Seward, 1973, p. 241.
  12. 1 2 Robin, Larsen, Levin, 2007, p. 81.
  13. Menin, 1723, p. 249.
  14. 1 2 Brantôme. [www.corpusetampois.com/che-16-brantome-claudedefrance1.html Vie de Claude de France].
  15. Géoris, 1998, p. 20.
  16. [www.histoireeurope.fr/RechercheLocution.php?Locutions=Fran%E7ois+de+Valois François de Valois] (фр.). Histoire de l'Europe. Проверено 29 сентября 2015.
  17. [www.heraldique-europeenne.org/Genealogies/Genealogie_Capetienne/Valois_Angouleme.htm Maison de Valois-Angoulême] (фр.). heraldique-europeenne.org. Проверено 29 сентября 2015.
  18. Hackett, 1935, p. 234.
  19. Heylli, 1868, p. 119.
  20. Thevet, 2009, pp. 24—25.
  21. [www.themorgan.org/collection/Prayer-Book-of-Claude-de-France The Prayer Book of Claude de France] (англ.). The Morgan Library & Museum. Проверено 29 сентября 2015.
  22. Brewer E. Cobham. [www.bartleby.com/81/7604.html Dictionary of Phrase and Fable].
  23. Robin Maxwell. [books.google.ru/books?id=5-iAh7bgHS4C&dq=isbn:9780451222091&hl=ru&sa=X&redir_esc=y Mademoiselle Boleyn]. — New American Library. — ISBN 0451222091, 9780451222091.
  24. Gabriella Wright (англ.) на сайте Internet Movie Database
  25. Carlos, Rey Emperador (англ.) на сайте Internet Movie Database

Литература

  • Baumgartner, Frederic J. [books.google.ru/books?id=t8VnAAAAMAAJ Henry II, King of France 1547-1559]. — Duke University Press, 1988. — P. 247—248. — 358 p.
  • Blanchard, Joël. [books.google.ru/books?id=gD1KPgAACAAJ Philippe de Commynes]. — Le Grand livre du mois, 2006. — P. 299—300. — 584 p. — ISBN 2286020418, 9782286020415.
  • Bottineau-Fuchs, Yves. [books.google.ru/books?id=b6jKlnzOzUcC Georges 1er d'Amboise 1460-1510: Un prélat normand de la Renaissance]. — Editions PTC, 2005. — P. 67—68. — 158 p. — ISBN 2906258903, 9782906258907.
  • Géoris, Michel. [books.google.ru/books?id=d9zkAAAAMAAJ François Ier: le magnifique]. — Editions France-Empire, 1998. — P. 20. — 188 p. — ISBN 270480852X, 9782704808526.
  • Guicciardini, Francesco. [books.google.ru/books?id=skn0A_wtkFYC Storia d'Italia]. — 1853. — P. 341. — 373 p.
  • Hackett, Francis. [books.google.ru/books?id=3ziyAAAAIAAJ Francis the First]. — Doubleday, Doran & Company, Incorporated, 1935. — P. 234. — 446 p. — ISBN 2262043698, 9782262043698.
  • Heylli, Georges d'. [books.google.ru/books?id=8kVGAAAAYAAJ L'odieuse profanation faicte des cercueils royaux de l'abbaye Sainct-Denys en l'année]. — 1868. — P. 104. — 248 p.
  • Louda, Jiří. [books.google.ru/books?id=NzY_PgAACAAJ Lines of Succession: Heraldry of the Royal Families of Europe] / Michael Maclagan. — Little, Brown Book Group Limited, 1999. — 308 p. — ISBN 0316848204, 9780316848206.
  • Menin,, Nicolas. [books.google.com.pe/books?id=GHQaAAAAYAAJ An Historical and Chronological Treatise of the Anointing and Coronation of the Kings and Queens of France, from Clovis I to the Present King, and of All the Sovereign Princes of Europe]. — W. Mears, 1723. — P. 249. — 332 p.
  • Robin, Diana Maury; Larsen, Anne R.; Levin, Carole. [books.google.ru/books?id=OQ8mdTjxungC Encyclopedia of Women in the Renaissance: Italy, France, and England] / Michael Maclagan. — ABC-CLIO, 2007. — P. 80—81. — 459 p. — ISBN 1851097724, 9781851097722.
  • Seward, Desmond. [books.google.ru/books?hl=ru&id=Ro9ZAAAAYAAJ Prince of the Renaissance: The Life of François I]. — Cardinal, 1973. — P. 192. — 264 p. — ISBN 0351182349, 9780351182341.
  • Thevet, André. [books.google.ru/books?id=-MWPgP8uMu4C Portraits from the French Renaissance and the Wars of Religion]. — Truman State University Press, 2009. — P. 24—25. — 248 p. — ISBN 193550360X, 9781935503606.
  • Tourault, Philippe. [books.google.ru/books?id=kahEngEACAAJ Anne de Bretagne]. — Perrin, 2014. — P. 255. — 317 p. — ISBN 2262043698, 9782262043698.
  • Deputazione di storia patria per le antiche provincie modenesi. [books.google.ru/books?hl=ru&id=_UwbAQAAMAAJ Pavullo e il medio Frignano]. — Aedes Muratoriana, 1977. — P. 123. — 216 p.

Ссылки

Предки Клод Французской
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
16. Карл V, король Франции
 
 
 
 
 
 
 
8. Людовик, герцог Орлеанский
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
17. Жанна де Бурбон
 
 
 
 
 
 
 
4. Карл I, герцог Орлеанский
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
18. Джан Галеаццо Висконти, герцог Милана
 
 
 
 
 
 
 
9. Валентина Висконти
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
19. Изабелла Валуа
 
 
 
 
 
 
 
2. Людовик XII, король Франции
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
20. Адольф III, граф Клевский
 
 
 
 
 
 
 
10. Адольф I, герцог Клевский
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
21. Маргарита Юлихская[en]
 
 
 
 
 
 
 
5. Мария Клевская[en]
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
22. Жан, герцог Бургундии
 
 
 
 
 
 
 
11. Мария Бургундская[en]
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
23. Маргарита Баварская[en]
 
 
 
 
 
 
 
1. Клод Французская
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
24. Жан V, герцог Бретани
 
 
 
 
 
 
 
12. Ришар де Дрё[en], граф д'Этамп
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
25. Жанна Наваррская
 
 
 
 
 
 
 
6. Франциск II, герцог Бретани
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
26. Людовик, герцог Орлеанский
 
 
 
 
 
 
 
13. Маргарита Орлеанская[en]
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
27. Валентина Висконти
 
 
 
 
 
 
 
3. Анна Бретонская, герцогиня Бретани
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
28. Жан I, граф де Фуа
 
 
 
 
 
 
 
14. Гастон IV, граф де Фуа
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
29. Жанна де Альбре
 
 
 
 
 
 
 
7. Маргарита де Фуа[en]
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
30. Хуан II, король Арагона
 
 
 
 
 
 
 
15. Элеонора Арагонская, королева Наварры
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
31. Бланка I, королева Наварры
 
 
 
 
 
 

Отрывок, характеризующий Клод Французская

Вдруг он как будто вспомнил: чуть заметная улыбка мелькнула на его пухлом лице, и он, низко, почтительно наклонившись, взял предмет, лежавший на блюде. Это был Георгий 1 й степени.


На другой день были у фельдмаршала обед и бал, которые государь удостоил своим присутствием. Кутузову пожалован Георгий 1 й степени; государь оказывал ему высочайшие почести; но неудовольствие государя против фельдмаршала было известно каждому. Соблюдалось приличие, и государь показывал первый пример этого; но все знали, что старик виноват и никуда не годится. Когда на бале Кутузов, по старой екатерининской привычке, при входе государя в бальную залу велел к ногам его повергнуть взятые знамена, государь неприятно поморщился и проговорил слова, в которых некоторые слышали: «старый комедиант».
Неудовольствие государя против Кутузова усилилось в Вильне в особенности потому, что Кутузов, очевидно, не хотел или не мог понимать значение предстоящей кампании.
Когда на другой день утром государь сказал собравшимся у него офицерам: «Вы спасли не одну Россию; вы спасли Европу», – все уже тогда поняли, что война не кончена.
Один Кутузов не хотел понимать этого и открыто говорил свое мнение о том, что новая война не может улучшить положение и увеличить славу России, а только может ухудшить ее положение и уменьшить ту высшую степень славы, на которой, по его мнению, теперь стояла Россия. Он старался доказать государю невозможность набрания новых войск; говорил о тяжелом положении населений, о возможности неудач и т. п.
При таком настроении фельдмаршал, естественно, представлялся только помехой и тормозом предстоящей войны.
Для избежания столкновений со стариком сам собою нашелся выход, состоящий в том, чтобы, как в Аустерлице и как в начале кампании при Барклае, вынуть из под главнокомандующего, не тревожа его, не объявляя ему о том, ту почву власти, на которой он стоял, и перенести ее к самому государю.
С этою целью понемногу переформировался штаб, и вся существенная сила штаба Кутузова была уничтожена и перенесена к государю. Толь, Коновницын, Ермолов – получили другие назначения. Все громко говорили, что фельдмаршал стал очень слаб и расстроен здоровьем.
Ему надо было быть слабым здоровьем, для того чтобы передать свое место тому, кто заступал его. И действительно, здоровье его было слабо.
Как естественно, и просто, и постепенно явился Кутузов из Турции в казенную палату Петербурга собирать ополчение и потом в армию, именно тогда, когда он был необходим, точно так же естественно, постепенно и просто теперь, когда роль Кутузова была сыграна, на место его явился новый, требовавшийся деятель.
Война 1812 го года, кроме своего дорогого русскому сердцу народного значения, должна была иметь другое – европейское.
За движением народов с запада на восток должно было последовать движение народов с востока на запад, и для этой новой войны нужен был новый деятель, имеющий другие, чем Кутузов, свойства, взгляды, движимый другими побуждениями.
Александр Первый для движения народов с востока на запад и для восстановления границ народов был так же необходим, как необходим был Кутузов для спасения и славы России.
Кутузов не понимал того, что значило Европа, равновесие, Наполеон. Он не мог понимать этого. Представителю русского народа, после того как враг был уничтожен, Россия освобождена и поставлена на высшую степень своей славы, русскому человеку, как русскому, делать больше было нечего. Представителю народной войны ничего не оставалось, кроме смерти. И он умер.


Пьер, как это большею частью бывает, почувствовал всю тяжесть физических лишений и напряжений, испытанных в плену, только тогда, когда эти напряжения и лишения кончились. После своего освобождения из плена он приехал в Орел и на третий день своего приезда, в то время как он собрался в Киев, заболел и пролежал больным в Орле три месяца; с ним сделалась, как говорили доктора, желчная горячка. Несмотря на то, что доктора лечили его, пускали кровь и давали пить лекарства, он все таки выздоровел.
Все, что было с Пьером со времени освобождения и до болезни, не оставило в нем почти никакого впечатления. Он помнил только серую, мрачную, то дождливую, то снежную погоду, внутреннюю физическую тоску, боль в ногах, в боку; помнил общее впечатление несчастий, страданий людей; помнил тревожившее его любопытство офицеров, генералов, расспрашивавших его, свои хлопоты о том, чтобы найти экипаж и лошадей, и, главное, помнил свою неспособность мысли и чувства в то время. В день своего освобождения он видел труп Пети Ростова. В тот же день он узнал, что князь Андрей был жив более месяца после Бородинского сражения и только недавно умер в Ярославле, в доме Ростовых. И в тот же день Денисов, сообщивший эту новость Пьеру, между разговором упомянул о смерти Элен, предполагая, что Пьеру это уже давно известно. Все это Пьеру казалось тогда только странно. Он чувствовал, что не может понять значения всех этих известий. Он тогда торопился только поскорее, поскорее уехать из этих мест, где люди убивали друг друга, в какое нибудь тихое убежище и там опомниться, отдохнуть и обдумать все то странное и новое, что он узнал за это время. Но как только он приехал в Орел, он заболел. Проснувшись от своей болезни, Пьер увидал вокруг себя своих двух людей, приехавших из Москвы, – Терентия и Ваську, и старшую княжну, которая, живя в Ельце, в имении Пьера, и узнав о его освобождении и болезни, приехала к нему, чтобы ходить за ним.
Во время своего выздоровления Пьер только понемногу отвыкал от сделавшихся привычными ему впечатлений последних месяцев и привыкал к тому, что его никто никуда не погонит завтра, что теплую постель его никто не отнимет и что у него наверное будет обед, и чай, и ужин. Но во сне он еще долго видел себя все в тех же условиях плена. Так же понемногу Пьер понимал те новости, которые он узнал после своего выхода из плена: смерть князя Андрея, смерть жены, уничтожение французов.
Радостное чувство свободы – той полной, неотъемлемой, присущей человеку свободы, сознание которой он в первый раз испытал на первом привале, при выходе из Москвы, наполняло душу Пьера во время его выздоровления. Он удивлялся тому, что эта внутренняя свобода, независимая от внешних обстоятельств, теперь как будто с излишком, с роскошью обставлялась и внешней свободой. Он был один в чужом городе, без знакомых. Никто от него ничего не требовал; никуда его не посылали. Все, что ему хотелось, было у него; вечно мучившей его прежде мысли о жене больше не было, так как и ее уже не было.
– Ах, как хорошо! Как славно! – говорил он себе, когда ему подвигали чисто накрытый стол с душистым бульоном, или когда он на ночь ложился на мягкую чистую постель, или когда ему вспоминалось, что жены и французов нет больше. – Ах, как хорошо, как славно! – И по старой привычке он делал себе вопрос: ну, а потом что? что я буду делать? И тотчас же он отвечал себе: ничего. Буду жить. Ах, как славно!
То самое, чем он прежде мучился, чего он искал постоянно, цели жизни, теперь для него не существовало. Эта искомая цель жизни теперь не случайно не существовала для него только в настоящую минуту, но он чувствовал, что ее нет и не может быть. И это то отсутствие цели давало ему то полное, радостное сознание свободы, которое в это время составляло его счастие.
Он не мог иметь цели, потому что он теперь имел веру, – не веру в какие нибудь правила, или слова, или мысли, но веру в живого, всегда ощущаемого бога. Прежде он искал его в целях, которые он ставил себе. Это искание цели было только искание бога; и вдруг он узнал в своем плену не словами, не рассуждениями, но непосредственным чувством то, что ему давно уж говорила нянюшка: что бог вот он, тут, везде. Он в плену узнал, что бог в Каратаеве более велик, бесконечен и непостижим, чем в признаваемом масонами Архитектоне вселенной. Он испытывал чувство человека, нашедшего искомое у себя под ногами, тогда как он напрягал зрение, глядя далеко от себя. Он всю жизнь свою смотрел туда куда то, поверх голов окружающих людей, а надо было не напрягать глаз, а только смотреть перед собой.
Он не умел видеть прежде великого, непостижимого и бесконечного ни в чем. Он только чувствовал, что оно должно быть где то, и искал его. Во всем близком, понятном он видел одно ограниченное, мелкое, житейское, бессмысленное. Он вооружался умственной зрительной трубой и смотрел в даль, туда, где это мелкое, житейское, скрываясь в тумане дали, казалось ему великим и бесконечным оттого только, что оно было неясно видимо. Таким ему представлялась европейская жизнь, политика, масонство, философия, филантропия. Но и тогда, в те минуты, которые он считал своей слабостью, ум его проникал и в эту даль, и там он видел то же мелкое, житейское, бессмысленное. Теперь же он выучился видеть великое, вечное и бесконечное во всем, и потому естественно, чтобы видеть его, чтобы наслаждаться его созерцанием, он бросил трубу, в которую смотрел до сих пор через головы людей, и радостно созерцал вокруг себя вечно изменяющуюся, вечно великую, непостижимую и бесконечную жизнь. И чем ближе он смотрел, тем больше он был спокоен и счастлив. Прежде разрушавший все его умственные постройки страшный вопрос: зачем? теперь для него не существовал. Теперь на этот вопрос – зачем? в душе его всегда готов был простой ответ: затем, что есть бог, тот бог, без воли которого не спадет волос с головы человека.


Пьер почти не изменился в своих внешних приемах. На вид он был точно таким же, каким он был прежде. Так же, как и прежде, он был рассеян и казался занятым не тем, что было перед глазами, а чем то своим, особенным. Разница между прежним и теперешним его состоянием состояла в том, что прежде, когда он забывал то, что было перед ним, то, что ему говорили, он, страдальчески сморщивши лоб, как будто пытался и не мог разглядеть чего то, далеко отстоящего от него. Теперь он так же забывал то, что ему говорили, и то, что было перед ним; но теперь с чуть заметной, как будто насмешливой, улыбкой он всматривался в то самое, что было перед ним, вслушивался в то, что ему говорили, хотя очевидно видел и слышал что то совсем другое. Прежде он казался хотя и добрым человеком, но несчастным; и потому невольно люди отдалялись от него. Теперь улыбка радости жизни постоянно играла около его рта, и в глазах его светилось участие к людям – вопрос: довольны ли они так же, как и он? И людям приятно было в его присутствии.
Прежде он много говорил, горячился, когда говорил, и мало слушал; теперь он редко увлекался разговором и умел слушать так, что люди охотно высказывали ему свои самые задушевные тайны.
Княжна, никогда не любившая Пьера и питавшая к нему особенно враждебное чувство с тех пор, как после смерти старого графа она чувствовала себя обязанной Пьеру, к досаде и удивлению своему, после короткого пребывания в Орле, куда она приехала с намерением доказать Пьеру, что, несмотря на его неблагодарность, она считает своим долгом ходить за ним, княжна скоро почувствовала, что она его любит. Пьер ничем не заискивал расположения княжны. Он только с любопытством рассматривал ее. Прежде княжна чувствовала, что в его взгляде на нее были равнодушие и насмешка, и она, как и перед другими людьми, сжималась перед ним и выставляла только свою боевую сторону жизни; теперь, напротив, она чувствовала, что он как будто докапывался до самых задушевных сторон ее жизни; и она сначала с недоверием, а потом с благодарностью выказывала ему затаенные добрые стороны своего характера.
Самый хитрый человек не мог бы искуснее вкрасться в доверие княжны, вызывая ее воспоминания лучшего времени молодости и выказывая к ним сочувствие. А между тем вся хитрость Пьера состояла только в том, что он искал своего удовольствия, вызывая в озлобленной, cyхой и по своему гордой княжне человеческие чувства.
– Да, он очень, очень добрый человек, когда находится под влиянием не дурных людей, а таких людей, как я, – говорила себе княжна.
Перемена, происшедшая в Пьере, была замечена по своему и его слугами – Терентием и Васькой. Они находили, что он много попростел. Терентий часто, раздев барина, с сапогами и платьем в руке, пожелав покойной ночи, медлил уходить, ожидая, не вступит ли барин в разговор. И большею частью Пьер останавливал Терентия, замечая, что ему хочется поговорить.
– Ну, так скажи мне… да как же вы доставали себе еду? – спрашивал он. И Терентий начинал рассказ о московском разорении, о покойном графе и долго стоял с платьем, рассказывая, а иногда слушая рассказы Пьера, и, с приятным сознанием близости к себе барина и дружелюбия к нему, уходил в переднюю.
Доктор, лечивший Пьера и навещавший его каждый день, несмотря на то, что, по обязанности докторов, считал своим долгом иметь вид человека, каждая минута которого драгоценна для страждущего человечества, засиживался часами у Пьера, рассказывая свои любимые истории и наблюдения над нравами больных вообще и в особенности дам.
– Да, вот с таким человеком поговорить приятно, не то, что у нас, в провинции, – говорил он.
В Орле жило несколько пленных французских офицеров, и доктор привел одного из них, молодого итальянского офицера.
Офицер этот стал ходить к Пьеру, и княжна смеялась над теми нежными чувствами, которые выражал итальянец к Пьеру.
Итальянец, видимо, был счастлив только тогда, когда он мог приходить к Пьеру и разговаривать и рассказывать ему про свое прошедшее, про свою домашнюю жизнь, про свою любовь и изливать ему свое негодование на французов, и в особенности на Наполеона.
– Ежели все русские хотя немного похожи на вас, – говорил он Пьеру, – c'est un sacrilege que de faire la guerre a un peuple comme le votre. [Это кощунство – воевать с таким народом, как вы.] Вы, пострадавшие столько от французов, вы даже злобы не имеете против них.
И страстную любовь итальянца Пьер теперь заслужил только тем, что он вызывал в нем лучшие стороны его души и любовался ими.
Последнее время пребывания Пьера в Орле к нему приехал его старый знакомый масон – граф Вилларский, – тот самый, который вводил его в ложу в 1807 году. Вилларский был женат на богатой русской, имевшей большие имения в Орловской губернии, и занимал в городе временное место по продовольственной части.
Узнав, что Безухов в Орле, Вилларский, хотя и никогда не был коротко знаком с ним, приехал к нему с теми заявлениями дружбы и близости, которые выражают обыкновенно друг другу люди, встречаясь в пустыне. Вилларский скучал в Орле и был счастлив, встретив человека одного с собой круга и с одинаковыми, как он полагал, интересами.
Но, к удивлению своему, Вилларский заметил скоро, что Пьер очень отстал от настоящей жизни и впал, как он сам с собою определял Пьера, в апатию и эгоизм.
– Vous vous encroutez, mon cher, [Вы запускаетесь, мой милый.] – говорил он ему. Несмотря на то, Вилларскому было теперь приятнее с Пьером, чем прежде, и он каждый день бывал у него. Пьеру же, глядя на Вилларского и слушая его теперь, странно и невероятно было думать, что он сам очень недавно был такой же.
Вилларский был женат, семейный человек, занятый и делами имения жены, и службой, и семьей. Он считал, что все эти занятия суть помеха в жизни и что все они презренны, потому что имеют целью личное благо его и семьи. Военные, административные, политические, масонские соображения постоянно поглощали его внимание. И Пьер, не стараясь изменить его взгляд, не осуждая его, с своей теперь постоянно тихой, радостной насмешкой, любовался на это странное, столь знакомое ему явление.
В отношениях своих с Вилларским, с княжною, с доктором, со всеми людьми, с которыми он встречался теперь, в Пьере была новая черта, заслуживавшая ему расположение всех людей: это признание возможности каждого человека думать, чувствовать и смотреть на вещи по своему; признание невозможности словами разубедить человека. Эта законная особенность каждого человека, которая прежде волновала и раздражала Пьера, теперь составляла основу участия и интереса, которые он принимал в людях. Различие, иногда совершенное противоречие взглядов людей с своею жизнью и между собою, радовало Пьера и вызывало в нем насмешливую и кроткую улыбку.
В практических делах Пьер неожиданно теперь почувствовал, что у него был центр тяжести, которого не было прежде. Прежде каждый денежный вопрос, в особенности просьбы о деньгах, которым он, как очень богатый человек, подвергался очень часто, приводили его в безвыходные волнения и недоуменья. «Дать или не дать?» – спрашивал он себя. «У меня есть, а ему нужно. Но другому еще нужнее. Кому нужнее? А может быть, оба обманщики?» И из всех этих предположений он прежде не находил никакого выхода и давал всем, пока было что давать. Точно в таком же недоуменье он находился прежде при каждом вопросе, касающемся его состояния, когда один говорил, что надо поступить так, а другой – иначе.
Теперь, к удивлению своему, он нашел, что во всех этих вопросах не было более сомнений и недоумений. В нем теперь явился судья, по каким то неизвестным ему самому законам решавший, что было нужно и чего не нужно делать.
Он был так же, как прежде, равнодушен к денежным делам; но теперь он несомненно знал, что должно сделать и чего не должно. Первым приложением этого нового судьи была для него просьба пленного французского полковника, пришедшего к нему, много рассказывавшего о своих подвигах и под конец заявившего почти требование о том, чтобы Пьер дал ему четыре тысячи франков для отсылки жене и детям. Пьер без малейшего труда и напряжения отказал ему, удивляясь впоследствии, как было просто и легко то, что прежде казалось неразрешимо трудным. Вместе с тем тут же, отказывая полковнику, он решил, что необходимо употребить хитрость для того, чтобы, уезжая из Орла, заставить итальянского офицера взять денег, в которых он, видимо, нуждался. Новым доказательством для Пьера его утвердившегося взгляда на практические дела было его решение вопроса о долгах жены и о возобновлении или невозобновлении московских домов и дач.
В Орел приезжал к нему его главный управляющий, и с ним Пьер сделал общий счет своих изменявшихся доходов. Пожар Москвы стоил Пьеру, по учету главно управляющего, около двух миллионов.
Главноуправляющий, в утешение этих потерь, представил Пьеру расчет о том, что, несмотря на эти потери, доходы его не только не уменьшатся, но увеличатся, если он откажется от уплаты долгов, оставшихся после графини, к чему он не может быть обязан, и если он не будет возобновлять московских домов и подмосковной, которые стоили ежегодно восемьдесят тысяч и ничего не приносили.
– Да, да, это правда, – сказал Пьер, весело улыбаясь. – Да, да, мне ничего этого не нужно. Я от разоренья стал гораздо богаче.
Но в январе приехал Савельич из Москвы, рассказал про положение Москвы, про смету, которую ему сделал архитектор для возобновления дома и подмосковной, говоря про это, как про дело решенное. В это же время Пьер получил письмо от князя Василия и других знакомых из Петербурга. В письмах говорилось о долгах жены. И Пьер решил, что столь понравившийся ему план управляющего был неверен и что ему надо ехать в Петербург покончить дела жены и строиться в Москве. Зачем было это надо, он не знал; но он знал несомненно, что это надо. Доходы его вследствие этого решения уменьшались на три четверти. Но это было надо; он это чувствовал.
Вилларский ехал в Москву, и они условились ехать вместе.
Пьер испытывал во все время своего выздоровления в Орле чувство радости, свободы, жизни; но когда он, во время своего путешествия, очутился на вольном свете, увидал сотни новых лиц, чувство это еще более усилилось. Он все время путешествия испытывал радость школьника на вакации. Все лица: ямщик, смотритель, мужики на дороге или в деревне – все имели для него новый смысл. Присутствие и замечания Вилларского, постоянно жаловавшегося на бедность, отсталость от Европы, невежество России, только возвышали радость Пьера. Там, где Вилларский видел мертвенность, Пьер видел необычайную могучую силу жизненности, ту силу, которая в снегу, на этом пространстве, поддерживала жизнь этого целого, особенного и единого народа. Он не противоречил Вилларскому и, как будто соглашаясь с ним (так как притворное согласие было кратчайшее средство обойти рассуждения, из которых ничего не могло выйти), радостно улыбался, слушая его.


Так же, как трудно объяснить, для чего, куда спешат муравьи из раскиданной кочки, одни прочь из кочки, таща соринки, яйца и мертвые тела, другие назад в кочку – для чего они сталкиваются, догоняют друг друга, дерутся, – так же трудно было бы объяснить причины, заставлявшие русских людей после выхода французов толпиться в том месте, которое прежде называлось Москвою. Но так же, как, глядя на рассыпанных вокруг разоренной кочки муравьев, несмотря на полное уничтожение кочки, видно по цепкости, энергии, по бесчисленности копышущихся насекомых, что разорено все, кроме чего то неразрушимого, невещественного, составляющего всю силу кочки, – так же и Москва, в октябре месяце, несмотря на то, что не было ни начальства, ни церквей, ни святынь, ни богатств, ни домов, была та же Москва, какою она была в августе. Все было разрушено, кроме чего то невещественного, но могущественного и неразрушимого.
Побуждения людей, стремящихся со всех сторон в Москву после ее очищения от врага, были самые разнообразные, личные, и в первое время большей частью – дикие, животные. Одно только побуждение было общее всем – это стремление туда, в то место, которое прежде называлось Москвой, для приложения там своей деятельности.
Через неделю в Москве уже было пятнадцать тысяч жителей, через две было двадцать пять тысяч и т. д. Все возвышаясь и возвышаясь, число это к осени 1813 года дошло до цифры, превосходящей население 12 го года.
Первые русские люди, которые вступили в Москву, были казаки отряда Винцингероде, мужики из соседних деревень и бежавшие из Москвы и скрывавшиеся в ее окрестностях жители. Вступившие в разоренную Москву русские, застав ее разграбленною, стали тоже грабить. Они продолжали то, что делали французы. Обозы мужиков приезжали в Москву с тем, чтобы увозить по деревням все, что было брошено по разоренным московским домам и улицам. Казаки увозили, что могли, в свои ставки; хозяева домов забирали все то, что они находили и других домах, и переносили к себе под предлогом, что это была их собственность.