Клочурак, Степан Степанович

Степан Степанович Клочурак укр. Степа́н Степа́нович Клочуряк
Президент Гуцульской Республики
18 декабря 1918 — 11 июля 1919
Предшественник:	должность учреждена
Преемник:	должность упразднена
Министр хозяйства, промышленности и торговли Подкарпатской Руси / Карпатской Украины
11 октября 1938 — 15 марта 1939
Министр обороны Карпатской Украины
15 марта 1939 — 18 марта 1939
Рождение:	27 февраля 1895(1895-02-27) Чёрная Тиса, комитат Мараморош, Королевство Венгрия Австро-Венгрия (ныне Закарпатская область Украины)
Смерть:	8 февраля 1980(1980-02-08) (84 года) Прага, ЧССР
Военная служба
Годы службы:	1915—1918
Принадлежность:	Австро-Венгрия
Род войск:	пехота
Звание:	офицер
Сражения:	Первая мировая война

Степан Клочурак (27 февраля 1895, Чёрная Тиса — 8 февраля 1980, Прага) — украинский закарпатский общественный и политический деятель, журналист, президент Гуцульской Республики (Раховщина, Закарпатье), перед Второй мировой войной занимал министерские посты в правительстве Подкарпатской Руси (11 октября — 30 декабря 1938 г.) и — после её переименования — Карпатской Украины (30 декабря 1938 г. — 18 марта 1939 г.).

Биография

Молодые годы

Клочурак родился на Закарпатской Гуцульщине, близ славного своими опришковскими традициями села Ясиня.

В 1914 г. окончил гимназию. Участник Первой мировой войны, офицер австро-венгерской армии.

В ноябре 1918 г. Степан Клочурак вернулся в Ясиню, где стал комендантом гуцульской самообороны, а затем — организатором Гуцульской Республики. После разгрома республики румынскими войсками, был арестован и приговорен к шести месяцам заключения, из которых три месяца провел в тюрьме в Брашове, а затем был отпущен и вернулся на Украину.

В 1919—1920 гг. — сотник Украинской Галицкой армии в Могилеве-Подольском, командир Закарпатской сотни. Участвовал в боях с Красной армией и деникинцами.

После завершения боевых действий, уехал в Чехословакию, где окончил юридический факультет Братиславского университета им. Я. А. Коменского.

Общественная, партийная и государственная деятельность

В 1920—1926 гг. Клочурак — член Президиума социал-демократической партии Подкарпатской Руси. С 1934 г. возглавлял украинскую секцию Аграрной партии Чехословакии. Организатор молодёжных, военных и коммерческих структур Закарпатья (Просвіта Підкарпатської Русі, Січ, Надія, Учительське товариство). Активно участвовал в развитии спортивных обществ, таких как Пласт.

В 1920—1922 годах редактировал (совместно с Евгеном Пузой) партийный печатный орган — газету «Народ» (с 1922 года — «Вперёд», выходила в Ужгороде). С 1934 года — редактор партийного органа «Земля и воля». В качестве одного из основателей футбольного клуба «СК Русь», занимался спортивной журналистикой.

С 11 октября 1938 по 15 марта 1939 гг. — министр хозяйства, промышленности и торговли автономной Подкарпатской Руси, одновременно — секретарь премьер-министра Августина Волошина. Депутат Сейма (12 февраля-18 марта 1939 г.).

С 15 по 18 марта 1939 г. Клочурак — министр обороны независимой Карпатской Украины. После аннексии Закарпатья Венгрией, переехал в Прагу, где самоотверженно организовал гуманитарную помощь беженцам из Карпатской Украины. Бурные годы Второй мировой войны он прожил в Праге — столице Протектората Чехии и Моравии.

После войны

20 мая 1945 года Клочурак был арестован военной контрразведкой СМЕРШ и приговорен к 8 годам лагерей. В 1953 г. он был освобожден из лагеря, но оставлен на вечное поселение в Воркуте. В период хрущевской реабилитации, в 1957 г., он получил разрешение выехать к семье в Прагу. За время его заключения умерли мать (1945) и отец (1947) Степана Клочурака; была раскулачена (1950), а потом получила 9 лет лагерей (1951) его сестра Анна Лофердюк. Примечательно, что судили её не под фамилией Лофердюк, но под девичьей фамилией Клочурак.

До самой смерти Степан Клочурак находился под надзором КГБ и чехословацких спецслужб. В 1978 г. ему удалось издать в Нью-Йорке мемуары о Гуцульской республике («До волi»). В ответ, в 1979 году, в его квартире был произведен обыск и конфискован весь личный архив (документы, рукописи и выписки из прессы, относящиеся к истории «Карпатской Украины»). После чего С.Клочурак тяжело заболел и скончался 8 февраля 1980 г.

Племянница Степана Клочурака, дочь поэта Василия Клочурака, его младшего брата — Галина Клочуракова (впоследствии Галина Павловская стала известной чешской писательницей, сценаристкой, публицисткой. К сожалению, надо полагать, что она негативно относится к Степану Клочураку и его наследию^{[неавторитетный источник? 3208 дней]}. Во всяком случае, в фильме «Díky za každé nové ráno» («Благодарю за каждое новое утро», 1993) Клочуракова-Павловска весьма сатирически изобразила закарпатских украинцев.

Сочинения Клочурака

• До волi. Нью-Йорк: The Carpathian Alliance, 1978 (книга посвящена Гуцульской республике, переиздана в Ужгороде в 2009).

Литература о нём

• Мушинка М. Лицар волі. Ужгород, 2010.
• Довідник з історії України. Київ, 2001, с. 313.
• Тимчук В., Тимчук Н., Якимчук Р. Військово-політичні аспекти діяльності Степана Клочурака у 1914—1919 роках // Україна: культурна спадщина, національна свідомість, державність. — 2012. — № 21. [1]
• Magocsi, Paul Robert; Pop, Ivan I. Encyclopedia of Rusyn History and Culture (June 2002). Toronto: University of Toronto Press.

Отрывок, характеризующий Клочурак, Степан Степанович

О той партии пленных, в которой был Пьер, во время всего своего движения от Москвы, не было от французского начальства никакого нового распоряжения. Партия эта 22 го октября находилась уже не с теми войсками и обозами, с которыми она вышла из Москвы. Половина обоза с сухарями, который шел за ними первые переходы, была отбита казаками, другая половина уехала вперед; пеших кавалеристов, которые шли впереди, не было ни одного больше; они все исчезли. Артиллерия, которая первые переходы виднелась впереди, заменилась теперь огромным обозом маршала Жюно, конвоируемого вестфальцами. Сзади пленных ехал обоз кавалерийских вещей.
От Вязьмы французские войска, прежде шедшие тремя колоннами, шли теперь одной кучей. Те признаки беспорядка, которые заметил Пьер на первом привале из Москвы, теперь дошли до последней степени.
Дорога, по которой они шли, с обеих сторон была уложена мертвыми лошадьми; оборванные люди, отсталые от разных команд, беспрестанно переменяясь, то присоединялись, то опять отставали от шедшей колонны.
Несколько раз во время похода бывали фальшивые тревоги, и солдаты конвоя поднимали ружья, стреляли и бежали стремглав, давя друг друга, но потом опять собирались и бранили друг друга за напрасный страх.
Эти три сборища, шедшие вместе, – кавалерийское депо, депо пленных и обоз Жюно, – все еще составляли что то отдельное и цельное, хотя и то, и другое, и третье быстро таяло.
В депо, в котором было сто двадцать повозок сначала, теперь оставалось не больше шестидесяти; остальные были отбиты или брошены. Из обоза Жюно тоже было оставлено и отбито несколько повозок. Три повозки были разграблены набежавшими отсталыми солдатами из корпуса Даву. Из разговоров немцев Пьер слышал, что к этому обозу ставили караул больше, чем к пленным, и что один из их товарищей, солдат немец, был расстрелян по приказанию самого маршала за то, что у солдата нашли серебряную ложку, принадлежавшую маршалу.
Больше же всего из этих трех сборищ растаяло депо пленных. Из трехсот тридцати человек, вышедших из Москвы, теперь оставалось меньше ста. Пленные еще более, чем седла кавалерийского депо и чем обоз Жюно, тяготили конвоирующих солдат. Седла и ложки Жюно, они понимали, что могли для чего нибудь пригодиться, но для чего было голодным и холодным солдатам конвоя стоять на карауле и стеречь таких же холодных и голодных русских, которые мерли и отставали дорогой, которых было велено пристреливать, – это было не только непонятно, но и противно. И конвойные, как бы боясь в том горестном положении, в котором они сами находились, не отдаться бывшему в них чувству жалости к пленным и тем ухудшить свое положение, особенно мрачно и строго обращались с ними.
В Дорогобуже, в то время как, заперев пленных в конюшню, конвойные солдаты ушли грабить свои же магазины, несколько человек пленных солдат подкопались под стену и убежали, но были захвачены французами и расстреляны.
Прежний, введенный при выходе из Москвы, порядок, чтобы пленные офицеры шли отдельно от солдат, уже давно был уничтожен; все те, которые могли идти, шли вместе, и Пьер с третьего перехода уже соединился опять с Каратаевым и лиловой кривоногой собакой, которая избрала себе хозяином Каратаева.
С Каратаевым, на третий день выхода из Москвы, сделалась та лихорадка, от которой он лежал в московском гошпитале, и по мере того как Каратаев ослабевал, Пьер отдалялся от него. Пьер не знал отчего, но, с тех пор как Каратаев стал слабеть, Пьер должен был делать усилие над собой, чтобы подойти к нему. И подходя к нему и слушая те тихие стоны, с которыми Каратаев обыкновенно на привалах ложился, и чувствуя усилившийся теперь запах, который издавал от себя Каратаев, Пьер отходил от него подальше и не думал о нем.
В плену, в балагане, Пьер узнал не умом, а всем существом своим, жизнью, что человек сотворен для счастья, что счастье в нем самом, в удовлетворении естественных человеческих потребностей, и что все несчастье происходит не от недостатка, а от излишка; но теперь, в эти последние три недели похода, он узнал еще новую, утешительную истину – он узнал, что на свете нет ничего страшного. Он узнал, что так как нет положения, в котором бы человек был счастлив и вполне свободен, так и нет положения, в котором бы он был бы несчастлив и несвободен. Он узнал, что есть граница страданий и граница свободы и что эта граница очень близка; что тот человек, который страдал оттого, что в розовой постели его завернулся один листок, точно так же страдал, как страдал он теперь, засыпая на голой, сырой земле, остужая одну сторону и пригревая другую; что, когда он, бывало, надевал свои бальные узкие башмаки, он точно так же страдал, как теперь, когда он шел уже босой совсем (обувь его давно растрепалась), ногами, покрытыми болячками. Он узнал, что, когда он, как ему казалось, по собственной своей воле женился на своей жене, он был не более свободен, чем теперь, когда его запирали на ночь в конюшню. Из всего того, что потом и он называл страданием, но которое он тогда почти не чувствовал, главное были босые, стертые, заструпелые ноги. (Лошадиное мясо было вкусно и питательно, селитренный букет пороха, употребляемого вместо соли, был даже приятен, холода большого не было, и днем на ходу всегда бывало жарко, а ночью были костры; вши, евшие тело, приятно согревали.) Одно было тяжело в первое время – это ноги.
Во второй день перехода, осмотрев у костра свои болячки, Пьер думал невозможным ступить на них; но когда все поднялись, он пошел, прихрамывая, и потом, когда разогрелся, пошел без боли, хотя к вечеру страшнее еще было смотреть на ноги. Но он не смотрел на них и думал о другом.
Теперь только Пьер понял всю силу жизненности человека и спасительную силу перемещения внимания, вложенную в человека, подобную тому спасительному клапану в паровиках, который выпускает лишний пар, как только плотность его превышает известную норму.
Он не видал и не слыхал, как пристреливали отсталых пленных, хотя более сотни из них уже погибли таким образом. Он не думал о Каратаеве, который слабел с каждым днем и, очевидно, скоро должен был подвергнуться той же участи. Еще менее Пьер думал о себе. Чем труднее становилось его положение, чем страшнее была будущность, тем независимее от того положения, в котором он находился, приходили ему радостные и успокоительные мысли, воспоминания и представления.


22 го числа, в полдень, Пьер шел в гору по грязной, скользкой дороге, глядя на свои ноги и на неровности пути. Изредка он взглядывал на знакомую толпу, окружающую его, и опять на свои ноги. И то и другое было одинаково свое и знакомое ему. Лиловый кривоногий Серый весело бежал стороной дороги, изредка, в доказательство своей ловкости и довольства, поджимая заднюю лапу и прыгая на трех и потом опять на всех четырех бросаясь с лаем на вороньев, которые сидели на падали. Серый был веселее и глаже, чем в Москве. Со всех сторон лежало мясо различных животных – от человеческого до лошадиного, в различных степенях разложения; и волков не подпускали шедшие люди, так что Серый мог наедаться сколько угодно.