Клуб адского пламени

Клуб адского пламени (англ. Hellfire Club) — такое название получили в английской историографии несколько закрытых обществ вольнодумцев из либеральных кругов аристократии Англии и Ирландии в XVIII в., которые тайно собирались в различных уголках Великобритании на протяжении XVIII века. Девизом этих кружков была раблезианская фраза Fais ce que tu voudras («Делай что желаешь»). Деятельность клубов не афишировалась, оттого их занятия и состав участников представляют благодатную почву для спекуляций. Философия жизни членов клуба благодаря их девизу ассоциируется как с Франсуа Рабле и его произведением «Гаргантюа и Пантагрюэль» и Телемским аббатством, так и с позднейшими философскими и теологическими изысканиями Алистера Кроули.

Самый первый Клуб Адского Пламени был основан в Лондоне в 1719 году лордом Филиппом Уортоном и его близкими друзьями. Наиболее знаменитый клуб под таким названием был основан в Англии сэром Фрэнсисом Дэшвудом. Члены клуба встречались периодически примерно с 1749 по 1760 год, а возможно и до 1766 года. Другие Клубы с таким названием были открыты по всей империи в течение XVIII в.

Клуб Уортона

Первый «клуб адского огня» был учреждён в 1719 году в Лондоне герцогом Филиппом Уортоном. О деятельности этого общества достоверных сведений мало. Лорд Уортон получил герцогский титул при короле Георге I. Он был заметным политиком, причём жил двойной жизнью: с одной стороны — это был человек книг, писатель, а с другой — мятежник и бунтарь, любивший выпить и покутить.. О членах клуба также мало что известно. Исследователь истории клуба Блэкетт-Орд считал, что в клуб вступили ближайшие друзья Уортона: граф Хилсборо, граф Личфилд (кузен) и сэр Эдвард О’Брайен.

В то время, когда действовали лондонские джентльменские клубы, ставшие местом для обсуждения различных интересов, например, поэзии, философии и политики, клуб Уортона был чем-то вроде пародии и сатиры на то, как жили представители английской аристократии — члены клуба высмеивали религию, что было в то время весьма популярно Одной из задач клуба было шокировать общественность, а не нанести серьёзный вред религии или морали. Президентом клуба считали самого Дьявола, хотя члены, очевидно, не поклонялись демонам или дьяволу, а называли дьяволами самих себя. В отличие от «джентльменских клубов» в Лондоне, в Клуб адского пламени принимали как мужчин, так и женщин. Члены клуба встречались по субботам в разных местах в Лондоне. Таверна Грейхаунд была самой популярной локацией, где встречался клуб, однако из-за того факта, что женщин в то время в таверны не пускали, встречи проводились также в домах членов, а также в конном клубе Уортона

Несмотря на шокирующий характер многих нюансов в работе клуба и множество слухов о нём, распространившихся по всей столице, доказательств, что члены клуба действительно поклонялись темным силам, найдено не было. Согласно множеству источников, их собрания носили характер религиозных церемоний в насмешливой форме. Известно, что на клубных банкетах подавались такие блюда, как «чресла дьявола» и напитки вроде «пунша адского пламени». Нет ни одного доказательства, что они действительно поклонялись дьяволу — лишь то, что они высмеивали религию, много пили и веселились.

Сохранившиеся сведения мемуарного характера позволяют историкам предположить, что члены клуба вовсе не были приверженцами сатанизма, скорее обсуждали политические вопросы и вышучивали религиозные обряды на манер Вольтера и Дидро. Сообщения об аморальности данного общества встревожили премьер-министра Уолпола, который в 1721 г. добился его закрытия. Герцог Уортон после этого вступил в ряды масонов и уже на следующий год возглавил Великую Ложу Англии.

Клуб Дэшвуда

Сэр Фрэнсис Дэшвуд и граф Сэндвичский, предположительно, были членами Клуба адского пламени, которые встречались в таверне Джордж энд Валче Инн в течение 30-х годов XVIII. Местом собраний этого тайного сообщества была загородная резиденция Дэшвуда, Уэст-Уайком и количество членов было ограничено до 12-ти человек. В дальнейшем клуб расширился, и в связи с увеличением численности клуба Дэшвуд позднее арендовал для собраний и перестроил бывшее аббатство в Менденеме на Темзе. Фигура Фрэнсиса Дэшвуда была более заметна, чем все его предшественники. Например, во время визита к русскому императору в Санкт-Петербурге, Дэшвуд оделся, как король Швеции, заклятый враг России.

Хотя в народе считалось, что «господа» во время собраний предаются оргиям, совершают чёрные мессы и соревнуются в богохульстве, более осведомлённые авторы (вроде Хораса Уолпола) указывали на атеистический характер собраний. В саду Дэшвуда были установлены статуи Приапа и Вакха; шутливое поклонение этим языческим божествам, по мнению Уолпола, и составляло истинную цель сборищ. Состав клуба Дэшвуда точно неизвестен, но среди его членов историки осторожно называют имена Уильяма Хогарта, который не был джентльменом, однако был принят в клуб после того, как изобразил Дэшвуда в роли нищенствующего францисканского монаха и Джона Уилкса, который вступил в клуб намного позже под псевдонимом Джон Ойлесбери, а также Роберта Ванситтарта, Томаса Поттера, Фрэнсиса Даффильда, Эдварда Томпсона, Пола Уайтхеда и Джона Монтаду, 4-го графа Сэндвича, а также Баб Додингтон, очень тучный человек лет 60-ти. Бенджамин Франклин по некоторым сведениям, когда жил в Англии, посещал собрания клуба в течение 1758 года, но не в качестве члена, и некоторые исследователи считают, что он был шпионом. Так как протоколов заседаний клуба не сохранилось, многие члены стали известны лишь благодаря переписке друг между другом.

Клуб Френсиса Дэшвуда никогда не назывался Клубом адского пламени официально — это название закрепилось за ним гораздо позже. Клуб использовал другие названия, например, Братство святого Франциска Уайкомбского, Орден рыцарей западного Уайкомба, Орден нищенствующих монахов святого Франциска Уайкомбского, а позже, когда встречи начали проходить в Медменемском Аббатстве, они стали «братией» Медменема. На Вальпургиеву ночь 1752 года состоялось первое заседание "братства св. Франциска Уайкомского» под председательством Фрэнсиса Дэшвуда — будущего лорда-канцлера.

В 1751 году Дэшвуд взял в аренду Медменемское аббатство на Темзе. Переехав в аббатство, Дэшвуд затеял масштабные и весьма дорогостоящие работы по модернизации ветхого здания. Оно было перестроено архитектором по имени Николас Реветт в стиле неоготики, который в то время набирал популярность. На дверях была вывешена надпись с девизом Fait ce que voudras. Под Аббатством у Дэшвуда было несколько пещер — расширенных после его появления в здании. Пещеры были украшены фаллическими символами и другими символами сексуальной природы.

Согласно исследователю истории клуба, Хораку Уолполу, члены «исповедовали язычество: поклонялись Вакху и Венере и публично приносили им жертвы, а также почитали нимф, фигуры которых стояли у входа в Аббатство. Также там стояли бочки, посвященные Вакху». В саду Дэшвуда в Западном Уайкомбе стояли множество статуй и фигур различных богов: Дафны и Флоры, Приапа и уже упоминавшихся Венеры и Диониса.

Собрания проходили раз в месяц, также проводились многодневные собрания в июне или сентябре, которые длились неделю или даже больше. Члены клуба обращались друг к другу «Брат», а главу клуба именовали Аббатом. Во время встреч они, предположительно, облачались в ритуальные одежды: белые брюки, пиджаки и кепки, тогда как «Аббат» носил красную одежду, но в том же стиле. Как и в относительно клуба Уортона, о собраниях Дэшвуда ходили слухи о том, что там проводятся черные мессы, оргии, поклонение Сатане или демонам. Другие клубы, особенно те, что находились в Ирландии и Шотландии, обвиняли в ещё худших поступках. О женщинах, членах клуба, ходили слухи, что все они были проститутками, тогда как члены клуба называли их монахинями. В клубе Дэшвуда в религиозные ритуалы привносили элементы эротики, также там много пили, занимались любовью с женщинами лёгкого поведения и устраивали застолья.

Исчезновение клуба Дэшвуда

Закат Клуба адского пламени Дэшвуда длился очень долго. В событиях того времени довольно сложно разобраться. Во время своей службы Дэшвуд заседал в Палате лордов и получил титул барона Деспенсера после того, как предыдущий носитель этого титула умер. В начале 1763 года была предпринята попытка ареста Джона Уилкса за клевету на короля и мятеж. Во время расследования, начатого, предположительно, графом Сэндвичем, у которого были свои причины желать избавления от Уилкса, был обнаружен «Опыт о женщине», отпечатанный на станке, который использовал и Уилкс. Работа, скорее всего, написанная Томасом Поттером, содержала непристойные выражения, богохульство и клевету — все это было запрещено законом в то время, и правительство пыталось выслать Уилкса из страны. Между 1760 и 1765 годами была опубликована книга «Приключения в Гвинее» Чарльза Джонстона. За некоторыми историями, описанными в этой книге, проступают реалии Медменемского аббатства. Например, упоминается лорд Сэндвич, который спутал обезьяну с дьяволом. Эта книга и послужила связующей нитью между медменемской братией и «клубом адского пламени», как их стали называть позднее. К тому времени многие «нищенствующие монахи» были уже либо мертвы, либо вне пределов страны. Встречи в аббатстве прекратились к 1766 году.

В комиксах

В комиксах компании Marvel действует Клуб адского пламени, внутренний круг которого составляют могущественные мутанты, стремящиеся захватить мир.

Литература

• Blackett-Ord, Mark. Hell-Fire Duke. Berks: The Kensal Press, 1982.
• Ashe, Geoffrey. The Hell-Fire Clubs: A History of Anti-Morality. Great Britain: Sutton Publishing, 2005
• Mannix, Daniel. The Hell Fire Club. London: Simon and Schuster, 2001.
• Thomas, Will. The Hellfire Conspiracy. Touchstone, 2007, ISBN 0-7432-9640-0.
• Willens, Daniel. Sex, Politics, and Religion in Eighteenth-Century England.
• Suster, Gerald. The Hell-Fire Friars. London: Robson, 2000.

Отрывок, характеризующий Клуб адского пламени

В конце письма она извещала его, что на днях приедет в Петербург из за границы.
Вслед за письмом в уединение Пьера ворвался один из менее других уважаемых им братьев масонов и, наведя разговор на супружеские отношения Пьера, в виде братского совета, высказал ему мысль о том, что строгость его к жене несправедлива, и что Пьер отступает от первых правил масона, не прощая кающуюся.
В это же самое время теща его, жена князя Василья, присылала за ним, умоляя его хоть на несколько минут посетить ее для переговоров о весьма важном деле. Пьер видел, что был заговор против него, что его хотели соединить с женою, и это было даже не неприятно ему в том состоянии, в котором он находился. Ему было всё равно: Пьер ничто в жизни не считал делом большой важности, и под влиянием тоски, которая теперь овладела им, он не дорожил ни своею свободою, ни своим упорством в наказании жены.
«Никто не прав, никто не виноват, стало быть и она не виновата», думал он. – Ежели Пьер не изъявил тотчас же согласия на соединение с женою, то только потому, что в состоянии тоски, в котором он находился, он не был в силах ничего предпринять. Ежели бы жена приехала к нему, он бы теперь не прогнал ее. Разве не всё равно было в сравнении с тем, что занимало Пьера, жить или не жить с женою?
Не отвечая ничего ни жене, ни теще, Пьер раз поздним вечером собрался в дорогу и уехал в Москву, чтобы повидаться с Иосифом Алексеевичем. Вот что писал Пьер в дневнике своем.
«Москва, 17 го ноября.
Сейчас только приехал от благодетеля, и спешу записать всё, что я испытал при этом. Иосиф Алексеевич живет бедно и страдает третий год мучительною болезнью пузыря. Никто никогда не слыхал от него стона, или слова ропота. С утра и до поздней ночи, за исключением часов, в которые он кушает самую простую пищу, он работает над наукой. Он принял меня милостиво и посадил на кровати, на которой он лежал; я сделал ему знак рыцарей Востока и Иерусалима, он ответил мне тем же, и с кроткой улыбкой спросил меня о том, что я узнал и приобрел в прусских и шотландских ложах. Я рассказал ему всё, как умел, передав те основания, которые я предлагал в нашей петербургской ложе и сообщил о дурном приеме, сделанном мне, и о разрыве, происшедшем между мною и братьями. Иосиф Алексеевич, изрядно помолчав и подумав, на всё это изложил мне свой взгляд, который мгновенно осветил мне всё прошедшее и весь будущий путь, предлежащий мне. Он удивил меня, спросив о том, помню ли я, в чем состоит троякая цель ордена: 1) в хранении и познании таинства; 2) в очищении и исправлении себя для воспринятия оного и 3) в исправлении рода человеческого чрез стремление к таковому очищению. Какая есть главнейшая и первая цель из этих трех? Конечно собственное исправление и очищение. Только к этой цели мы можем всегда стремиться независимо от всех обстоятельств. Но вместе с тем эта то цель и требует от нас наиболее трудов, и потому, заблуждаясь гордостью, мы, упуская эту цель, беремся либо за таинство, которое недостойны воспринять по нечистоте своей, либо беремся за исправление рода человеческого, когда сами из себя являем пример мерзости и разврата. Иллюминатство не есть чистое учение именно потому, что оно увлеклось общественной деятельностью и преисполнено гордости. На этом основании Иосиф Алексеевич осудил мою речь и всю мою деятельность. Я согласился с ним в глубине души своей. По случаю разговора нашего о моих семейных делах, он сказал мне: – Главная обязанность истинного масона, как я сказал вам, состоит в совершенствовании самого себя. Но часто мы думаем, что, удалив от себя все трудности нашей жизни, мы скорее достигнем этой цели; напротив, государь мой, сказал он мне, только в среде светских волнений можем мы достигнуть трех главных целей: 1) самопознания, ибо человек может познавать себя только через сравнение, 2) совершенствования, только борьбой достигается оно, и 3) достигнуть главной добродетели – любви к смерти. Только превратности жизни могут показать нам тщету ее и могут содействовать – нашей врожденной любви к смерти или возрождению к новой жизни. Слова эти тем более замечательны, что Иосиф Алексеевич, несмотря на свои тяжкие физические страдания, никогда не тяготится жизнию, а любит смерть, к которой он, несмотря на всю чистоту и высоту своего внутреннего человека, не чувствует еще себя достаточно готовым. Потом благодетель объяснил мне вполне значение великого квадрата мироздания и указал на то, что тройственное и седьмое число суть основание всего. Он советовал мне не отстраняться от общения с петербургскими братьями и, занимая в ложе только должности 2 го градуса, стараться, отвлекая братьев от увлечений гордости, обращать их на истинный путь самопознания и совершенствования. Кроме того для себя лично советовал мне первее всего следить за самим собою, и с этою целью дал мне тетрадь, ту самую, в которой я пишу и буду вписывать впредь все свои поступки».
«Петербург, 23 го ноября.
«Я опять живу с женой. Теща моя в слезах приехала ко мне и сказала, что Элен здесь и что она умоляет меня выслушать ее, что она невинна, что она несчастна моим оставлением, и многое другое. Я знал, что ежели я только допущу себя увидать ее, то не в силах буду более отказать ей в ее желании. В сомнении своем я не знал, к чьей помощи и совету прибегнуть. Ежели бы благодетель был здесь, он бы сказал мне. Я удалился к себе, перечел письма Иосифа Алексеевича, вспомнил свои беседы с ним, и из всего вывел то, что я не должен отказывать просящему и должен подать руку помощи всякому, тем более человеку столь связанному со мною, и должен нести крест свой. Но ежели я для добродетели простил ее, то пускай и будет мое соединение с нею иметь одну духовную цель. Так я решил и так написал Иосифу Алексеевичу. Я сказал жене, что прошу ее забыть всё старое, прошу простить мне то, в чем я мог быть виноват перед нею, а что мне прощать ей нечего. Мне радостно было сказать ей это. Пусть она не знает, как тяжело мне было вновь увидать ее. Устроился в большом доме в верхних покоях и испытываю счастливое чувство обновления».


Как и всегда, и тогда высшее общество, соединяясь вместе при дворе и на больших балах, подразделялось на несколько кружков, имеющих каждый свой оттенок. В числе их самый обширный был кружок французский, Наполеоновского союза – графа Румянцева и Caulaincourt'a. В этом кружке одно из самых видных мест заняла Элен, как только она с мужем поселилась в Петербурге. У нее бывали господа французского посольства и большое количество людей, известных своим умом и любезностью, принадлежавших к этому направлению.
Элен была в Эрфурте во время знаменитого свидания императоров, и оттуда привезла эти связи со всеми Наполеоновскими достопримечательностями Европы. В Эрфурте она имела блестящий успех. Сам Наполеон, заметив ее в театре, сказал про нее: «C'est un superbe animal». [Это прекрасное животное.] Успех ее в качестве красивой и элегантной женщины не удивлял Пьера, потому что с годами она сделалась еще красивее, чем прежде. Но удивляло его то, что за эти два года жена его успела приобрести себе репутацию
«d'une femme charmante, aussi spirituelle, que belle». [прелестной женщины, столь же умной, сколько красивой.] Известный рrince de Ligne [князь де Линь] писал ей письма на восьми страницах. Билибин приберегал свои mots [словечки], чтобы в первый раз сказать их при графине Безуховой. Быть принятым в салоне графини Безуховой считалось дипломом ума; молодые люди прочитывали книги перед вечером Элен, чтобы было о чем говорить в ее салоне, и секретари посольства, и даже посланники, поверяли ей дипломатические тайны, так что Элен была сила в некотором роде. Пьер, который знал, что она была очень глупа, с странным чувством недоуменья и страха иногда присутствовал на ее вечерах и обедах, где говорилось о политике, поэзии и философии. На этих вечерах он испытывал чувство подобное тому, которое должен испытывать фокусник, ожидая всякий раз, что вот вот обман его откроется. Но оттого ли, что для ведения такого салона именно нужна была глупость, или потому что сами обманываемые находили удовольствие в этом обмане, обман не открывался, и репутация d'une femme charmante et spirituelle так непоколебимо утвердилась за Еленой Васильевной Безуховой, что она могла говорить самые большие пошлости и глупости, и всё таки все восхищались каждым ее словом и отыскивали в нем глубокий смысл, которого она сама и не подозревала.
Пьер был именно тем самым мужем, который нужен был для этой блестящей, светской женщины. Он был тот рассеянный чудак, муж grand seigneur [большой барин], никому не мешающий и не только не портящий общего впечатления высокого тона гостиной, но, своей противоположностью изяществу и такту жены, служащий выгодным для нее фоном. Пьер, за эти два года, вследствие своего постоянного сосредоточенного занятия невещественными интересами и искреннего презрения ко всему остальному, усвоил себе в неинтересовавшем его обществе жены тот тон равнодушия, небрежности и благосклонности ко всем, который не приобретается искусственно и который потому то и внушает невольное уважение. Он входил в гостиную своей жены как в театр, со всеми был знаком, всем был одинаково рад и ко всем был одинаково равнодушен. Иногда он вступал в разговор, интересовавший его, и тогда, без соображений о том, были ли тут или нет les messieurs de l'ambassade [служащие при посольстве], шамкая говорил свои мнения, которые иногда были совершенно не в тоне настоящей минуты. Но мнение о чудаке муже de la femme la plus distinguee de Petersbourg [самой замечательной женщины в Петербурге] уже так установилось, что никто не принимал au serux [всерьез] его выходок.
В числе многих молодых людей, ежедневно бывавших в доме Элен, Борис Друбецкой, уже весьма успевший в службе, был после возвращения Элен из Эрфурта, самым близким человеком в доме Безуховых. Элен называла его mon page [мой паж] и обращалась с ним как с ребенком. Улыбка ее в отношении его была та же, как и ко всем, но иногда Пьеру неприятно было видеть эту улыбку. Борис обращался с Пьером с особенной, достойной и грустной почтительностию. Этот оттенок почтительности тоже беспокоил Пьера. Пьер так больно страдал три года тому назад от оскорбления, нанесенного ему женой, что теперь он спасал себя от возможности подобного оскорбления во первых тем, что он не был мужем своей жены, во вторых тем, что он не позволял себе подозревать.
– Нет, теперь сделавшись bas bleu [синим чулком], она навсегда отказалась от прежних увлечений, – говорил он сам себе. – Не было примера, чтобы bas bleu имели сердечные увлечения, – повторял он сам себе неизвестно откуда извлеченное правило, которому несомненно верил. Но, странное дело, присутствие Бориса в гостиной жены (а он был почти постоянно), физически действовало на Пьера: оно связывало все его члены, уничтожало бессознательность и свободу его движений.
– Такая странная антипатия, – думал Пьер, – а прежде он мне даже очень нравился.
В глазах света Пьер был большой барин, несколько слепой и смешной муж знаменитой жены, умный чудак, ничего не делающий, но и никому не вредящий, славный и добрый малый. В душе же Пьера происходила за всё это время сложная и трудная работа внутреннего развития, открывшая ему многое и приведшая его ко многим духовным сомнениям и радостям.


Он продолжал свой дневник, и вот что он писал в нем за это время:
«24 ro ноября.
«Встал в восемь часов, читал Св. Писание, потом пошел к должности (Пьер по совету благодетеля поступил на службу в один из комитетов), возвратился к обеду, обедал один (у графини много гостей, мне неприятных), ел и пил умеренно и после обеда списывал пиесы для братьев. Ввечеру сошел к графине и рассказал смешную историю о Б., и только тогда вспомнил, что этого не должно было делать, когда все уже громко смеялись.