Ключ и дерево фей

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск

Ключ и дерево фей в Домреми (Лотарингия, Франция) — место паломничества местных жителей, почитаемое, вероятно, еще с кельтских времён. «Идолопоклонство у дерева фей» было одним из официальных обвинений, предъявленных Жанне д’Арк в Руане и приведших, в конечном итоге, к её осуждению и казни.

Ручей существует и в наши дни под названием «ключа Девы», каменная горка, из-под которой льётся вода, украшена её статуей в молитвенной позе.





Традиция почитания

Традиция почитания ключа и расположенного рядом с ним дерева восходит, вероятно, к кельтской древности. С ключом и деревом было связано поверье, что этот уголок облюбовали для себя феи, и время от времени из кроны раскидистого бука до сельчан доносились их голоса.

Об этом дереве вспоминала крёстная Жанны Беатрис Эстеллен во время процесса реабилитации:

Бывало, я и сама гуляла под этим деревом, чья красота нас всегда привлекала… Его называли Деревом Дам; оно растёт недалеко от большой дороги, ведущей в Невшато…"

С ключом было связано поверье, что его вода способна излечивать лихорадку, из-за чего источник получил своё второе наименование «ключа горячечных больных», которые действительно стекались к нему со всей округи в надежде на исцеление. Местное духовенство, не отрицая до конца традиции, относилось к дереву и ключу скорее настороженно; в первую неделю после праздника Вознесения кюре, как правило, возглавлял крестный ход к «дереву фей», где читал специальные молитвы, направленные на изгнание нечисти.

Дерево, называемое также «деревом дам», было огромным старым буком, чья красота («его считали красивейшим деревом в мире»), возможно, стала основой легенды.

Майский праздник

В четвертое воскресенье великого поста вся молодежь Домреми, во главе с сеньором де Бурлемон и его женой Катериной де Буффремон, отправлялась к «майскому дереву» (May).

Ветви дерева украшались гирляндами из цветов, затем юноши и девушки с венками из ромашек на голове, взявшись за руки, с пением водили хоровод вокруг дерева, и затем плясали фарандолу, после чего Катерина де Буффремон раздавала им сваренные вкрутую яйца, хлебцы, небольшие пирожные и кувшинчики с вином.

Праздник заканчивался тем, что из ветвей и листьев изготовлялось подобие человеческой фигуры, которое обносили вокруг дерева, благодаря «светлых дам» за доброту, и празднуя приход новой весны.

На обратном пути каждому участнику шествия предписывалось выпить глоток воды из источника фей, после чего все расходились по домам.

Обвинения

Танцы и пение у «дерева фей» формально послужили одним из обвинений на процессе Жанны, которые должны были «доказать» её отступление от христианства. Формально, такое обвинение было нелепо, так как на его основании следовало бы осудить всю молодежь из деревень Домреми и Грё, а также местного сеньора с его женой, однако, судей это не смущало.

Жанну спрашивали о «дереве фей» и её ответ звучал так:

Поблизости от деревни Домреми растет дерево, которое называют «деревом дам» или же «деревом фей»; подле него источник; говорят, что больные лихорадкой пьют прямо из источника и берут из него воду, чтобы обрести здоровье. Я сама это видела, но не могу сказать, выздоравливают они или нет... Это огромное буковое дерево, с него сходит к нам прекрасный май; говорили, что оно принадлежит монсеньору Пьеру де Бурлемону, рыцарю. Порой я ходила туда гулять с другими девочками, мы вешали гирлянды на образ святой девы Домреми. Я видела, как девушки украшали ветви дерева гирляндами, несколько раз и я так делала вместе с другими: иногда мы уносили гирлянды, иногда оставляли их на дереве... Не знаю, танцевала ли я вокруг этого дерева с тех пор, как повзрослела, вполне возможно, что танцевала вместе с детьми, однако я больше пела, чем танцевала.

Мнение судей, выражавшееся в том, что Жанна специально приходила к дереву, чтобы слышать «голоса», и таким образом, доказывалось их «дьявольское» происхождение, излагает в своем дневнике парижский буржуа Жорж Шюффар — как полагается, с со слов бывших в Руане во время процесса и казни Жанны.

Дама Жанна, по прозванию Дева, часто наведывалась к некому красивому источнику в лотарингской земле, который звала добрым-ключом-фей-господа-нашего; в указанное место сходились все обитатели этой земли, страдающие лихорадкой, дабы там получить исцеление. Туда же часто ходила указанная Жанна-Дева, там под высоким деревом, которое тенью своей укрывало источник, являлись ей святая Катерина и святая Маргарита, и говорили ей, чтобы она шла к некоему капитану, чье имя ей будет указано.

Старое дерево просуществовало еще около двухсот лет и было, как считается, погублено во время войн, которыми сопровождался конец XVII века.

Напишите отзыв о статье "Ключ и дерево фей"

Литература

  • [mairie.pagespro-orange.fr/chassey-les-scey/histoire/histjane.htm L’Arbre aux Dames, Jeanne d’Arc et le Duc de Bauffremont.]
  • [www.stejeannedarc.net/chroniques/chronique_bourgeois_paris.php La chronique de Georges Chastellain]
  • [www.unavoce.ru/library/Jehanne/pernoud_07.html Р.Перне «Святая Жанна», гл. 7]

Отрывок, характеризующий Ключ и дерево фей

– Очень доволен, ваше высокопревосходительство.
– Мы все не без слабостей, – сказал Кутузов, улыбаясь и отходя от него. – У него была приверженность к Бахусу.
Полковой командир испугался, не виноват ли он в этом, и ничего не ответил. Офицер в эту минуту заметил лицо капитана с красным носом и подтянутым животом и так похоже передразнил его лицо и позу, что Несвицкий не мог удержать смеха.
Кутузов обернулся. Видно было, что офицер мог управлять своим лицом, как хотел: в ту минуту, как Кутузов обернулся, офицер успел сделать гримасу, а вслед за тем принять самое серьезное, почтительное и невинное выражение.
Третья рота была последняя, и Кутузов задумался, видимо припоминая что то. Князь Андрей выступил из свиты и по французски тихо сказал:
– Вы приказали напомнить о разжалованном Долохове в этом полку.
– Где тут Долохов? – спросил Кутузов.
Долохов, уже переодетый в солдатскую серую шинель, не дожидался, чтоб его вызвали. Стройная фигура белокурого с ясными голубыми глазами солдата выступила из фронта. Он подошел к главнокомандующему и сделал на караул.
– Претензия? – нахмурившись слегка, спросил Кутузов.
– Это Долохов, – сказал князь Андрей.
– A! – сказал Кутузов. – Надеюсь, что этот урок тебя исправит, служи хорошенько. Государь милостив. И я не забуду тебя, ежели ты заслужишь.
Голубые ясные глаза смотрели на главнокомандующего так же дерзко, как и на полкового командира, как будто своим выражением разрывая завесу условности, отделявшую так далеко главнокомандующего от солдата.
– Об одном прошу, ваше высокопревосходительство, – сказал он своим звучным, твердым, неспешащим голосом. – Прошу дать мне случай загладить мою вину и доказать мою преданность государю императору и России.
Кутузов отвернулся. На лице его промелькнула та же улыбка глаз, как и в то время, когда он отвернулся от капитана Тимохина. Он отвернулся и поморщился, как будто хотел выразить этим, что всё, что ему сказал Долохов, и всё, что он мог сказать ему, он давно, давно знает, что всё это уже прискучило ему и что всё это совсем не то, что нужно. Он отвернулся и направился к коляске.
Полк разобрался ротами и направился к назначенным квартирам невдалеке от Браунау, где надеялся обуться, одеться и отдохнуть после трудных переходов.
– Вы на меня не претендуете, Прохор Игнатьич? – сказал полковой командир, объезжая двигавшуюся к месту 3 ю роту и подъезжая к шедшему впереди ее капитану Тимохину. Лицо полкового командира выражало после счастливо отбытого смотра неудержимую радость. – Служба царская… нельзя… другой раз во фронте оборвешь… Сам извинюсь первый, вы меня знаете… Очень благодарил! – И он протянул руку ротному.
– Помилуйте, генерал, да смею ли я! – отвечал капитан, краснея носом, улыбаясь и раскрывая улыбкой недостаток двух передних зубов, выбитых прикладом под Измаилом.
– Да господину Долохову передайте, что я его не забуду, чтоб он был спокоен. Да скажите, пожалуйста, я всё хотел спросить, что он, как себя ведет? И всё…
– По службе очень исправен, ваше превосходительство… но карахтер… – сказал Тимохин.
– А что, что характер? – спросил полковой командир.
– Находит, ваше превосходительство, днями, – говорил капитан, – то и умен, и учен, и добр. А то зверь. В Польше убил было жида, изволите знать…
– Ну да, ну да, – сказал полковой командир, – всё надо пожалеть молодого человека в несчастии. Ведь большие связи… Так вы того…
– Слушаю, ваше превосходительство, – сказал Тимохин, улыбкой давая чувствовать, что он понимает желания начальника.
– Ну да, ну да.
Полковой командир отыскал в рядах Долохова и придержал лошадь.
– До первого дела – эполеты, – сказал он ему.
Долохов оглянулся, ничего не сказал и не изменил выражения своего насмешливо улыбающегося рта.
– Ну, вот и хорошо, – продолжал полковой командир. – Людям по чарке водки от меня, – прибавил он, чтобы солдаты слышали. – Благодарю всех! Слава Богу! – И он, обогнав роту, подъехал к другой.
– Что ж, он, право, хороший человек; с ним служить можно, – сказал Тимохин субалтерн офицеру, шедшему подле него.
– Одно слово, червонный!… (полкового командира прозвали червонным королем) – смеясь, сказал субалтерн офицер.
Счастливое расположение духа начальства после смотра перешло и к солдатам. Рота шла весело. Со всех сторон переговаривались солдатские голоса.
– Как же сказывали, Кутузов кривой, об одном глазу?
– А то нет! Вовсе кривой.
– Не… брат, глазастее тебя. Сапоги и подвертки – всё оглядел…
– Как он, братец ты мой, глянет на ноги мне… ну! думаю…
– А другой то австрияк, с ним был, словно мелом вымазан. Как мука, белый. Я чай, как амуницию чистят!
– Что, Федешоу!… сказывал он, что ли, когда стражения начнутся, ты ближе стоял? Говорили всё, в Брунове сам Бунапарте стоит.
– Бунапарте стоит! ишь врет, дура! Чего не знает! Теперь пруссак бунтует. Австрияк его, значит, усмиряет. Как он замирится, тогда и с Бунапартом война откроется. А то, говорит, в Брунове Бунапарте стоит! То то и видно, что дурак. Ты слушай больше.