Кляйн, Ив
| Ив Кляйн | |
| фр. Yves Klein | |
| Дата рождения: | |
|---|---|
| Место рождения: | |
| Дата смерти: | |
| Место смерти: | |
| Гражданство: | |
| Стиль: | |
 Работы на Викискладе | |
Ив Кляйн (фр. Yves Klein; 28 апреля 1928, Ницца, — 6 июня 1962, Париж, Франция) — французский художник-новатор, одна из наиболее значительных фигур послевоенного европейского искусства.
Содержание
- 1 Биография
- 1.1 Ранние годы, 1928—1946
- 1.2 Розенкрейцеры
- 1.3 1948—1950 (Италия, Германия, Англия, Ирландия)
- 1.4 Испания, 1951
- 1.5 Япония, 1952—1953
- 1.6 1954 (Париж-Мадрид-Париж, издание книги монохромов)
- 1.7 1955—1956, первые выставки, Орден лучников святого Себастьяна
- 1.8 1957, начало синего периода
- 1.9 1958 (оформление оперного театра в Германии, выставка Le Vide, паломничество)
- 1.10 1959
- 1.11 1960
- 1.12 1961
- 1.13 1962
- 2 Творчество
- 3 Выставки
- 4 Фильмография
- 5 Источники
- 6 Ссылки
Биография
Ранние годы, 1928—1946
Ив Кляйн родился 28 апреля 1928 в Ницце, в доме бабушки и дедушки по материнской линии. Оба его родителя были художниками. Его отец, Фред Кляйн, голландец индонезийского происхождения, писал картины в стиле постимпрессионизма, а мать, Мари Раймон, была заметной фигурой в ташизме.
В 1928—1946 годах Ив Кляйн жил в Париже, но проводил каждое лето в Кань-Сюр-Мер, где жила сестра его матери, Роза Раймон. Ив буквально обожал свою тетю, которая опекала и поддерживала его. С 1942 по 1946 год Кляйн учился в Высшей школе торгового мореходства и Высшей школе восточных языков, художественного образования он не получил и большую часть жизни зарабатывал как инструктор по дзюдо.
Розенкрейцеры
В конце 1947 — начале 1948, по воспоминаниям друга художника, Клода Паскаля, Кляйн открыл для себя книгу «La Cosmogonie des Rose-Croix» («Космогония Розенкрейцеров»), которая стала для него настольной книгой: Ив изучал её ежедневно на протяжении следующих четырёх-пяти лет. Позднее Кляйн с Клодом Паскалем зарегистрировались в обществе розенкрейцеров.
1948—1950 (Италия, Германия, Англия, Ирландия)
В течение лета 1948 Кляйн посетил Италию (Геную, Портофино, Пизу, Рим, Капри и Неаполь). В ноябре он уехал на одиннадцать месяцев на военную службу в Германию. В конце 1949 Клод Паскаль и Ив Клян временно переехали в Лондон, где продолжили занятия дзюдо. Кляйн создал несколько монохромов на бумаге и картоне, используя пастель и гуашь. С апреля по август 1950 Ив Кляйн и Клод Паскаль находились в Ирландии, в клубе верховой езды.
Испания, 1951
В 1951 Кляйн уехал в Мадрид изучать испанский язык. Изначально Паскаль и Кляйн планировали совершить кругосветное путешествие, но проблемы со здоровьем сделали невозможным для Паскаля принять в нём участие. В Испании Кляйн записался в клуб дзюдо, подружился с директором школы, Фернандо Франко де Сарабия, чей отец был издателем.
Япония, 1952—1953
В 1952 Кляйн приехал в Йокогаму, вскоре перебрался в Токио и зарегистрировался в Институте Кодокан, наиболее престижном центре дзюдо. Он провел пятнадцать месяцев в Японии, деля своё время между институтом и уроками французского языка, которые он давал американским и японским студентам. Во время своего пребывания в Японии, он написал книгу о дзюдо и получил чёрный пояс. В 1953 Кляйн отменил своё членство в обществе розенкрейцеров.
1954 (Париж-Мадрид-Париж, издание книги монохромов)
После возвращения в Париж в 1954 надежды Кляйна занять положение во французской федерации дзюдо не оправдались, несмотря на публикацию его книги «Основы дзюдо». Ив решил покинуть Францию и переехал в Испанию по приглашению Фернандо Франко де Сарабия. Там Ив Кляйн опубликовал две коллекции монохромов в гравировальной студии Фернандо около Мадрида. Предисловие Паскаля Клода состояло из чёрных линий вместо текста. Десять цветных пластин состояли из одноцветных прямоугольников, вырезанных на бумаге и сопровождавшихся указанием их размеров миллиметрах. Каждая пластина указывала разные места создания: Мадрид, Ницца, Токио, Париж. Эта работа стала первым публичным жестом Кляйна, в ней он поднял вопрос об иллюзии в искусстве. В конце 1954 Кляйн вернулся из Испании в Париж.
1955—1956, первые выставки, Орден лучников святого Себастьяна
Весной 1955 он предложил оранжевый монохром, озаглавленный «Expression de l’univers de la couleur mine orange», на Салон Réalités Nouvelles, посвящённый абстрактной живописи. Прямоугольная деревянная панель была равномерно покрыта матовой оранжевой краской, подписана монограммой YK, датирована маем 1955. Работа была отклонена жюри. В октябре 1955 состоялась первая публичная выставка работ Кляйна в Club des Solitaires, частном салоне издательсткого дома Lacoste. В 1956 Ив Кляйн встретил Iris Clert, у которой была маленькая, двадцать квадратных метров, студия в Париже.
В феврале-марте 1956 состоялась выставка «Yves, Propositions Monochromes» в галерее Colette Allendy в Париже. Pierre Restany написал радикальный и провокационный текст для пригласительных. На вернисаже Кляйн встретил Marcel Barillon de Murat, рыцаря Ордена лучников святого Себастьяна, который пригласил его присоединиться к Ордену. В марте Кляйна назвали кавалером Ордена в церкви Saint-Nicolas-des-Champs в Париже. Он выбрал девиз: «За цвет! Против линии и рисунка!»
1957, начало синего периода
В 1957 Ив Клян выставил одиннадцать синих картин идентичного формата (78 x 56 см) в галерее в Милане. Работы висели на кронштейнах на расстоянии 20 см от стены. Впервые Кляйн представил комнату синих монохромов, один из которых купил Лючио Фонтана.
В мае 1957 Кляйн представил двойную выставку в Париже: одна часть в галерее Iris Clert — «Yves, Propositions monochromes», вторая часть в галерее Colette Allendy — «Pigment pur». В галерее Iris Clert Кляйн решил презентовать монохромы как в Милане. Начало синего периода было отмечено запуском 1001 синего воздушного шара в небо Парижа, Кляйн назвал это аэростатической скульптурой. В галерее Colette Allendy Ив представил серию работ, обозначающих пути его дальнейшего творческого развития: скульптуры, энвайронменты, чистый пигмент, первую огненную живопись «Feux de Bengale-tableau de feu bleu d’une minute» и первый «Immatériel» — пустую комнату. Один пригласительный на обе выставки включал текст Пьера Рестани и синюю печать, сделанную Ивом Кляйном.
Летом 1957 выставка монохромов Ива Кляйна была показана в Gallery One в Лондоне. Во время дебатов в Институте современного искусства, в которых принимали участие Кляйн и Рестани, полемика вспыхнула с неожиданной силой, а английская пресса подхватила скандал, вызванный выставкой.
Тем же летом 1957, в Ницце, Ив Кляйн встретил Ротраут Юккер, молодую немецкую художницу, которая стала его ассистенткой, а впоследствии женой.
1958 (оформление оперного театра в Германии, выставка Le Vide, паломничество)
В 1958 Ив Кляйн был приглашён для оформления оперного театра в Германии. Весной он возвращается в Париж, в апреле совершает первое паломничество в монастырь святой Риты в Cascia в Италии. В конце апреля Ив Кляйн присутствует при экспериментальной подсветке синим Обелиска на Place de la Concorde. Кляйн хотел сопроводить вернисаж предстоящей выставки в галерее Iris Clert иллюминацией монумента. Разрешение на это в конечном счете не было дано художнику. Через два дня состоялось открытие легендарной выставки Le Vide (Вакуум) в галерее Iris Clert.
Летом 1958 прошли первые эксперименты с антропометриями.
Осенью 1958 Кляйн совершил второе паломничество в монастырь святой Риты в Cascia в Италии, подарив синий монохром монастырю.
В 1958 также прошла совместная выставка Кляйна и Жана Тэнгли Vitesse pure et stabilité monochrome («Чистая скорость и монохромная стабильность») в Галерее Iris Clert. Оба художника представили работы, сделанные из металлических дисков, покрытых «международным синим цветом Кляйна», приведённых в движение высокоскоростными двигателями.
1959
В 1959 Кляйн принял участие в выставке Vision in Motion в Hessenhuis в Антверпене, работал с архитектором Claude Parent над проектом фонтана воды и огня, разработал проект аэромагнитной скульптуры. В мае 1959 Галерея Iris Clert презентовала выставку Collaboration internationale entre artistes et architectes dans la réalisation du nouvel Opéra de Gelsenkirchen (Международное сотрудничество между художниками и архитекторами, работающими над проектом новой оперы Гельзенкирхена).
В июне 1959 Ив Кляйн выступил с лекцией L’évolution de l’art vers l’immatériel («Эволюция искусства к нематериальному») в Сорбонне.
Во второй половине июня 1959 прошла выставка барельефов из губок Bas-reliefs dans une forêt d’éponges в Галерее Iris Clert в Париже.
В октябре на первой Парижской биеннале Пьер Рестани (Pierre Restany) представил монохром большого формата среди работ, выбранных жюри молодых критиков. Работы Жана Тэнгли, Раймонда Хайнса (Raymond Hains), Жака де ла Вилежле (Jacques de la Villeglé) и Франсуа Дюфрена (François Dufrêne) также были включены. Это стало важным шагом в формировании группы новых реалистов.
В октябре-ноябре 1959 Ив Кляйн принял участие в двух выставках в Германии («Kunstsammler am Rhein und Ruhr: Malerei 1900—1959» в Музее Städtisches в Леверкузене, «Dynamo 1» в Галерее Renate Boukes в Висбадене) и в выставке Works in Three Dimensions в Галерее Лео Кастелли в Нью-Йорке.
В декабре Ив Кляйн публикует Le Dépassement de la problématique de l’art (Преодоление проблематики искусства) в Бельгии.
1960
В январе-феврале 1960 Кляйн принял участие в выставках La nouvelle conception artistique («Новая концепция искусства») в Галерее Azimut в Милане (вместе с другими художниками) и Antagonismes, организованной Музеем декоративных искусств в Париже, на которой он показал Monogold frémissant.
23 февраля у себя дома в присутствии Пьера Рестани, Ив Кляйн сделал отпечатки Rotraut и Жаклин, оставив синие отпечатки их тел на большом листе белой бумаги, закреплённом на стене. Участники назвали работу Célébration d’une nouvelle Ere anthropométrique («Празднование нового антропометрического периода»).
В марте состоялась публичная демонстрация антропометрий в Париже (под «Монотонную симфонию» Кляйна три обнажённые модели покрыли себя синей краской и оставили отпечатки тел на белых листах на стенах и полу галереи). После этого официально одетая аудитория, состоящая из многочисленных художников, коллекционеров и критиков, была приглашена принять участие в общей дискуссии.
В апреле Кляйн принял участие в выставке Les Nouveaux Réalistes в Галерее Apollinaire в Милане, вместе с Арманом, Хайнсом, Дюфреном, Villeglé и Тэнгли. В предисловии к каталогу Пьер Рестани использовал выражение New Realism (новый реализм) впервые. 27 октября группой художников была подписана декларация группы нового реализма в доме Ива Кляйна (Арман, Дюфрен, Хайнс, Ив Кляйн (Ив Монохром), Raysse, Spoerri, Тэнгли, Villeglé). Девять копий, написанные от руки Рестани и подписанные всеми художниками, были розданы участникам события. 28 октября Кляйн собрал Армана, Хайнса, Raysse, Рестани для создания Anthropométrie suaire (антропометричесской плащаницы). При помощи этого жеста Кляйн интегрировал новых реалистов в своё произведение.
В мае Кляйн зарегистрировал формулу международного синего цвета Кляйна (International Klein Blue, IKB) и получил патент.
Летом Ив Кляйн создал первые Космогонии — «Cosmogonies at Cagnes-sur-Mer».
19 октября Кляйн совершил «Le Saut dans le vide» (Прыжок в пустоту), а в ноябре, во время Фестиваля авангардного искусства в Париже, опубликовал его снимок.
1961
После публичной демонстрации антропометрий в 1960, на которую критика отреагировала неоднозначно, Кляйн стал знаменитостью в Европе. Однако выставка «le Monochrome» в Галерее Лео Кастелли в Нью-Йорке в 1961 закончилась провалом.
В 1961 выставка «Ив Кляйн: монохромы и огонь» состоялась в Музее Haus Lange в Крефельде, Германия. Это была самая большая прижизненная выставка художника. Он показал синие, розовые и золотые монохромы, архитектурные рисунки, «Mur de feu» (стену огня), которая состояла из пятидесяти горелок, расположенных в пять рядов. В день окончания выставки Кляйн создал первую огненную живопись, а чуть позднее — монументальные работы такого же плана в исследовательском центре французской газовой компании около Парижа.
В мае-июне 1961 Ив Кляйн принял участие в первой выставке нового реализма, организованной Пьером Рестани — «A quarante degrés au-dessus de Dada» (сорок градусов выше Дада), которая прошла в J Gallery в Париже. В выставке принимали участие Арман, Сезар, Хайнс, Тэнгли, Villeglé, Дюфрен, Rotella и Spoerri. Рестани опубликовал текст, который Кляйн не принял. Позднее в этом же году прошёл Первый фестиваль нового реализма в Галерее Muratore в Ницце и аббатстве Roseland. После этого Кляйн, Raysse и Хайнс объявили о роспуске группы Нового реализма.
17-18 июля Ив Кляйн устроил сессии антропометрий в Париже, которые были сняты Паоло Кавара для фильма Гуалтьеро Якопетти «Собачий мир», первого из серии мондо-фильмов, который должен был быть показан на Каннском фестивале.
21 ноября прошла выставка Кляйна «Monochrome: Il nuovo realismo del colore» в галерее Apollinaire в Милане.
1962
21 января 1962 Ив Кляйн и Ротраут Юккер поженились, каждый аспект свадебной церемонии в церкви Святого Николая в полях в Париже был скрупулёзно разработан художником.
На Каннском фестивале Кляйн посетил показ «Mondo Cane», он был унижен тем, в каком ключе в фильме были представлены он сам и его работа. Вечером у него случился первый сердечный приступ, а в день вернисажа выставки «Donner à voir» в Creuze gallery в Париже — второй. Умер Кляйн от следующего сердечного приступа 6 июня 1962 в своём доме в Париже, успев создать большое количество работ и оказав заметное влияние на развитие искусства. Его сын, Ив, родился после смерти отца в Ницце в августе 1962. Кляйн похоронен на маленьком кладбище в Ла Коль-Сюр-Луп (Приморские Альпы).
Творчество
Монохромные работы и международный синий цвет Кляйна
Хотя Кляйн начал создавать [www.yveskleinarchives.org/works/works3_us.html монохромные работы] ещё в 1949 году, а показал их впервые в 1950-м, первая демонстрация широкой публике состоялась в 1955—1956: в Club des Solitaires (1955) и в Gallery Colette Allendy (1956). На этих выставках были представлены оранжевые, жёлтые, красные, розовые и синие [www.yveskleinarchives.org/works/works4_us.html монохромные полотна]. Кляйн был разочарован реакцией публики, которая восприняла окрашенные одним цветом холсты как вид яркой абстрактной интерьерной живописи. С этого момента он решил использовать только синий цвет. Следующая выставка «Proposte Monochrome, Epoca Blu» в Gallery Apollinaire, Милан, январь 1957 года, включала 11 одинаковых синих холстов, окрашенных пигментом ультрамарин разведенным с синтетической смолой «Rhodopas». Обнаруженный с помощью дилера Эдуарда Адама, эффект заключается в том, что сохранялась яркость пигмента, который, как правило, становился тусклым, когда использовался с льняным маслом. Кляйн позднее, в мае 1960 года, даже запатентовал этот рецепт. Формула включала в себя определённое количество «Rhodopas MA», состоящего из этилового спирта и этилового ацетата. Изменяя концентрацию пигмента и типа растворителя, краски могут быть применены с помощью кисти, валика или распыления. Этот цвет, напоминающий ляпис-лазурь, которую использовали в средневековой живописи, стал знаменитым «международным синим цветом Кляйна» (англ. International Klein Blue, IKB, шестнадцатеричный код #002FA7). Выставка получила положительный отклик критиков и имела коммерческий успех, была показана затем в Париже, Дюссельдорфе и Лондоне. Парижская выставка в Iris Clert Gallery в мае 1957 сопровождалась хеппенингом: 1001 синий воздушный шар был запущен в честь открытия, синие почтовые карточки были разосланы в качестве приглашения.
Пустота
Для следующей выставки в Iris Clert Gallery в апреле 1958 Кляйн решил показать пустоту — «Le Vide» («Вакуум»). Он убрал всё из галерейного пространства, за исключением большого шкафа, покрасил все поверхности белым, затем установил сложную процедуру входа в день вернисажа. Окно галереи было закрашено синим, синий занавес висел в вестибюле, рядом стояли гвардейцы в синем. Более 3000 человек были вынуждены стоять в очереди, чтобы посетить пустое пространство.
Космогонии
Кляйн создавал картины самыми разными способами, включая неортодоксальные. Например, подставлял под дождь специальным образом подготовленную бумагу. Полученные в результате картины он назвал [www.yveskleinarchives.org/works/works2_us.html космогониями]. Первые Космогонии Кляйн создал летом 1960. Холст, покрытый синей краской, был закреплён на крыше автомобиля на протяжении поездки из Парижа в Cagnes-sur-Mer, и был подвергнут воздействию ветра, дождя и пыли. Ив сделал и другие работы такого рода, используя следы тростника, дождя и т. п.
Огненная живопись
Также Кляйн использовал огонь([www.yveskleinarchives.org/works/works7_us.html Огненная живопись]). Первую огненную живопись художник создал в 1961, в день закрытия своей выставки в Крефельде, Германия, поднося большие листы бумаги или картона к огню газовых горелок (из них состояла одна из работ на выставке — «Стена огня»). Чуть позднее Кляйн создаёт огненную живопись большого формата в исследовательском центре французской газовой компании около Парижа. Как и в космогониях и антропометриях, огненная живопись является отпечатком (в данном случае — следы огня). Кляйн использовал укреплённый картон, который горел медленнее обычного. Кроме того, он объединил действия воды и огня таким образом, чтобы печать пламени включала также следы воды.
Monogolds
В 1960 Кляйн на выставке Antagonismes, организованной Музеем декоративных искусств в Париже, впервые показал «Monogold frémissant». Кляйн создал серию Monogolds между 1960 и 1961, используя золото как драгоценный и символический материал. Некоторые работы объединяли серию прямоугольников в композицию; некоторые были сделаны из подвижных листов золота, закреплённых на панели, которые двигались при малейшем дыхании; третьи были рельефами с полированной поверхностью.
Антропометрии
[www.yveskleinarchives.org/works/works1_us.html Антропометриями] Кляйн называл картины, созданные при помощи отпечатков человеческого тела на полотне. Первые эксперименты с техникой «живых кистей» прошли летом 1958 — Кляйн покрывал синей краской обнажённое тело молодой женщины, которая оставляла отпечатки своего тела на листах бумаги, расстеленных на полу. В 1960 он провел публичную демонстрацию антропометрий — девушек, вымазанных «международным синим цветом Кляйна» волочили по лежащему на полу холсту под аккомпанемент Монотонной симфонии (произведение исполнялось на одной ноте в течение десяти минут, потом следовала пауза также продолжительностью в десять минут).
Прыжок в пустоту
19 октября Кляйн совершил Le Saut dans le vide («Прыжок в пустоту») в Fontenay-aux-Roses, сфотографированный Harry Shunk и John Kender, которые сделали множество различных снимков (репетиция «прыжка» прошла до этого в Париже). 27 ноября, во время Фестиваля авангардного искусства в Париже, Ив Кляйн опубликовал Dimanche — четыре страницы в формате воскресного выпуска парижской ежедневной газеты Франс Суар (France Soir). На первой странице была фотография Saut dans le vide, озаглавленная «Un homme dans l’espace! Le peintre de l’espace se jette dans le vide» (Человек в космосе! Художник космоса бросает себя в пустоту).
Оформление оперного театра Гельзенкирхена
Для оперного театра, который был разработан и декорирован интернациональной командой художников и архитекторов, Кляйн создал шесть монументальных произведений, имеющих важное значение в его творчестве: четыре синих, высотой десять метров, работы с рельефом-губкой (две предназначались для длинной стены главного зала, две — для помещения на нижнем уровне) и два 7х20 метров монохрома для боковых стен главного зала. Работы были дополнены армированными рельефами, покрытыми натуральной губкой и окрашенными синим.
Выставки
|
|
|
Фильмография
- «Следы синей эпохи», фильм Алена Жобера[fr] из цикла «Палитры» (Франция, 1996).
Источники
- Путеводитель по искусству под редакцией Яна Чилверса. Москва, издательство «Радуга», 2004
Напишите отзыв о статье "Кляйн, Ив"
Ссылки
- [web.archive.org/web/20040617034754/klein.boom.ru/index.html Ив Кляйн]
- [www.yveskleinarchives.org Yves Klein Archives] (англ.)
- [mediation.centrepompidou.fr/education/ressources/ENS-yves_klein/ENS-Yves_Klein.htm#texte Ив Кляйн на сайте Центра Помпиду] (фр.)
- [www.youtube.com/watch?v=mWOg3ZbACfk Лекция Ирины Кулик «Ив Кляйн. Прыжок в пустоту» в Музее современного искусства «Гараж»]
Отрывок, характеризующий Кляйн, Ив
Наташа с утра этого дня не имела ни минуты свободы, и ни разу не успела подумать о том, что предстоит ей.В сыром, холодном воздухе, в тесноте и неполной темноте колыхающейся кареты, она в первый раз живо представила себе то, что ожидает ее там, на бале, в освещенных залах – музыка, цветы, танцы, государь, вся блестящая молодежь Петербурга. То, что ее ожидало, было так прекрасно, что она не верила даже тому, что это будет: так это было несообразно с впечатлением холода, тесноты и темноты кареты. Она поняла всё то, что ее ожидает, только тогда, когда, пройдя по красному сукну подъезда, она вошла в сени, сняла шубу и пошла рядом с Соней впереди матери между цветами по освещенной лестнице. Только тогда она вспомнила, как ей надо было себя держать на бале и постаралась принять ту величественную манеру, которую она считала необходимой для девушки на бале. Но к счастью ее она почувствовала, что глаза ее разбегались: она ничего не видела ясно, пульс ее забил сто раз в минуту, и кровь стала стучать у ее сердца. Она не могла принять той манеры, которая бы сделала ее смешною, и шла, замирая от волнения и стараясь всеми силами только скрыть его. И эта то была та самая манера, которая более всего шла к ней. Впереди и сзади их, так же тихо переговариваясь и так же в бальных платьях, входили гости. Зеркала по лестнице отражали дам в белых, голубых, розовых платьях, с бриллиантами и жемчугами на открытых руках и шеях.
Наташа смотрела в зеркала и в отражении не могла отличить себя от других. Всё смешивалось в одну блестящую процессию. При входе в первую залу, равномерный гул голосов, шагов, приветствий – оглушил Наташу; свет и блеск еще более ослепил ее. Хозяин и хозяйка, уже полчаса стоявшие у входной двери и говорившие одни и те же слова входившим: «charme de vous voir», [в восхищении, что вижу вас,] так же встретили и Ростовых с Перонской.
Две девочки в белых платьях, с одинаковыми розами в черных волосах, одинаково присели, но невольно хозяйка остановила дольше свой взгляд на тоненькой Наташе. Она посмотрела на нее, и ей одной особенно улыбнулась в придачу к своей хозяйской улыбке. Глядя на нее, хозяйка вспомнила, может быть, и свое золотое, невозвратное девичье время, и свой первый бал. Хозяин тоже проводил глазами Наташу и спросил у графа, которая его дочь?
– Charmante! [Очаровательна!] – сказал он, поцеловав кончики своих пальцев.
В зале стояли гости, теснясь у входной двери, ожидая государя. Графиня поместилась в первых рядах этой толпы. Наташа слышала и чувствовала, что несколько голосов спросили про нее и смотрели на нее. Она поняла, что она понравилась тем, которые обратили на нее внимание, и это наблюдение несколько успокоило ее.
«Есть такие же, как и мы, есть и хуже нас» – подумала она.
Перонская называла графине самых значительных лиц, бывших на бале.
– Вот это голландский посланик, видите, седой, – говорила Перонская, указывая на старичка с серебряной сединой курчавых, обильных волос, окруженного дамами, которых он чему то заставлял смеяться.
– А вот она, царица Петербурга, графиня Безухая, – говорила она, указывая на входившую Элен.
– Как хороша! Не уступит Марье Антоновне; смотрите, как за ней увиваются и молодые и старые. И хороша, и умна… Говорят принц… без ума от нее. А вот эти две, хоть и нехороши, да еще больше окружены.
Она указала на проходивших через залу даму с очень некрасивой дочерью.
– Это миллионерка невеста, – сказала Перонская. – А вот и женихи.
– Это брат Безуховой – Анатоль Курагин, – сказала она, указывая на красавца кавалергарда, который прошел мимо их, с высоты поднятой головы через дам глядя куда то. – Как хорош! неправда ли? Говорят, женят его на этой богатой. .И ваш то соusin, Друбецкой, тоже очень увивается. Говорят, миллионы. – Как же, это сам французский посланник, – отвечала она о Коленкуре на вопрос графини, кто это. – Посмотрите, как царь какой нибудь. А всё таки милы, очень милы французы. Нет милей для общества. А вот и она! Нет, всё лучше всех наша Марья то Антоновна! И как просто одета. Прелесть! – А этот то, толстый, в очках, фармазон всемирный, – сказала Перонская, указывая на Безухова. – С женою то его рядом поставьте: то то шут гороховый!
Пьер шел, переваливаясь своим толстым телом, раздвигая толпу, кивая направо и налево так же небрежно и добродушно, как бы он шел по толпе базара. Он продвигался через толпу, очевидно отыскивая кого то.
Наташа с радостью смотрела на знакомое лицо Пьера, этого шута горохового, как называла его Перонская, и знала, что Пьер их, и в особенности ее, отыскивал в толпе. Пьер обещал ей быть на бале и представить ей кавалеров.
Но, не дойдя до них, Безухой остановился подле невысокого, очень красивого брюнета в белом мундире, который, стоя у окна, разговаривал с каким то высоким мужчиной в звездах и ленте. Наташа тотчас же узнала невысокого молодого человека в белом мундире: это был Болконский, который показался ей очень помолодевшим, повеселевшим и похорошевшим.
– Вот еще знакомый, Болконский, видите, мама? – сказала Наташа, указывая на князя Андрея. – Помните, он у нас ночевал в Отрадном.
– А, вы его знаете? – сказала Перонская. – Терпеть не могу. Il fait a present la pluie et le beau temps. [От него теперь зависит дождливая или хорошая погода. (Франц. пословица, имеющая значение, что он имеет успех.)] И гордость такая, что границ нет! По папеньке пошел. И связался с Сперанским, какие то проекты пишут. Смотрите, как с дамами обращается! Она с ним говорит, а он отвернулся, – сказала она, указывая на него. – Я бы его отделала, если бы он со мной так поступил, как с этими дамами.
Вдруг всё зашевелилось, толпа заговорила, подвинулась, опять раздвинулась, и между двух расступившихся рядов, при звуках заигравшей музыки, вошел государь. За ним шли хозяин и хозяйка. Государь шел быстро, кланяясь направо и налево, как бы стараясь скорее избавиться от этой первой минуты встречи. Музыканты играли Польской, известный тогда по словам, сочиненным на него. Слова эти начинались: «Александр, Елизавета, восхищаете вы нас…» Государь прошел в гостиную, толпа хлынула к дверям; несколько лиц с изменившимися выражениями поспешно прошли туда и назад. Толпа опять отхлынула от дверей гостиной, в которой показался государь, разговаривая с хозяйкой. Какой то молодой человек с растерянным видом наступал на дам, прося их посторониться. Некоторые дамы с лицами, выражавшими совершенную забывчивость всех условий света, портя свои туалеты, теснились вперед. Мужчины стали подходить к дамам и строиться в пары Польского.
Всё расступилось, и государь, улыбаясь и не в такт ведя за руку хозяйку дома, вышел из дверей гостиной. За ним шли хозяин с М. А. Нарышкиной, потом посланники, министры, разные генералы, которых не умолкая называла Перонская. Больше половины дам имели кавалеров и шли или приготовлялись итти в Польской. Наташа чувствовала, что она оставалась с матерью и Соней в числе меньшей части дам, оттесненных к стене и не взятых в Польской. Она стояла, опустив свои тоненькие руки, и с мерно поднимающейся, чуть определенной грудью, сдерживая дыхание, блестящими, испуганными глазами глядела перед собой, с выражением готовности на величайшую радость и на величайшее горе. Ее не занимали ни государь, ни все важные лица, на которых указывала Перонская – у ней была одна мысль: «неужели так никто не подойдет ко мне, неужели я не буду танцовать между первыми, неужели меня не заметят все эти мужчины, которые теперь, кажется, и не видят меня, а ежели смотрят на меня, то смотрят с таким выражением, как будто говорят: А! это не она, так и нечего смотреть. Нет, это не может быть!» – думала она. – «Они должны же знать, как мне хочется танцовать, как я отлично танцую, и как им весело будет танцовать со мною».
Звуки Польского, продолжавшегося довольно долго, уже начинали звучать грустно, – воспоминанием в ушах Наташи. Ей хотелось плакать. Перонская отошла от них. Граф был на другом конце залы, графиня, Соня и она стояли одни как в лесу в этой чуждой толпе, никому неинтересные и ненужные. Князь Андрей прошел с какой то дамой мимо них, очевидно их не узнавая. Красавец Анатоль, улыбаясь, что то говорил даме, которую он вел, и взглянул на лицо Наташе тем взглядом, каким глядят на стены. Борис два раза прошел мимо них и всякий раз отворачивался. Берг с женою, не танцовавшие, подошли к ним.
Наташе показалось оскорбительно это семейное сближение здесь, на бале, как будто не было другого места для семейных разговоров, кроме как на бале. Она не слушала и не смотрела на Веру, что то говорившую ей про свое зеленое платье.
Наконец государь остановился подле своей последней дамы (он танцовал с тремя), музыка замолкла; озабоченный адъютант набежал на Ростовых, прося их еще куда то посторониться, хотя они стояли у стены, и с хор раздались отчетливые, осторожные и увлекательно мерные звуки вальса. Государь с улыбкой взглянул на залу. Прошла минута – никто еще не начинал. Адъютант распорядитель подошел к графине Безуховой и пригласил ее. Она улыбаясь подняла руку и положила ее, не глядя на него, на плечо адъютанта. Адъютант распорядитель, мастер своего дела, уверенно, неторопливо и мерно, крепко обняв свою даму, пустился с ней сначала глиссадом, по краю круга, на углу залы подхватил ее левую руку, повернул ее, и из за всё убыстряющихся звуков музыки слышны были только мерные щелчки шпор быстрых и ловких ног адъютанта, и через каждые три такта на повороте как бы вспыхивало развеваясь бархатное платье его дамы. Наташа смотрела на них и готова была плакать, что это не она танцует этот первый тур вальса.
Князь Андрей в своем полковничьем, белом (по кавалерии) мундире, в чулках и башмаках, оживленный и веселый, стоял в первых рядах круга, недалеко от Ростовых. Барон Фиргоф говорил с ним о завтрашнем, предполагаемом первом заседании государственного совета. Князь Андрей, как человек близкий Сперанскому и участвующий в работах законодательной комиссии, мог дать верные сведения о заседании завтрашнего дня, о котором ходили различные толки. Но он не слушал того, что ему говорил Фиргоф, и глядел то на государя, то на сбиравшихся танцовать кавалеров, не решавшихся вступить в круг.
Князь Андрей наблюдал этих робевших при государе кавалеров и дам, замиравших от желания быть приглашенными.
Пьер подошел к князю Андрею и схватил его за руку.
– Вы всегда танцуете. Тут есть моя protegee [любимица], Ростова молодая, пригласите ее, – сказал он.
– Где? – спросил Болконский. – Виноват, – сказал он, обращаясь к барону, – этот разговор мы в другом месте доведем до конца, а на бале надо танцовать. – Он вышел вперед, по направлению, которое ему указывал Пьер. Отчаянное, замирающее лицо Наташи бросилось в глаза князю Андрею. Он узнал ее, угадал ее чувство, понял, что она была начинающая, вспомнил ее разговор на окне и с веселым выражением лица подошел к графине Ростовой.
– Позвольте вас познакомить с моей дочерью, – сказала графиня, краснея.
– Я имею удовольствие быть знакомым, ежели графиня помнит меня, – сказал князь Андрей с учтивым и низким поклоном, совершенно противоречащим замечаниям Перонской о его грубости, подходя к Наташе, и занося руку, чтобы обнять ее талию еще прежде, чем он договорил приглашение на танец. Он предложил тур вальса. То замирающее выражение лица Наташи, готовое на отчаяние и на восторг, вдруг осветилось счастливой, благодарной, детской улыбкой.
«Давно я ждала тебя», как будто сказала эта испуганная и счастливая девочка, своей проявившейся из за готовых слез улыбкой, поднимая свою руку на плечо князя Андрея. Они были вторая пара, вошедшая в круг. Князь Андрей был одним из лучших танцоров своего времени. Наташа танцовала превосходно. Ножки ее в бальных атласных башмачках быстро, легко и независимо от нее делали свое дело, а лицо ее сияло восторгом счастия. Ее оголенные шея и руки были худы и некрасивы. В сравнении с плечами Элен, ее плечи были худы, грудь неопределенна, руки тонки; но на Элен был уже как будто лак от всех тысяч взглядов, скользивших по ее телу, а Наташа казалась девочкой, которую в первый раз оголили, и которой бы очень стыдно это было, ежели бы ее не уверили, что это так необходимо надо.
Князь Андрей любил танцовать, и желая поскорее отделаться от политических и умных разговоров, с которыми все обращались к нему, и желая поскорее разорвать этот досадный ему круг смущения, образовавшегося от присутствия государя, пошел танцовать и выбрал Наташу, потому что на нее указал ему Пьер и потому, что она первая из хорошеньких женщин попала ему на глаза; но едва он обнял этот тонкий, подвижной стан, и она зашевелилась так близко от него и улыбнулась так близко ему, вино ее прелести ударило ему в голову: он почувствовал себя ожившим и помолодевшим, когда, переводя дыханье и оставив ее, остановился и стал глядеть на танцующих.
После князя Андрея к Наташе подошел Борис, приглашая ее на танцы, подошел и тот танцор адъютант, начавший бал, и еще молодые люди, и Наташа, передавая своих излишних кавалеров Соне, счастливая и раскрасневшаяся, не переставала танцовать целый вечер. Она ничего не заметила и не видала из того, что занимало всех на этом бале. Она не только не заметила, как государь долго говорил с французским посланником, как он особенно милостиво говорил с такой то дамой, как принц такой то и такой то сделали и сказали то то, как Элен имела большой успех и удостоилась особенного внимания такого то; она не видала даже государя и заметила, что он уехал только потому, что после его отъезда бал более оживился. Один из веселых котильонов, перед ужином, князь Андрей опять танцовал с Наташей. Он напомнил ей о их первом свиданьи в отрадненской аллее и о том, как она не могла заснуть в лунную ночь, и как он невольно слышал ее. Наташа покраснела при этом напоминании и старалась оправдаться, как будто было что то стыдное в том чувстве, в котором невольно подслушал ее князь Андрей.
Князь Андрей, как все люди, выросшие в свете, любил встречать в свете то, что не имело на себе общего светского отпечатка. И такова была Наташа, с ее удивлением, радостью и робостью и даже ошибками во французском языке. Он особенно нежно и бережно обращался и говорил с нею. Сидя подле нее, разговаривая с ней о самых простых и ничтожных предметах, князь Андрей любовался на радостный блеск ее глаз и улыбки, относившейся не к говоренным речам, а к ее внутреннему счастию. В то время, как Наташу выбирали и она с улыбкой вставала и танцовала по зале, князь Андрей любовался в особенности на ее робкую грацию. В середине котильона Наташа, окончив фигуру, еще тяжело дыша, подходила к своему месту. Новый кавалер опять пригласил ее. Она устала и запыхалась, и видимо подумала отказаться, но тотчас опять весело подняла руку на плечо кавалера и улыбнулась князю Андрею.
«Я бы рада была отдохнуть и посидеть с вами, я устала; но вы видите, как меня выбирают, и я этому рада, и я счастлива, и я всех люблю, и мы с вами всё это понимаем», и еще многое и многое сказала эта улыбка. Когда кавалер оставил ее, Наташа побежала через залу, чтобы взять двух дам для фигур.
«Ежели она подойдет прежде к своей кузине, а потом к другой даме, то она будет моей женой», сказал совершенно неожиданно сам себе князь Андрей, глядя на нее. Она подошла прежде к кузине.
«Какой вздор иногда приходит в голову! подумал князь Андрей; но верно только то, что эта девушка так мила, так особенна, что она не протанцует здесь месяца и выйдет замуж… Это здесь редкость», думал он, когда Наташа, поправляя откинувшуюся у корсажа розу, усаживалась подле него.
В конце котильона старый граф подошел в своем синем фраке к танцующим. Он пригласил к себе князя Андрея и спросил у дочери, весело ли ей? Наташа не ответила и только улыбнулась такой улыбкой, которая с упреком говорила: «как можно было спрашивать об этом?»
– Так весело, как никогда в жизни! – сказала она, и князь Андрей заметил, как быстро поднялись было ее худые руки, чтобы обнять отца и тотчас же опустились. Наташа была так счастлива, как никогда еще в жизни. Она была на той высшей ступени счастия, когда человек делается вполне доверчив и не верит в возможность зла, несчастия и горя.
Пьер на этом бале в первый раз почувствовал себя оскорбленным тем положением, которое занимала его жена в высших сферах. Он был угрюм и рассеян. Поперек лба его была широкая складка, и он, стоя у окна, смотрел через очки, никого не видя.
Наташа, направляясь к ужину, прошла мимо его.
Мрачное, несчастное лицо Пьера поразило ее. Она остановилась против него. Ей хотелось помочь ему, передать ему излишек своего счастия.
– Как весело, граф, – сказала она, – не правда ли?
Пьер рассеянно улыбнулся, очевидно не понимая того, что ему говорили.
– Да, я очень рад, – сказал он.
«Как могут они быть недовольны чем то, думала Наташа. Особенно такой хороший, как этот Безухов?» На глаза Наташи все бывшие на бале были одинаково добрые, милые, прекрасные люди, любящие друг друга: никто не мог обидеть друг друга, и потому все должны были быть счастливы.
На другой день князь Андрей вспомнил вчерашний бал, но не на долго остановился на нем мыслями. «Да, очень блестящий был бал. И еще… да, Ростова очень мила. Что то в ней есть свежее, особенное, не петербургское, отличающее ее». Вот всё, что он думал о вчерашнем бале, и напившись чаю, сел за работу.
Но от усталости или бессонницы (день был нехороший для занятий, и князь Андрей ничего не мог делать) он всё критиковал сам свою работу, как это часто с ним бывало, и рад был, когда услыхал, что кто то приехал.
Приехавший был Бицкий, служивший в различных комиссиях, бывавший во всех обществах Петербурга, страстный поклонник новых идей и Сперанского и озабоченный вестовщик Петербурга, один из тех людей, которые выбирают направление как платье – по моде, но которые по этому то кажутся самыми горячими партизанами направлений. Он озабоченно, едва успев снять шляпу, вбежал к князю Андрею и тотчас же начал говорить. Он только что узнал подробности заседания государственного совета нынешнего утра, открытого государем, и с восторгом рассказывал о том. Речь государя была необычайна. Это была одна из тех речей, которые произносятся только конституционными монархами. «Государь прямо сказал, что совет и сенат суть государственные сословия ; он сказал, что правление должно иметь основанием не произвол, а твердые начала . Государь сказал, что финансы должны быть преобразованы и отчеты быть публичны», рассказывал Бицкий, ударяя на известные слова и значительно раскрывая глаза.
– Да, нынешнее событие есть эра, величайшая эра в нашей истории, – заключил он.
Князь Андрей слушал рассказ об открытии государственного совета, которого он ожидал с таким нетерпением и которому приписывал такую важность, и удивлялся, что событие это теперь, когда оно совершилось, не только не трогало его, но представлялось ему более чем ничтожным. Он с тихой насмешкой слушал восторженный рассказ Бицкого. Самая простая мысль приходила ему в голову: «Какое дело мне и Бицкому, какое дело нам до того, что государю угодно было сказать в совете! Разве всё это может сделать меня счастливее и лучше?»
И это простое рассуждение вдруг уничтожило для князя Андрея весь прежний интерес совершаемых преобразований. В этот же день князь Андрей должен был обедать у Сперанского «en petit comite«, [в маленьком собрании,] как ему сказал хозяин, приглашая его. Обед этот в семейном и дружеском кругу человека, которым он так восхищался, прежде очень интересовал князя Андрея, тем более что до сих пор он не видал Сперанского в его домашнем быту; но теперь ему не хотелось ехать.
В назначенный час обеда, однако, князь Андрей уже входил в собственный, небольшой дом Сперанского у Таврического сада. В паркетной столовой небольшого домика, отличавшегося необыкновенной чистотой (напоминающей монашескую чистоту) князь Андрей, несколько опоздавший, уже нашел в пять часов собравшееся всё общество этого petit comite, интимных знакомых Сперанского. Дам не было никого кроме маленькой дочери Сперанского (с длинным лицом, похожим на отца) и ее гувернантки. Гости были Жерве, Магницкий и Столыпин. Еще из передней князь Андрей услыхал громкие голоса и звонкий, отчетливый хохот – хохот, похожий на тот, каким смеются на сцене. Кто то голосом, похожим на голос Сперанского, отчетливо отбивал: ха… ха… ха… Князь Андрей никогда не слыхал смеха Сперанского, и этот звонкий, тонкий смех государственного человека странно поразил его.
Князь Андрей вошел в столовую. Всё общество стояло между двух окон у небольшого стола с закуской. Сперанский в сером фраке с звездой, очевидно в том еще белом жилете и высоком белом галстухе, в которых он был в знаменитом заседании государственного совета, с веселым лицом стоял у стола. Гости окружали его. Магницкий, обращаясь к Михайлу Михайловичу, рассказывал анекдот. Сперанский слушал, вперед смеясь тому, что скажет Магницкий. В то время как князь Андрей вошел в комнату, слова Магницкого опять заглушились смехом. Громко басил Столыпин, пережевывая кусок хлеба с сыром; тихим смехом шипел Жерве, и тонко, отчетливо смеялся Сперанский.
Сперанский, всё еще смеясь, подал князю Андрею свою белую, нежную руку.
– Очень рад вас видеть, князь, – сказал он. – Минутку… обратился он к Магницкому, прерывая его рассказ. – У нас нынче уговор: обед удовольствия, и ни слова про дела. – И он опять обратился к рассказчику, и опять засмеялся.
Князь Андрей с удивлением и грустью разочарования слушал его смех и смотрел на смеющегося Сперанского. Это был не Сперанский, а другой человек, казалось князю Андрею. Всё, что прежде таинственно и привлекательно представлялось князю Андрею в Сперанском, вдруг стало ему ясно и непривлекательно.
За столом разговор ни на мгновение не умолкал и состоял как будто бы из собрания смешных анекдотов. Еще Магницкий не успел докончить своего рассказа, как уж кто то другой заявил свою готовность рассказать что то, что было еще смешнее. Анекдоты большею частью касались ежели не самого служебного мира, то лиц служебных. Казалось, что в этом обществе так окончательно было решено ничтожество этих лиц, что единственное отношение к ним могло быть только добродушно комическое. Сперанский рассказал, как на совете сегодняшнего утра на вопрос у глухого сановника о его мнении, сановник этот отвечал, что он того же мнения. Жерве рассказал целое дело о ревизии, замечательное по бессмыслице всех действующих лиц. Столыпин заикаясь вмешался в разговор и с горячностью начал говорить о злоупотреблениях прежнего порядка вещей, угрожая придать разговору серьезный характер. Магницкий стал трунить над горячностью Столыпина, Жерве вставил шутку и разговор принял опять прежнее, веселое направление.
Очевидно, Сперанский после трудов любил отдохнуть и повеселиться в приятельском кружке, и все его гости, понимая его желание, старались веселить его и сами веселиться. Но веселье это казалось князю Андрею тяжелым и невеселым. Тонкий звук голоса Сперанского неприятно поражал его, и неумолкавший смех своей фальшивой нотой почему то оскорблял чувство князя Андрея. Князь Андрей не смеялся и боялся, что он будет тяжел для этого общества. Но никто не замечал его несоответственности общему настроению. Всем было, казалось, очень весело.
Он несколько раз желал вступить в разговор, но всякий раз его слово выбрасывалось вон, как пробка из воды; и он не мог шутить с ними вместе.
Ничего не было дурного или неуместного в том, что они говорили, всё было остроумно и могло бы быть смешно; но чего то, того самого, что составляет соль веселья, не только не было, но они и не знали, что оно бывает.
После обеда дочь Сперанского с своей гувернанткой встали. Сперанский приласкал дочь своей белой рукой, и поцеловал ее. И этот жест показался неестественным князю Андрею.
