Клёпов, Сергей Алексеевич

Сергей Алексеевич Клёпов
Дата рождения	1900(1900)
Место рождения	Воронеж, Российская империя
Дата смерти	1972(1972)
Место смерти	Москва, СССР
Принадлежность	СССР СССР
Род войск	НКВД / МГБ
Годы службы	– 1953
Звание
Награды и премии
В отставке	рабочий (штамповщик)

Клёпов Сергей Алексеевич (1900, Воронеж — 1972) — деятель НКВД, генерал-майор (9 июля 1945 года), член ВКП(б) (1923).

Биография

Родился в 1900 году в городе Воронеж, в семье сапожника. Русский.

Окончил церковно-приходскую школу. С 1913 года ученик слесаря, а с 1915 год слесарь Воронежского паровозного депо.

В 1920 году поступил на службу в органы ЧК и служил в органах государственной безопасности на ж.д. транспорте.

22 марта 1936 присвоено звание «старший лейтенант государственной безопасности», 19 июля 1939 — «капитан государственной безопасности». С 1939 по февраль 1941 года — начальник Дорожно-транспортного отдела НКВД Львовской железной дороги; с 14 марта 1940 — майор государственной безопасности.

С февраля по июль 1941 года — начальник 6-го отдела 2-го управления НКГБ СССР. После объединения НКГБ и НКВД в июле 1941 года назначен начальником Управления НКВД по Смоленской области. С 30 сентября 1941 года — начальник вновь созданного Отдела по борьбе с бандитизмом НКВД СССР.

4 июня 1942 года назначен начальником Управления НКВД по Орджоникидзевскому краю с присвоением звания «старший майор государственной безопасности».

С декабря 1942 по май 1943 года — заместитель начальника 2-го управления НКВД СССР, затем до ноября 1946 года — заместитель начальника 3-го управления НКГБ — МГБ СССР. 14 февраля 1943 года присвоено звание «комиссар государственной безопасности», 9 июля 1945 года — «генерал-майор».

С ноября 1946 года — начальник Саксонского оперативного сектора Советской военной администрации в Германии. Руководил формированием сети органов госбезопасности на оккупированной территории Германии; пользовался покровительством заместителя главнокомандующего по делам гражданской администрации И. А. Серова. Оказался замешан в крупных хищениях трофейного имущества.

В 1947 году был арестован в Германии по обвинению в превышении власти и использовании служебного положения. Санкцию на арест дал И. В. Сталин по просьбе Министра государственной безопасности СССР В. С. Абакумова. Был доставлен в Москву, в МГБ, где от него потребовали показаний на И. А. Серова, Н. С. Хрущёва и Л. М. Кагановича. По собственному рассказу Клепова, он отказался дать такие показания и якобы ударил Абакумова, после чего был избит и посажен в камеру метр на метр, построенную из решёток, через которые все время пропускают сквозной воздух. После суточного пребывания в этой камере четыре месяца пролежал в госпитале.

Был приговорён к 10 годам лишения свободы; отбывал наказание на Волго-Донском канале.

11 июля 1953 в Президиум Совета Министров СССР было внесено предложение о пересмотре дела с целью его прекращения и полной реабилитации, подписанное Министром обороны СССР Н. Булганиным, Генеральным прокурором СССР Р. Руденко и А. Чепцовым. Освобождён 28 августа 1953 года, с октября 1953 года числился в запасе.

В 1954 году был реабилитирован, восстановлен в звании генерал-майора, однако в партии восстановлен не был. Работал штамповщиком на московском оборонном заводе № 2480.

Награды

• Орден Ленина (1945)
• два ордена Красного Знамени (1950, 3.11.1944)
• Орден Кутузова 2-й степени (8.3.1944)
• два ордена Отечественной войны 1-й степени (7.7.1944, 3.12.1944), Орден Отечественной войны 2-й степени (20.2.1945)

Ссылки

• [www.knowbysight.info/KKK/03190.asp Клепов Сергей Алексеевич] // Справочник по истории Коммунистической партии и Советского Союза 1898—1991.  (Проверено 8 февраля 2012)

Литература

• Петров Н. В. Первый председатель КГБ Иван Серов. — М.: Материк, 2005. — 414 с. — 2500 экз. — ISBN 5-85646-129-0.

Отрывок, характеризующий Клёпов, Сергей Алексеевич

– Я не считал себя вправе скрыть от вашей светлости того, что я видел… Войска в полном расстройстве…
– Вы видели? Вы видели?.. – нахмурившись, закричал Кутузов, быстро вставая и наступая на Вольцогена. – Как вы… как вы смеете!.. – делая угрожающие жесты трясущимися руками и захлебываясь, закричал он. – Как смоете вы, милостивый государь, говорить это мне. Вы ничего не знаете. Передайте от меня генералу Барклаю, что его сведения неверны и что настоящий ход сражения известен мне, главнокомандующему, лучше, чем ему.
Вольцоген хотел возразить что то, но Кутузов перебил его.
– Неприятель отбит на левом и поражен на правом фланге. Ежели вы плохо видели, милостивый государь, то не позволяйте себе говорить того, чего вы не знаете. Извольте ехать к генералу Барклаю и передать ему назавтра мое непременное намерение атаковать неприятеля, – строго сказал Кутузов. Все молчали, и слышно было одно тяжелое дыхание запыхавшегося старого генерала. – Отбиты везде, за что я благодарю бога и наше храброе войско. Неприятель побежден, и завтра погоним его из священной земли русской, – сказал Кутузов, крестясь; и вдруг всхлипнул от наступивших слез. Вольцоген, пожав плечами и скривив губы, молча отошел к стороне, удивляясь uber diese Eingenommenheit des alten Herrn. [на это самодурство старого господина. (нем.) ]
– Да, вот он, мой герой, – сказал Кутузов к полному красивому черноволосому генералу, который в это время входил на курган. Это был Раевский, проведший весь день на главном пункте Бородинского поля.
Раевский доносил, что войска твердо стоят на своих местах и что французы не смеют атаковать более. Выслушав его, Кутузов по французски сказал:
– Vous ne pensez donc pas comme lesautres que nous sommes obliges de nous retirer? [Вы, стало быть, не думаете, как другие, что мы должны отступить?]
– Au contraire, votre altesse, dans les affaires indecises c'est loujours le plus opiniatre qui reste victorieux, – отвечал Раевский, – et mon opinion… [Напротив, ваша светлость, в нерешительных делах остается победителем тот, кто упрямее, и мое мнение…]
– Кайсаров! – крикнул Кутузов своего адъютанта. – Садись пиши приказ на завтрашний день. А ты, – обратился он к другому, – поезжай по линии и объяви, что завтра мы атакуем.
Пока шел разговор с Раевским и диктовался приказ, Вольцоген вернулся от Барклая и доложил, что генерал Барклай де Толли желал бы иметь письменное подтверждение того приказа, который отдавал фельдмаршал.
Кутузов, не глядя на Вольцогена, приказал написать этот приказ, который, весьма основательно, для избежания личной ответственности, желал иметь бывший главнокомандующий.
И по неопределимой, таинственной связи, поддерживающей во всей армии одно и то же настроение, называемое духом армии и составляющее главный нерв войны, слова Кутузова, его приказ к сражению на завтрашний день, передались одновременно во все концы войска.
Далеко не самые слова, не самый приказ передавались в последней цепи этой связи. Даже ничего не было похожего в тех рассказах, которые передавали друг другу на разных концах армии, на то, что сказал Кутузов; но смысл его слов сообщился повсюду, потому что то, что сказал Кутузов, вытекало не из хитрых соображений, а из чувства, которое лежало в душе главнокомандующего, так же как и в душе каждого русского человека.
И узнав то, что назавтра мы атакуем неприятеля, из высших сфер армии услыхав подтверждение того, чему они хотели верить, измученные, колеблющиеся люди утешались и ободрялись.


Полк князя Андрея был в резервах, которые до второго часа стояли позади Семеновского в бездействии, под сильным огнем артиллерии. Во втором часу полк, потерявший уже более двухсот человек, был двинут вперед на стоптанное овсяное поле, на тот промежуток между Семеновским и курганной батареей, на котором в этот день были побиты тысячи людей и на который во втором часу дня был направлен усиленно сосредоточенный огонь из нескольких сот неприятельских орудий.
Не сходя с этого места и не выпустив ни одного заряда, полк потерял здесь еще третью часть своих людей. Спереди и в особенности с правой стороны, в нерасходившемся дыму, бубухали пушки и из таинственной области дыма, застилавшей всю местность впереди, не переставая, с шипящим быстрым свистом, вылетали ядра и медлительно свистевшие гранаты. Иногда, как бы давая отдых, проходило четверть часа, во время которых все ядра и гранаты перелетали, но иногда в продолжение минуты несколько человек вырывало из полка, и беспрестанно оттаскивали убитых и уносили раненых.
С каждым новым ударом все меньше и меньше случайностей жизни оставалось для тех, которые еще не были убиты. Полк стоял в батальонных колоннах на расстоянии трехсот шагов, но, несмотря на то, все люди полка находились под влиянием одного и того же настроения. Все люди полка одинаково были молчаливы и мрачны. Редко слышался между рядами говор, но говор этот замолкал всякий раз, как слышался попавший удар и крик: «Носилки!» Большую часть времени люди полка по приказанию начальства сидели на земле. Кто, сняв кивер, старательно распускал и опять собирал сборки; кто сухой глиной, распорошив ее в ладонях, начищал штык; кто разминал ремень и перетягивал пряжку перевязи; кто старательно расправлял и перегибал по новому подвертки и переобувался. Некоторые строили домики из калмыжек пашни или плели плетеночки из соломы жнивья. Все казались вполне погружены в эти занятия. Когда ранило и убивало людей, когда тянулись носилки, когда наши возвращались назад, когда виднелись сквозь дым большие массы неприятелей, никто не обращал никакого внимания на эти обстоятельства. Когда же вперед проезжала артиллерия, кавалерия, виднелись движения нашей пехоты, одобрительные замечания слышались со всех сторон. Но самое большое внимание заслуживали события совершенно посторонние, не имевшие никакого отношения к сражению. Как будто внимание этих нравственно измученных людей отдыхало на этих обычных, житейских событиях. Батарея артиллерии прошла пред фронтом полка. В одном из артиллерийских ящиков пристяжная заступила постромку. «Эй, пристяжную то!.. Выправь! Упадет… Эх, не видят!.. – по всему полку одинаково кричали из рядов. В другой раз общее внимание обратила небольшая коричневая собачонка с твердо поднятым хвостом, которая, бог знает откуда взявшись, озабоченной рысцой выбежала перед ряды и вдруг от близко ударившего ядра взвизгнула и, поджав хвост, бросилась в сторону. По всему полку раздалось гоготанье и взвизги. Но развлечения такого рода продолжались минуты, а люди уже более восьми часов стояли без еды и без дела под непроходящим ужасом смерти, и бледные и нахмуренные лица все более бледнели и хмурились.