Кмита-Чернобыльский, Филон Семёнович

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск
Филон Семёнович Кмита-Чернобыльский

<tr><td colspan="2" style="text-align: center;">Фрагмент картины Яна Матейко «Баторий под Псковом»</td></tr><tr><td colspan="2" style="text-align: center; border-top: solid darkgray 1px;"></td></tr>

староста Оршанский
1566 — 29 ноября 1587
Предшественник: Андрей Одинцевич
Преемник: Андрей Сапега
воевода Смоленский
1580 — 29 ноября 1587
Предшественник: Юрий Остик
Преемник: Ян Валминский
 
Рождение: 19 марта 1530(1530-03-19)
Смерть: 29 ноября 1587(1587-11-29) (57 лет)
Род: Кмиты
Отец: Семён Матвеевич Кмита
Мать: Татьяна Крошинская
Супруга: Анастасия Горностай
София Ходкевич
Дети: от второго брака: Иеремия Кмита
Лазарь Кмита
София Кмита
Богдана Кмита

Филон Семёнович Кмита-Чернобыльский (19 марта 1530 — 29 ноября 1587) — оршанский староста (с 1566) и смоленский воевода (с 1580), сын Семёна Кмиты и Татьяны Крошинской. За военные заслуги Сигизмунд II Август пожаловал ему в вечное пользование Чернобыльское владение под Киевом[1]. От названия Чернобыльского замка и происходит вторая часть его фамилии (придомок).





Биография

Филон Кмита родился в 1530 году, происходил из шляхетского рода Кмитов Киевского воеводства. Активно участвовал в войнах Великого княжества Литовского с Русским государством.

В 1562 г. как держатель замка Остёр около Киева во главе 300 всадников разбил 2-х тысячный отряд русских войск. Во главе отряда из 1400 всадников разграбил и сжёг посад Чернигова. Вместе с ротой Острожского победил более крупный русский отряд князя Мещерского. С 1000 всадников осуществил рейд к Стародубу, возвращаясь разбил русский отряд на реке Снов.

В январе 1564 г. защищал с юго-запада наступление главных сил войск Великого княжества Литовского под командованием Николая Радзивилла на Полоцк. Используя победу Николая Радзивилла над Иваном Шуйским в Ульской битве (Битва при Чашниках) Филон Кмита с небольшим отрядом в 200 воинов не допустил соединения войска князя Петра Серебряного-Оболенского, которое двигалось к Орше из Вязьмы, с войсками Ивана Шуйского. Во время битвы, которая произошла 2 февраля 1564 г., вынудил князя Петра Серебряного-Оболенского отступить от Орши к Смоленску. Летом 1565 г. во главе 1600 всадников вступил в Северскую землю и взял Почеп. В 1566 г. за военные заслуги получил во владение Чернобыль.

С 1566 г. — Оршанский староста. В 1568 г. c 4000-м отрядом воевал на Смоленщине, разбил часть смоленского гарнизона, осуществил рейд на Вязьму. В 1577 г. король Польский и Великий князь Литовский Стефан Баторий направил Оршанскому старосте Филону Кмите-Чернобыльскому окружную королевскую грамоту, в которой запрещал пограничным жителям совершать рейды в пределы Русского государства.

В 1579 г. отряд под командованием Кмиты-Чернобыльского осуществил поход на Смоленск. В том же году участвовал в походе Стефана Батория на Полоцк. С 1580 года сенатор Речи Посполитой и воевода смоленский (номинально, так как Смоленск не находился в составе Речи Посполитой). Во время похода Стефана Батория на Великие Луки с 9-тысячным войском Филон Кмита-Чернобыльский ворвался на Смоленщину, но потерпел поражение в битве при Настасьино и вернулся к Орше. Назначен наместником в Великих Луках. В период 1580—1581 годах организовал успешный поход по завоеванию города Холм, проводил рейды вглубь Русского государства. В 1581 году со своей хоругвью (50 всадников) принял участие в походе Стефана Батория на Псков.

Умер 29 ноября 1587 года.

Семья и дети

Был дважды женат. Его первой женой была Анастасия Горностай (ум. до 1563), вдова князя Григория Васильевича Сангушко (? — 1555). Вторично женился на Софии Григорьевне Ходкевич, дочери каштеляна виленского и гетмана великого литовского Григория Ходкевича (ок. 15131572). Дети от второго брака:

  • Иеремия Кмита - умер в раннем возрасте.
  • Лазарь Кмита (? - 1595) - умер в молодом возрасте, не оставив потомства.
  • София Кмита - замужем за Лукашем Сапегой. После смерти брата Лазаря, не имевшего детей, стала хозяйкой части отцовского наследства, а именно Чернобыльской волости.
  • Богдана Кмита - замужем за князем Юрием Друцким-Горским. Также получила часть отцовского наследства после смерти бездетного брата Лазаря, а именно Веледницкую волость.

Эпистолярное наследие

В период 1573—1574 (по другим сведениям, 1567—1587) состоялась переписка (так называемые листы[2]) Оршанского старосты и Смоленского воеводы Филона Кмиты-Чернобыльского с королём Польским и Великим князем Литовским и государственными особами Великого княжества Литовского. Эти листы (их сохранилось 30) — служебные донесения о военно-политическом положении на восточном рубеже Великого княжества Литовского с Русским государством. В некоторых листах Оршанский староста затрагивает острые социальные вопросы Речи Посполитой, резко высказывается о нравах магнатов и шляхты. За двадцать лет до Эриха Лясоты, вне связи с мощами в Киево-Печерской лавре, Филон Кмита Чернобыльский в письме Троцкому каштеляну Остафию Воловичу упоминает былинного богатыря Илью Муравленина.

Листы публиковались в 1844 году и в 1975 году[3]. Оригиналы хранятся в отделе рукописей Центральной научной библиотеки Белорусской академии наук.

См. также

Напишите отзыв о статье "Кмита-Чернобыльский, Филон Семёнович"

Примечания

  1. С.Асiноўскi. Орша. Залатыя стрэлы на блакiтным полi — с.121
  2. [starbel.narod.ru/kmita/kmita.htm листы Филона Кмиты-Чернобыльского на сайте starbel.narod.ru]. [www.webcitation.org/694ga6h7Q Архивировано из первоисточника 11 июля 2012].
  3. А. Ф. Коршунаў. Помнікі старажытнай беларускай пісьменнасці

Литература

  • С. Асiноўскi. Орша. Залатыя стрэлы на блакiтным полi — Мiнск, 1997 г., с.120-124, с.130, с.134-135.  (белор.)
  • Кміта-Чарнабыльскі // Энцыклапедыя гісторыі Беларусі — Мінск, 1993 г., т.4, с.207.  (белор.)
  • Кміта-Чарнабыльскі // Вялікае княства Літоўскае: Энцыклапедыя — Мінск, 2005 г., т.2, с.111.  (белор.)
  • А. Ф. Коршунаў. Помнікі старажытнай беларускай пісьменнасці — Мiнск, 1975 г.  (белор.)
  • І. Саверчанка. Эпісталярная спадчына Філона Кміты-Чарнабыльскага // Беларускі гістарычны часопіс. 2006. № 5., с.29-33.  (белор.)

Отрывок, характеризующий Кмита-Чернобыльский, Филон Семёнович



На другой день князь Андрей вспомнил вчерашний бал, но не на долго остановился на нем мыслями. «Да, очень блестящий был бал. И еще… да, Ростова очень мила. Что то в ней есть свежее, особенное, не петербургское, отличающее ее». Вот всё, что он думал о вчерашнем бале, и напившись чаю, сел за работу.
Но от усталости или бессонницы (день был нехороший для занятий, и князь Андрей ничего не мог делать) он всё критиковал сам свою работу, как это часто с ним бывало, и рад был, когда услыхал, что кто то приехал.
Приехавший был Бицкий, служивший в различных комиссиях, бывавший во всех обществах Петербурга, страстный поклонник новых идей и Сперанского и озабоченный вестовщик Петербурга, один из тех людей, которые выбирают направление как платье – по моде, но которые по этому то кажутся самыми горячими партизанами направлений. Он озабоченно, едва успев снять шляпу, вбежал к князю Андрею и тотчас же начал говорить. Он только что узнал подробности заседания государственного совета нынешнего утра, открытого государем, и с восторгом рассказывал о том. Речь государя была необычайна. Это была одна из тех речей, которые произносятся только конституционными монархами. «Государь прямо сказал, что совет и сенат суть государственные сословия ; он сказал, что правление должно иметь основанием не произвол, а твердые начала . Государь сказал, что финансы должны быть преобразованы и отчеты быть публичны», рассказывал Бицкий, ударяя на известные слова и значительно раскрывая глаза.
– Да, нынешнее событие есть эра, величайшая эра в нашей истории, – заключил он.
Князь Андрей слушал рассказ об открытии государственного совета, которого он ожидал с таким нетерпением и которому приписывал такую важность, и удивлялся, что событие это теперь, когда оно совершилось, не только не трогало его, но представлялось ему более чем ничтожным. Он с тихой насмешкой слушал восторженный рассказ Бицкого. Самая простая мысль приходила ему в голову: «Какое дело мне и Бицкому, какое дело нам до того, что государю угодно было сказать в совете! Разве всё это может сделать меня счастливее и лучше?»
И это простое рассуждение вдруг уничтожило для князя Андрея весь прежний интерес совершаемых преобразований. В этот же день князь Андрей должен был обедать у Сперанского «en petit comite«, [в маленьком собрании,] как ему сказал хозяин, приглашая его. Обед этот в семейном и дружеском кругу человека, которым он так восхищался, прежде очень интересовал князя Андрея, тем более что до сих пор он не видал Сперанского в его домашнем быту; но теперь ему не хотелось ехать.
В назначенный час обеда, однако, князь Андрей уже входил в собственный, небольшой дом Сперанского у Таврического сада. В паркетной столовой небольшого домика, отличавшегося необыкновенной чистотой (напоминающей монашескую чистоту) князь Андрей, несколько опоздавший, уже нашел в пять часов собравшееся всё общество этого petit comite, интимных знакомых Сперанского. Дам не было никого кроме маленькой дочери Сперанского (с длинным лицом, похожим на отца) и ее гувернантки. Гости были Жерве, Магницкий и Столыпин. Еще из передней князь Андрей услыхал громкие голоса и звонкий, отчетливый хохот – хохот, похожий на тот, каким смеются на сцене. Кто то голосом, похожим на голос Сперанского, отчетливо отбивал: ха… ха… ха… Князь Андрей никогда не слыхал смеха Сперанского, и этот звонкий, тонкий смех государственного человека странно поразил его.
Князь Андрей вошел в столовую. Всё общество стояло между двух окон у небольшого стола с закуской. Сперанский в сером фраке с звездой, очевидно в том еще белом жилете и высоком белом галстухе, в которых он был в знаменитом заседании государственного совета, с веселым лицом стоял у стола. Гости окружали его. Магницкий, обращаясь к Михайлу Михайловичу, рассказывал анекдот. Сперанский слушал, вперед смеясь тому, что скажет Магницкий. В то время как князь Андрей вошел в комнату, слова Магницкого опять заглушились смехом. Громко басил Столыпин, пережевывая кусок хлеба с сыром; тихим смехом шипел Жерве, и тонко, отчетливо смеялся Сперанский.
Сперанский, всё еще смеясь, подал князю Андрею свою белую, нежную руку.
– Очень рад вас видеть, князь, – сказал он. – Минутку… обратился он к Магницкому, прерывая его рассказ. – У нас нынче уговор: обед удовольствия, и ни слова про дела. – И он опять обратился к рассказчику, и опять засмеялся.
Князь Андрей с удивлением и грустью разочарования слушал его смех и смотрел на смеющегося Сперанского. Это был не Сперанский, а другой человек, казалось князю Андрею. Всё, что прежде таинственно и привлекательно представлялось князю Андрею в Сперанском, вдруг стало ему ясно и непривлекательно.
За столом разговор ни на мгновение не умолкал и состоял как будто бы из собрания смешных анекдотов. Еще Магницкий не успел докончить своего рассказа, как уж кто то другой заявил свою готовность рассказать что то, что было еще смешнее. Анекдоты большею частью касались ежели не самого служебного мира, то лиц служебных. Казалось, что в этом обществе так окончательно было решено ничтожество этих лиц, что единственное отношение к ним могло быть только добродушно комическое. Сперанский рассказал, как на совете сегодняшнего утра на вопрос у глухого сановника о его мнении, сановник этот отвечал, что он того же мнения. Жерве рассказал целое дело о ревизии, замечательное по бессмыслице всех действующих лиц. Столыпин заикаясь вмешался в разговор и с горячностью начал говорить о злоупотреблениях прежнего порядка вещей, угрожая придать разговору серьезный характер. Магницкий стал трунить над горячностью Столыпина, Жерве вставил шутку и разговор принял опять прежнее, веселое направление.
Очевидно, Сперанский после трудов любил отдохнуть и повеселиться в приятельском кружке, и все его гости, понимая его желание, старались веселить его и сами веселиться. Но веселье это казалось князю Андрею тяжелым и невеселым. Тонкий звук голоса Сперанского неприятно поражал его, и неумолкавший смех своей фальшивой нотой почему то оскорблял чувство князя Андрея. Князь Андрей не смеялся и боялся, что он будет тяжел для этого общества. Но никто не замечал его несоответственности общему настроению. Всем было, казалось, очень весело.
Он несколько раз желал вступить в разговор, но всякий раз его слово выбрасывалось вон, как пробка из воды; и он не мог шутить с ними вместе.
Ничего не было дурного или неуместного в том, что они говорили, всё было остроумно и могло бы быть смешно; но чего то, того самого, что составляет соль веселья, не только не было, но они и не знали, что оно бывает.