Кнакфус, Мартин

Мартин Кнакфус
Marcin Knackfus
Основные сведения
Страна	Речь Посполитая
Место рождения	Вулка, Мазовецкое воеводство
Место смерти	Вильно
Работы и достижения
Работал в городах	Вильно
Архитектурный стиль	ранний классицизм
Важнейшие постройки	Астрономическая обсерватория Главной литовской школы

Ма́ртин Кна́кфус (польск. Marcin Knackfus, лит. Martynas Knakfusas (ок. 1740, Вулка Варшавского воеводства — около 1821, Литва) — архитектор раннего классицизма, работавший в Литве.

Биография

Деятельность начал в Варшаве. Учился у работавших в Варшаве архитекторов Эфраима Шрёгера (Schroeger), Симона Богумила Цуга (Zug), испытал влияние Д. Мерлини.

Переселившись в Вильну, Кнакфус некоторое время работал у епископа Игнатия Масальского. Стал капитаном войска ВКЛ. В 1773—1775 годах преподавал в Виленском университете. В 1782—1794 годах архитектор Главной виленской школы. Участвовал в восстании 1794 года.

Творчество

Проектировал и реконструировал здания общественного значения, дома и дворцы мещан и вельмож в Вильне и крупные усадебные ансамбли. Не всё наследие Кнакфуса надёжно подтверждается документами: часть построек связывают с его именем исходя из сходства с подлинными его произведениями общей композиции или отдельных фрагментов. Его произведениям присущи умеренность форм, рациональность и простота, ориентированные на французский классицизм стиля Людовика XVI и традиции позднего Ренессанса).

По проекту Кнакфуса в 1783—1792 годах построен костёл Святого Иакова в Куртувенай (Шяуляйский район). Костёл трёхнефный с высоким корпусом и более низким пресбитерием. Двухбашенная композиция главного фасада формами отчасти продолжает традиции виленского барокко и вместе с тем содержат элементы классицизма.

Сочетание элементов барокко и классицизма отчётливо в спроектированном Кнакфусом в 1773 году костёле Пресвятой Троицы в Трошкунай — базиликального типа без башни в форме латинского креста в плане. Главный фасад образует своеобразный портик из двух пар колонн дорического ордера. В 1789—1790 годах Кнакфус руководил строительством доминиканского костёла в Тракай. В 1787 по его проекту был построен алтарь в костёле Всех Святых в Вильне.

Реконструировал также Зелёный мост через Вилию (1791) в Вильне, вёл надзор над реконструкцией и строительством зданий Виленского университета. Кнакфус проектировал также дворец в Паэжяряй (1795—1799; Вилкавишский район).

Дворец Бжостовских

Предполагается, что по проекту Кнакфуса в 1769 году были декорированы фасад и интерьер двухэтажного дворца Бжостовских, расположенного на углу улиц Университето (Universiteto g.) и Доминикону (Dominikonų g. 18/2), принадлежавший в то время известному магнату Павлу Ксаверию Бжостовскому, затем проданный Якубу Нагурскому, а позднее принадлежавший Огинским. Здание реконструировалось в 1957 году и несколько раз позднее, часть его первого этажа ныне занимает аптека и салон оптики, часть здания отведена под жилые помещения.

Астрономическая обсерватория

К числу наиболее выдающихся общественных зданий, созданных Кнакфусом, относится южная пристройка астрономической обсерватории Главной литовской школы (впоследствии Виленского университета; 1782—1788). В спроектированной по принципиальным указаниям Мартина Почобута пристройке использованы формы раннего классицизма. Две симметричные боковые башни, предназначенные для астрономических наблюдений, придают зданию грациозную вертикальность. Высокий цоколь и дорический антаблемент, над которым возвышается аттик, образуют горизонтальные сечения фасада. Фриз украшают знаки Зодиака в метопах.

Дворец епископа в Верках

Около 1780 года епископ Игнацы Якуб Масальский поручил Кнакфусу реконструкцию летней резиденции в Верках. По проекту Кнакфуса были построены восточная и западная офицыны и начато строительство центрального дворца (позднее работу продолжил Лауринас Стуока-Гуцявичюс).

Дворец Сулистровского

Кнакфусу принадлежит проект дворец Сулистровского в Вильне (улица Скапо, 4; известен также как дворец Лопацинских). Ось симметрии акцентируют имитирующие портик ионические полуколонны и треугольный фронтон, тимпан которого украшает картуш с гербом. Углы дворца подчёркнуты рустом.

Дворец Шуазелей (де Реусов)

К дворцу Шуазелей, известному также как дворец де Реусов (Дворцовая площадь, затем площадь Муравьёва, в межвоенные годы площадь Наполеона, после Второй мировой войны площадь Кутузова, ныне площадь С. Дауканто, S. Daukanto a. 2 / Universiteto g. 10), предположительно по проекту Кнакфуса пристроен величественный портик в духе зрелого классицизма. Расположенные на равных расстояниях четыре ионические колонны подпирают массивный антаблемент и фронтон. Ритм колонн повторяется пилястрами на стене. Монументальный портик является одним из акцентов композиции площади.

Дворец Абрамовичей

В 1801—1806 годах Кнакфус реконструировал дворец Абрамовичей в Вильне (Большая улица, ныне Вильнюсская консерватория имени Юозаса Таллат-Кялпши на улице Диджёйи, Didžioji g. 36) из четырёх корпусов.

Западный корпус был перестроен в формах раннего классицизма, особенно отчётливых в главном фасаде с фронтоном на четырёх ионических колоннах и ионическими пилястрами между окнами.

Дворец Тизенгауза

Архитектор занимался также реконструкцией дворца Фиттинхофа (известного также как дворец Тизенгаузов; угол Немецкой (ныне Вокечю) и Трокской улиц (Траку) (Vokiečių g. 28 / Trakų g. 17), предположительно, около 1790 года.

Память

В память о Мартине Кнакфусе установленая мемориальная таблица во дворе Вильнюсской художественной академии.

Литература

• Lietuvos architektūros istorija. T. II: Nuo XVII a. pradžios iki XIX a. vidurio. Vilnius: Mokslo ir enciklopedijų leidykla, 1994. ISBN 5-420-00583-3. P. 275—285. (лит.)
• Литва. Краткая энциклопедия. Вильнюс: Главная редакция энциклопедий, 1989. С. 321.

Ссылки

• [www.muziejai.lt/prev_vers/Klasicizmas/klasicizm_dailininkai.htm#MARTYNAS Martynas Knakfusas] (лит.). Vilniaus klasicizmo dailininkai. Lietuvos dailės muziejus (2000). Проверено 26 января 2014.

Отрывок, характеризующий Кнакфус, Мартин

– Нет, я не спала, – сказала княжна Марья, отрицательно покачав головой. Невольно подчиняясь отцу, она теперь так же, как он говорил, старалась говорить больше знаками и как будто тоже с трудом ворочая язык.
– Душенька… – или – дружок… – Княжна Марья не могла разобрать; но, наверное, по выражению его взгляда, сказано было нежное, ласкающее слово, которого он никогда не говорил. – Зачем не пришла?
«А я желала, желала его смерти! – думала княжна Марья. Он помолчал.
– Спасибо тебе… дочь, дружок… за все, за все… прости… спасибо… прости… спасибо!.. – И слезы текли из его глаз. – Позовите Андрюшу, – вдруг сказал он, и что то детски робкое и недоверчивое выразилось в его лице при этом спросе. Он как будто сам знал, что спрос его не имеет смысла. Так, по крайней мере, показалось княжне Марье.
– Я от него получила письмо, – отвечала княжна Марья.
Он с удивлением и робостью смотрел на нее.
– Где же он?
– Он в армии, mon pere, в Смоленске.
Он долго молчал, закрыв глаза; потом утвердительно, как бы в ответ на свои сомнения и в подтверждение того, что он теперь все понял и вспомнил, кивнул головой и открыл глаза.
– Да, – сказал он явственно и тихо. – Погибла Россия! Погубили! – И он опять зарыдал, и слезы потекли у него из глаз. Княжна Марья не могла более удерживаться и плакала тоже, глядя на его лицо.
Он опять закрыл глаза. Рыдания его прекратились. Он сделал знак рукой к глазам; и Тихон, поняв его, отер ему слезы.
Потом он открыл глаза и сказал что то, чего долго никто не мог понять и, наконец, понял и передал один Тихон. Княжна Марья отыскивала смысл его слов в том настроении, в котором он говорил за минуту перед этим. То она думала, что он говорит о России, то о князе Андрее, то о ней, о внуке, то о своей смерти. И от этого она не могла угадать его слов.
– Надень твое белое платье, я люблю его, – говорил он.
Поняв эти слова, княжна Марья зарыдала еще громче, и доктор, взяв ее под руку, вывел ее из комнаты на террасу, уговаривая ее успокоиться и заняться приготовлениями к отъезду. После того как княжна Марья вышла от князя, он опять заговорил о сыне, о войне, о государе, задергал сердито бровями, стал возвышать хриплый голос, и с ним сделался второй и последний удар.
Княжна Марья остановилась на террасе. День разгулялся, было солнечно и жарко. Она не могла ничего понимать, ни о чем думать и ничего чувствовать, кроме своей страстной любви к отцу, любви, которой, ей казалось, она не знала до этой минуты. Она выбежала в сад и, рыдая, побежала вниз к пруду по молодым, засаженным князем Андреем, липовым дорожкам.
– Да… я… я… я. Я желала его смерти. Да, я желала, чтобы скорее кончилось… Я хотела успокоиться… А что ж будет со мной? На что мне спокойствие, когда его не будет, – бормотала вслух княжна Марья, быстрыми шагами ходя по саду и руками давя грудь, из которой судорожно вырывались рыдания. Обойдя по саду круг, который привел ее опять к дому, она увидала идущих к ней навстречу m lle Bourienne (которая оставалась в Богучарове и не хотела оттуда уехать) и незнакомого мужчину. Это был предводитель уезда, сам приехавший к княжне с тем, чтобы представить ей всю необходимость скорого отъезда. Княжна Марья слушала и не понимала его; она ввела его в дом, предложила ему завтракать и села с ним. Потом, извинившись перед предводителем, она подошла к двери старого князя. Доктор с встревоженным лицом вышел к ней и сказал, что нельзя.
– Идите, княжна, идите, идите!
Княжна Марья пошла опять в сад и под горой у пруда, в том месте, где никто не мог видеть, села на траву. Она не знала, как долго она пробыла там. Чьи то бегущие женские шаги по дорожке заставили ее очнуться. Она поднялась и увидала, что Дуняша, ее горничная, очевидно, бежавшая за нею, вдруг, как бы испугавшись вида своей барышни, остановилась.
– Пожалуйте, княжна… князь… – сказала Дуняша сорвавшимся голосом.
– Сейчас, иду, иду, – поспешно заговорила княжна, не давая времени Дуняше договорить ей то, что она имела сказать, и, стараясь не видеть Дуняши, побежала к дому.
– Княжна, воля божья совершается, вы должны быть на все готовы, – сказал предводитель, встречая ее у входной двери.
– Оставьте меня. Это неправда! – злобно крикнула она на него. Доктор хотел остановить ее. Она оттолкнула его и подбежала к двери. «И к чему эти люди с испуганными лицами останавливают меня? Мне никого не нужно! И что они тут делают? – Она отворила дверь, и яркий дневной свет в этой прежде полутемной комнате ужаснул ее. В комнате были женщины и няня. Они все отстранились от кровати, давая ей дорогу. Он лежал все так же на кровати; но строгий вид его спокойного лица остановил княжну Марью на пороге комнаты.
«Нет, он не умер, это не может быть! – сказала себе княжна Марья, подошла к нему и, преодолевая ужас, охвативший ее, прижала к щеке его свои губы. Но она тотчас же отстранилась от него. Мгновенно вся сила нежности к нему, которую она чувствовала в себе, исчезла и заменилась чувством ужаса к тому, что было перед нею. «Нет, нет его больше! Его нет, а есть тут же, на том же месте, где был он, что то чуждое и враждебное, какая то страшная, ужасающая и отталкивающая тайна… – И, закрыв лицо руками, княжна Марья упала на руки доктора, поддержавшего ее.
В присутствии Тихона и доктора женщины обмыли то, что был он, повязали платком голову, чтобы не закостенел открытый рот, и связали другим платком расходившиеся ноги. Потом они одели в мундир с орденами и положили на стол маленькое ссохшееся тело. Бог знает, кто и когда позаботился об этом, но все сделалось как бы само собой. К ночи кругом гроба горели свечи, на гробу был покров, на полу был посыпан можжевельник, под мертвую ссохшуюся голову была положена печатная молитва, а в углу сидел дьячок, читая псалтырь.
Как лошади шарахаются, толпятся и фыркают над мертвой лошадью, так в гостиной вокруг гроба толпился народ чужой и свой – предводитель, и староста, и бабы, и все с остановившимися испуганными глазами, крестились и кланялись, и целовали холодную и закоченевшую руку старого князя.


Богучарово было всегда, до поселения в нем князя Андрея, заглазное именье, и мужики богучаровские имели совсем другой характер от лысогорских. Они отличались от них и говором, и одеждой, и нравами. Они назывались степными. Старый князь хвалил их за их сносливость в работе, когда они приезжали подсоблять уборке в Лысых Горах или копать пруды и канавы, но не любил их за их дикость.
Последнее пребывание в Богучарове князя Андрея, с его нововведениями – больницами, школами и облегчением оброка, – не смягчило их нравов, а, напротив, усилило в них те черты характера, которые старый князь называл дикостью. Между ними всегда ходили какие нибудь неясные толки, то о перечислении их всех в казаки, то о новой вере, в которую их обратят, то о царских листах каких то, то о присяге Павлу Петровичу в 1797 году (про которую говорили, что тогда еще воля выходила, да господа отняли), то об имеющем через семь лет воцариться Петре Феодоровиче, при котором все будет вольно и так будет просто, что ничего не будет. Слухи о войне в Бонапарте и его нашествии соединились для них с такими же неясными представлениями об антихристе, конце света и чистой воле.
В окрестности Богучарова были всё большие села, казенные и оброчные помещичьи. Живущих в этой местности помещиков было очень мало; очень мало было также дворовых и грамотных, и в жизни крестьян этой местности были заметнее и сильнее, чем в других, те таинственные струи народной русской жизни, причины и значение которых бывают необъяснимы для современников. Одно из таких явлений было проявившееся лет двадцать тому назад движение между крестьянами этой местности к переселению на какие то теплые реки. Сотни крестьян, в том числе и богучаровские, стали вдруг распродавать свой скот и уезжать с семействами куда то на юго восток. Как птицы летят куда то за моря, стремились эти люди с женами и детьми туда, на юго восток, где никто из них не был. Они поднимались караванами, поодиночке выкупались, бежали, и ехали, и шли туда, на теплые реки. Многие были наказаны, сосланы в Сибирь, многие с холода и голода умерли по дороге, многие вернулись сами, и движение затихло само собой так же, как оно и началось без очевидной причины. Но подводные струи не переставали течь в этом народе и собирались для какой то новой силы, имеющей проявиться так же странно, неожиданно и вместе с тем просто, естественно и сильно. Теперь, в 1812 м году, для человека, близко жившего с народом, заметно было, что эти подводные струи производили сильную работу и были близки к проявлению.