Кнаппертсбуш, Ганс

Ганс Кнаппертсбуш Hans Knappertsbusch
Основная информация
Дата рождения	12 марта 1888(1888-03-12)
Место рождения	Эльберфельд
Дата смерти	25 октября 1965(1965-10-25) (77 лет)
Место смерти	Мюнхен
Страна	Германия Германия
Профессии	дирижёр

Ганс Кнаппертсбуш (иногда Ханс Кнаппертсбуш, нем. Hans Knappertsbusch; 12 марта 1888, Эльберфельд — 25 октября 1965, Мюнхен) — немецкий дирижёр. Более всего известен как исполнитель музыки Вагнера, Брукнера и Брамса.

Биография

Ганс Кнаппертсбуш родился в Эльберфельде (ныне в составе Вупперталя) в семье фабриканта. Его родители вдохновили его на первый дирижёрский опыт в возрасте двенадцати лет, но впоследствии воспротивились его желанию сделать музыку своей профессией. Только после смерти отца он смог учиться в Кёльнской консерватории по классам дирижирования и фортепиано (а также изучать философию и музыковедение в Боннском университете). Кнаппертсбуш написал диссертацию на тему «Образ Кундри в „Парсифале“ Вагнера», но не защитил из-за дирижёрских обязанностей, занимавших много времени.

В 1909—1912 гг. работал в небольших театрах. В то же время принимал участие в вагнеровском фестивале в Байрейте в качестве ассистента его тогдашних руководителей Зигфрида Вагнера и Ганса Рихтера. В возрасте двадцати пяти лет стал музыкальным руководителем вагнеровского фестиваля в Голландии.

В 1918 году Кнаппертсбуш был приглашён в Лейпциг. В 1919 году принял пост генеральмузикдиректора в Дессау, став самым молодым дирижёром Германии, имевшим такой пост.

С 1922 года работал в Мюнхене, пустив в этом городе глубокие корни. Но во время нацистского режима непокорность и прямолинейность Кнаппертсбуша привели к тому, что в октябре 1935 года его вынудили уйти с поста интенданта Баварской государственной оперы и покинуть Мюнхен.

До окончания войны дирижёр работал в Вене, тесно сотрудничая с Венским филармоническим оркестром. В Австрии он много и охотно работал и до, и после войны, до тех пор, пока ключевые посты там не занял Герберт фон Караян, с которым у Кнаппертсбуша были весьма напряжённые отношения. В 1937—1955 годах Кнаппертсбуш также участвовал в Зальцбургском фестивале.

В 1945 году Кнаппертсбуш с радостью вернулся в Мюнхен, но зимой того же года оккупационные власти без особого повода запретили ему публично выступать. Он был слишком горд, чтобы защищаться и дождался того, что недоразумение было улажено и ему принесли извинения. После этого он выступал в Бамберге и Берлине, и, наконец, после долгого перерыва, возобновил свою деятельность в Мюнхене.

В 1951—1964 годах принимал участие в вагнеровском фестивале в Байрейте. В 1957 и 1959 годах Кнаппертсбуш дирижировал вагнеровскими спектаклями в Милане (театр Ла Скала).

Похоронен в Мюнхене на Богенхаузенском кладбище.

Записи спектаклей по опере Вагнера «Парсифаль» под управлением Кнаппертсбуша, сделанные в 1951 и 1962 годах на Байройтском фестивале, относят к эталонными.

Ссылки

• [www.knappertsbusch.de/ Сайт, посвящённый дирижёру]
• [www.trovar.com/kna.html Дискография]
• [www.syuzo.com/kna-archiv/kna-concert.html Hans Knappertsbusch Concert Register]
• [heldentenor.narod.ru/conductor/kna.htm]

Отрывок, характеризующий Кнаппертсбуш, Ганс

Графиня заплакала.
– Да, да, маменька, очень тяжелые времена! – сказал Берг.
Наташа вышла вместе с отцом и, как будто с трудом соображая что то, сначала пошла за ним, а потом побежала вниз.
На крыльце стоял Петя, занимавшийся вооружением людей, которые ехали из Москвы. На дворе все так же стояли заложенные подводы. Две из них были развязаны, и на одну из них влезал офицер, поддерживаемый денщиком.
– Ты знаешь за что? – спросил Петя Наташу (Наташа поняла, что Петя разумел: за что поссорились отец с матерью). Она не отвечала.
– За то, что папенька хотел отдать все подводы под ранепых, – сказал Петя. – Мне Васильич сказал. По моему…
– По моему, – вдруг закричала почти Наташа, обращая свое озлобленное лицо к Пете, – по моему, это такая гадость, такая мерзость, такая… я не знаю! Разве мы немцы какие нибудь?.. – Горло ее задрожало от судорожных рыданий, и она, боясь ослабеть и выпустить даром заряд своей злобы, повернулась и стремительно бросилась по лестнице. Берг сидел подле графини и родственно почтительно утешал ее. Граф с трубкой в руках ходил по комнате, когда Наташа, с изуродованным злобой лицом, как буря ворвалась в комнату и быстрыми шагами подошла к матери.
– Это гадость! Это мерзость! – закричала она. – Это не может быть, чтобы вы приказали.
Берг и графиня недоумевающе и испуганно смотрели на нее. Граф остановился у окна, прислушиваясь.
– Маменька, это нельзя; посмотрите, что на дворе! – закричала она. – Они остаются!..
– Что с тобой? Кто они? Что тебе надо?
– Раненые, вот кто! Это нельзя, маменька; это ни на что не похоже… Нет, маменька, голубушка, это не то, простите, пожалуйста, голубушка… Маменька, ну что нам то, что мы увезем, вы посмотрите только, что на дворе… Маменька!.. Это не может быть!..
Граф стоял у окна и, не поворачивая лица, слушал слова Наташи. Вдруг он засопел носом и приблизил свое лицо к окну.
Графиня взглянула на дочь, увидала ее пристыженное за мать лицо, увидала ее волнение, поняла, отчего муж теперь не оглядывался на нее, и с растерянным видом оглянулась вокруг себя.
– Ах, да делайте, как хотите! Разве я мешаю кому нибудь! – сказала она, еще не вдруг сдаваясь.
– Маменька, голубушка, простите меня!
Но графиня оттолкнула дочь и подошла к графу.
– Mon cher, ты распорядись, как надо… Я ведь не знаю этого, – сказала она, виновато опуская глаза.
– Яйца… яйца курицу учат… – сквозь счастливые слезы проговорил граф и обнял жену, которая рада была скрыть на его груди свое пристыженное лицо.
– Папенька, маменька! Можно распорядиться? Можно?.. – спрашивала Наташа. – Мы все таки возьмем все самое нужное… – говорила Наташа.
Граф утвердительно кивнул ей головой, и Наташа тем быстрым бегом, которым она бегивала в горелки, побежала по зале в переднюю и по лестнице на двор.
Люди собрались около Наташи и до тех пор не могли поверить тому странному приказанию, которое она передавала, пока сам граф именем своей жены не подтвердил приказания о том, чтобы отдавать все подводы под раненых, а сундуки сносить в кладовые. Поняв приказание, люди с радостью и хлопотливостью принялись за новое дело. Прислуге теперь это не только не казалось странным, но, напротив, казалось, что это не могло быть иначе, точно так же, как за четверть часа перед этим никому не только не казалось странным, что оставляют раненых, а берут вещи, но казалось, что не могло быть иначе.
Все домашние, как бы выплачивая за то, что они раньше не взялись за это, принялись с хлопотливостью за новое дело размещения раненых. Раненые повыползли из своих комнат и с радостными бледными лицами окружили подводы. В соседних домах тоже разнесся слух, что есть подводы, и на двор к Ростовым стали приходить раненые из других домов. Многие из раненых просили не снимать вещей и только посадить их сверху. Но раз начавшееся дело свалки вещей уже не могло остановиться. Было все равно, оставлять все или половину. На дворе лежали неубранные сундуки с посудой, с бронзой, с картинами, зеркалами, которые так старательно укладывали в прошлую ночь, и всё искали и находили возможность сложить то и то и отдать еще и еще подводы.