Книва

Книва готск. 𐌺𐌽𐌹𐍅𐌰 / Kniwa; лат. Cniva
король готов
— 271?
Предшественник:	Острогота
Вероисповедание:	язычник
Смерть:	271?

Книва — король готов приблизительно в 250—271 годах.

Биография

Книва упоминается в труде романизированного гота VI века Иордана «О происхождении и деяниях гетов» — источника, особенно касающегося ранней истории готов, не всегда надёжного. Согласно данным Иордана, Книва был преемником Остроготы, но принадлежал к другой династии. Хотя Книва, кроме как у Иордана, неизвестен из других источников, да и у того не назван королём, а упоминается только по имени, он в целом рассматривается как историческое лицо.

Весной 250 года три воинские колонны вторглись на земли Римской империи. Целью нападения были провинции Дакия и Мёзия, включая и территорию Фракии. Поход осуществлялся под руководством готского короля Книвы, который, кроме своего собственного народа, мобилизовал и ряд других племён. Среди них можно назвать карпов, бастарнов, тайфалов и асдингов-вандалов. Вероятно, там были даже римские перебежчики. Иордан приводит данные о численности войска Книвы в 70 000 воинов. Ход и результат военного похода показывают, что готы уже достигли вершины своей власти и влияния. Среди участвовавших в нападении народностей германско-сарматского происхождения они имели уже явный перевес. Сам Книва проявил себя как полководец, обладающий отнюдь не примитивными знаниями в области тактики и стратегии. И его королевская власть, похоже, настолько укрепилась, что он мог переносить потери и поражения, не опасаясь того, что его люди тотчас разбегутся.

После преодоления трансалютанского лимеса главному войску Книвы удалось перейти реку Алюту (совр. Олт). После этого карпы отделились от готов и отправились вверх по Алюте в Дакию. Книва переправился через Дунай из сегодняшнего Челея в Эск (совр. Гиген) отклонился влево и вниз по течению и вступил в Нижнюю Мёзию. Третья группа, которая, вероятно, находилась под руководством вождей Аргайта и Гунтериха, уже перешла к тому времени Нижний Дунай, вторглась в нижнемёзийскую Добруджу и затем дошла до фракийского Филиппополя (совр. Пловдив). В то время как южная армия начала осаду города, Книва предпринял попытку захватить противника в клещи. От Нов (совр. Стъклен, под Свиштовым), вблизи устья реки Ятра (совр. Янтра) готы были отброшены легатом Мёзии Галлом. Книва, однако, не повернул обратно, а отправился вверх по Янтре на юг, чтобы соединится с другой группой под Филиппополем. Император Деций между тем освободил Дакию от карпов. Теперь он попытался задержать и разбить готов. Неожиданно Деций появился под Никополем, но Книва, уже разграбив город, исчез в горах Балканского массива. Деций преследовал готов в горах и надеялся уже через несколько дней снять осаду с Филиппополя. Тогда Книва развернулся и напал на императорскую армию, которая отдыхала после преодоления перевала Шипка в Берое (совр. Стара-Загора). Поэтому Деций вынужден был спешно вернуться в Новы, на подготовленную Галлом позицию. Здесь вблизи Эска он реорганизовал свои разбитые отряды. Но на это ушли месяцы; только весной 251 года римская дунайская армия была готова к действию. Зато Филиппополь был потерян ещё летом 250 года. Запертые в городе фракийские отряды провозгласили императором Приска, для того чтобы он заключил с готами соглашение. Было предложено передать неприступный город готам и побрататься с ними. Но готы не выполнили соглашения. При взятии города творилось нечто ужасное. Предание говорит о 100 000 погибших. Кто не погиб, тот был уведён в плен, в том числе много лиц сенаторского звания. Об узурпаторе больше никто ничего не слышал.

Падение города позволило готам как следует осмотреться во Фракии, а также, по-видимому, и в граничащей с ней Иллирии. Они не особо спешили с возвращением на родину, хотя оба Деция, отец и сын, стояли на севере на Дунае. Не раньше весны 251 года Книва отправился в обратный путь. Отягощённые добычей, готы шли тем путём, которым в прошлом году двигалась их южная группа, но теперь в обратном направлении — на северо-восток. Между тем император назначил своего сына Герення Этруска августом. После нескольких первых успехов в разгар лета 251 года римляне предприняли наступление на главные силы готов у Абритта (совр. Хисырлык), находившегося вблизи современного болгарского города Разград. Книва, который, по-видимому, лучше знал местность, заманил своего противника в необозримые болота. Он разделил готское войско на несколько тактических единиц, с помощью которых попытался окружить императорские отряды. Этот маневр удался, Деций и его сын погибли.

С трудом Требониан Галл спас остатки римской армии, которая провозгласила его после этого императором. Он был вынужден дать готам, которые забрали с собой в качестве добычи множество людей и богатств, уйти, и, кроме того, выплатил им ежегодние платежи. Поэтому до сих пор его упрекают в предательстве и бездарности. На самом деле его действия были вызваны непреодолимым развитием событий. После поражений под Бероей и Филиппополем, и особенно после катастрофы под Абриттом, у нового императора не было другого выбора Он должен был как можно скорее избавиться от готов. Одновременно разразилась и эпидемия чумы, которая бушевала целый год. Силы империи были почти истощены.

Книва часто отождествляется с готским вождём Каннабой (Каннабавдой), про которого известно, что он в 271 году потерпел поражение от римского императора Аврелиана и погиб. Вместе с ним погибли и его люди, якобы 5000 человек.

Книва в культуре

• Юный Книва является одним из главных героев «Римского цикла» Александра Мазина.

Литература

• Иордан. О происхождении и деяниях гетов / Вступ. статья, пер., коммент. Е. Ч. Скржинской. — СПб.: Алетейя, 2013. — 512 с. — (Византийская библиотека. Источники). — ISBN 978-5-91419-854-8.
• Хервиг Вольфрам. Готы. От истоков до середины VI века / Перевод с немецкого Б. Миловидов, М. Щукин. — СПб.: Ювента, 2003. — 654 с. — (Историческая библиотека). — 2 000 экз. — ISBN 5-87399-142-1.

Династия королей остготов
Предшественник: Острогота	король остготов ок. 250 — ок. 271?	Преемник: ?

Отрывок, характеризующий Книва

– Я все знаю, – перебил его Наполеон, – я все знаю, и знаю число ваших батальонов так же верно, как и моих. У вас нет двухсот тысяч войска, а у меня втрое столько. Даю вам честное слово, – сказал Наполеон, забывая, что это его честное слово никак не могло иметь значения, – даю вам ma parole d'honneur que j'ai cinq cent trente mille hommes de ce cote de la Vistule. [честное слово, что у меня пятьсот тридцать тысяч человек по сю сторону Вислы.] Турки вам не помощь: они никуда не годятся и доказали это, замирившись с вами. Шведы – их предопределение быть управляемыми сумасшедшими королями. Их король был безумный; они переменили его и взяли другого – Бернадота, который тотчас сошел с ума, потому что сумасшедший только, будучи шведом, может заключать союзы с Россией. – Наполеон злобно усмехнулся и опять поднес к носу табакерку.
На каждую из фраз Наполеона Балашев хотел и имел что возразить; беспрестанно он делал движение человека, желавшего сказать что то, но Наполеон перебивал его. Например, о безумии шведов Балашев хотел сказать, что Швеция есть остров, когда Россия за нее; но Наполеон сердито вскрикнул, чтобы заглушить его голос. Наполеон находился в том состоянии раздражения, в котором нужно говорить, говорить и говорить, только для того, чтобы самому себе доказать свою справедливость. Балашеву становилось тяжело: он, как посол, боялся уронить достоинство свое и чувствовал необходимость возражать; но, как человек, он сжимался нравственно перед забытьем беспричинного гнева, в котором, очевидно, находился Наполеон. Он знал, что все слова, сказанные теперь Наполеоном, не имеют значения, что он сам, когда опомнится, устыдится их. Балашев стоял, опустив глаза, глядя на движущиеся толстые ноги Наполеона, и старался избегать его взгляда.
– Да что мне эти ваши союзники? – говорил Наполеон. – У меня союзники – это поляки: их восемьдесят тысяч, они дерутся, как львы. И их будет двести тысяч.
И, вероятно, еще более возмутившись тем, что, сказав это, он сказал очевидную неправду и что Балашев в той же покорной своей судьбе позе молча стоял перед ним, он круто повернулся назад, подошел к самому лицу Балашева и, делая энергические и быстрые жесты своими белыми руками, закричал почти:
– Знайте, что ежели вы поколеблете Пруссию против меня, знайте, что я сотру ее с карты Европы, – сказал он с бледным, искаженным злобой лицом, энергическим жестом одной маленькой руки ударяя по другой. – Да, я заброшу вас за Двину, за Днепр и восстановлю против вас ту преграду, которую Европа была преступна и слепа, что позволила разрушить. Да, вот что с вами будет, вот что вы выиграли, удалившись от меня, – сказал он и молча прошел несколько раз по комнате, вздрагивая своими толстыми плечами. Он положил в жилетный карман табакерку, опять вынул ее, несколько раз приставлял ее к носу и остановился против Балашева. Он помолчал, поглядел насмешливо прямо в глаза Балашеву и сказал тихим голосом: – Et cependant quel beau regne aurait pu avoir votre maitre! [A между тем какое прекрасное царствование мог бы иметь ваш государь!]
Балашев, чувствуя необходимость возражать, сказал, что со стороны России дела не представляются в таком мрачном виде. Наполеон молчал, продолжая насмешливо глядеть на него и, очевидно, его не слушая. Балашев сказал, что в России ожидают от войны всего хорошего. Наполеон снисходительно кивнул головой, как бы говоря: «Знаю, так говорить ваша обязанность, но вы сами в это не верите, вы убеждены мною».
В конце речи Балашева Наполеон вынул опять табакерку, понюхал из нее и, как сигнал, стукнул два раза ногой по полу. Дверь отворилась; почтительно изгибающийся камергер подал императору шляпу и перчатки, другой подал носовои платок. Наполеон, ne глядя на них, обратился к Балашеву.
– Уверьте от моего имени императора Александра, – сказал оц, взяв шляпу, – что я ему предан по прежнему: я анаю его совершенно и весьма высоко ценю высокие его качества. Je ne vous retiens plus, general, vous recevrez ma lettre a l'Empereur. [Не удерживаю вас более, генерал, вы получите мое письмо к государю.] – И Наполеон пошел быстро к двери. Из приемной все бросилось вперед и вниз по лестнице.


После всего того, что сказал ему Наполеон, после этих взрывов гнева и после последних сухо сказанных слов:
«Je ne vous retiens plus, general, vous recevrez ma lettre», Балашев был уверен, что Наполеон уже не только не пожелает его видеть, но постарается не видать его – оскорбленного посла и, главное, свидетеля его непристойной горячности. Но, к удивлению своему, Балашев через Дюрока получил в этот день приглашение к столу императора.
На обеде были Бессьер, Коленкур и Бертье. Наполеон встретил Балашева с веселым и ласковым видом. Не только не было в нем выражения застенчивости или упрека себе за утреннюю вспышку, но он, напротив, старался ободрить Балашева. Видно было, что уже давно для Наполеона в его убеждении не существовало возможности ошибок и что в его понятии все то, что он делал, было хорошо не потому, что оно сходилось с представлением того, что хорошо и дурно, но потому, что он делал это.
Император был очень весел после своей верховой прогулки по Вильне, в которой толпы народа с восторгом встречали и провожали его. Во всех окнах улиц, по которым он проезжал, были выставлены ковры, знамена, вензеля его, и польские дамы, приветствуя его, махали ему платками.
За обедом, посадив подле себя Балашева, он обращался с ним не только ласково, но обращался так, как будто он и Балашева считал в числе своих придворных, в числе тех людей, которые сочувствовали его планам и должны были радоваться его успехам. Между прочим разговором он заговорил о Москве и стал спрашивать Балашева о русской столице, не только как спрашивает любознательный путешественник о новом месте, которое он намеревается посетить, но как бы с убеждением, что Балашев, как русский, должен быть польщен этой любознательностью.
– Сколько жителей в Москве, сколько домов? Правда ли, что Moscou называют Moscou la sainte? [святая?] Сколько церквей в Moscou? – спрашивал он.
И на ответ, что церквей более двухсот, он сказал:
– К чему такая бездна церквей?
– Русские очень набожны, – отвечал Балашев.
– Впрочем, большое количество монастырей и церквей есть всегда признак отсталости народа, – сказал Наполеон, оглядываясь на Коленкура за оценкой этого суждения.
Балашев почтительно позволил себе не согласиться с мнением французского императора.
– У каждой страны свои нравы, – сказал он.
– Но уже нигде в Европе нет ничего подобного, – сказал Наполеон.
– Прошу извинения у вашего величества, – сказал Балашев, – кроме России, есть еще Испания, где также много церквей и монастырей.
Этот ответ Балашева, намекавший на недавнее поражение французов в Испании, был высоко оценен впоследствии, по рассказам Балашева, при дворе императора Александра и очень мало был оценен теперь, за обедом Наполеона, и прошел незаметно.
По равнодушным и недоумевающим лицам господ маршалов видно было, что они недоумевали, в чем тут состояла острота, на которую намекала интонация Балашева. «Ежели и была она, то мы не поняли ее или она вовсе не остроумна», – говорили выражения лиц маршалов. Так мало был оценен этот ответ, что Наполеон даже решительно не заметил его и наивно спросил Балашева о том, на какие города идет отсюда прямая дорога к Москве. Балашев, бывший все время обеда настороже, отвечал, что comme tout chemin mene a Rome, tout chemin mene a Moscou, [как всякая дорога, по пословице, ведет в Рим, так и все дороги ведут в Москву,] что есть много дорог, и что в числе этих разных путей есть дорога на Полтаву, которую избрал Карл XII, сказал Балашев, невольно вспыхнув от удовольствия в удаче этого ответа. Не успел Балашев досказать последних слов: «Poltawa», как уже Коленкур заговорил о неудобствах дороги из Петербурга в Москву и о своих петербургских воспоминаниях.