Книга

Кни́га — один из видов печатной продукции: непериодическое издание, состоящее из сброшюрованных или отдельных бумажных листов (страниц) или тетрадей, на которых нанесена типографским или рукописным способом текстовая и графическая (иллюстрации) информация, имеющая объём более сорока восьми страниц и, как правило, твёрдый переплёт.

Также книгой может называться литературное или научное произведение, предназначенное для печати в виде отдельного сброшюрованного издания.

Современные детские книги-картинки могут иметь нетрадиционную форму и быть представлены в виде отдельных листов или карточек с иллюстрациями и заданиями. Листы или карточки должны быть собраны вместе с помощью внешнего элемента (коробки, кольца, папки, суперобложки, зажима). При этом листы и карточки могут быть как скреплены между собой, так и идти отдельно.

С развитием информационных технологий всё более широкое распространение получают электронные книги — электронные версии печатных книг, которые можно читать на компьютерах или специальных устройствах. В 2013 году электронные книги занимали 30 % книжного рынка в количественном выражении и 14 % — в стоимостном.

Этимология

Наиболее вероятные версии происхождения праславянского слова kъniga:

• через дунайско-болгарский *küiniv (уйгурский kuin, kuinbitig), китайский küen — свиток (см. Фасмер)
• исконное сложение префиксального *kъn- и корня *ig- < *jug (*ieug-) «соединять, связывать», то есть «скреплённые листы»

История книги

Древность

Устная передача — самый древний способ передачи знаний в истории человечества. После изобретения древними цивилизациями систем записи люди начали использовать для письма почти всё, на чём можно писать — глиняные таблички, кору дерева, листы металла и т. п.

Таблички

Табличку можно определить как физически прочный, надёжный носитель письменной информации, относительно удобный в повседневном использовании и транспортировке. Пишущим средством в этом случае, как правило, выступало стило. Можно выделить два основных типа табличек: глиняные (например, у населения долины между Тигром и Евфратом), которые часто использовались для письма клинописью, и восковые. Последние представляли собой дощечки, покрытые слоем воска, в то время как глиняные полностью состояли из глины и после нанесения надписей часто обжигались для придания им дополнительной прочности. После этой процедуры, соответственно, изменить текст было уже невозможно; напротив, записи на восковых табличках можно было стереть и использовать носитель повторно. В Древнем Риме дощечки часто скрепляли друг с другом. Известно, что существовали «диптихи», «триптихи» и «полиптихи» (соответственно две, три и много дощечек), образуя тем самым своеобразный прототип современной книги — кодекс.

Свитки

В Древнем Египте для записи со времён Первой Династии использовался папирус (вид бумаги, сделанной из стеблей одноимённого растения). Однако первым свидетельством считают бухгалтерские книги царя Нефериркаре Какйя Пятой Династии (приблизительно 2400 лет до н.э). Отдельные листы папируса, для удобства хранения, склеивались в свитки. Эта традиция получила широкое распространение в эллинском и римском мире, хотя есть свидетельства, что использовались также древесная кора и другие материалы. Технологию изготовления папируса описал в «Естественной истории» (XIII. 11-13) Плиний Старший. Согласно Геродоту (История 5:58), финикийцы принесли письменность и папирус в Грецию около X или IX века до н. э. Греческим словом для папируса как материала для записей стало «библион», а для книги — «библос», которое произошло от названия финикийского портового города Библос, через который папирус экспортировался в Грецию.

Чернила с поверхности папируса легко смывались и лист мог использоваться вторично для новых записей. Длинная полоса (по-гречески «хартия») склеенных листов папируса (обычно около 20) исписывалась с одной стороны. Папирусная полоса наматывалась на валик с ручками. При чтении надо было одной рукой держать валик, а другой разматывать свиток.

Кодексы

В V веке Исидор Севильский разъяснял различия между книгой, свитком и кодексом в соответствии с существовавшими тогда представлениями следующим образом: кодекс составлен из множества книг, книга — из одного свитка. В современном понимании кодекс можно назвать первым носителем информации, который характеризуется заметным сходством с книгой: страницы равнозначного размера тем или иным образом скреплены с одной стороны и заключены в обложку, изготовленную из некоторого достаточно прочного материала. Несмотря на свои положительные аспекты, кодексы не получили широкого распространения в эпоху античности и приобрели популярность уже в III—IV веках, в христианском обществе, когда для записей стал использоваться пергамент, который, в отличие от папируса, не ломался, когда его сгибали, его можно было резать. Преимущества такого формата состояли в его экономичности (можно было использовать обе стороны носителя письменной информации), портативности и удобстве поиска сведений. Кроме того, пергамент — материал многократного применения: с него легко удаляется краска. Распространена была записная книжка из четырёх листов пергамена, согнутых и прошитых посередине, так получалось 16 страниц. Такая книжка по-гречески называлась «тетрада» («четвёрка»), современные книжные блоки собираются из 16- и 32-страничных тетрадей.

Книготорговля

О торговцах книгами сообщают греческие авторы V века до н. э. (например, Ксенофонт). Книгопродавцев (библиополов) упоминают в своих комедиях Аристомен и Никофон. Торговля книгами в Риме уже была обычным явлением. Появляются мастерские, где книги переписываются и продаются. Одним из первых издателей, имя которого дошло до наших дней, был Тит Помпоний Аттик. С теми из авторов, кто давал разрешение на переписку своих произведений, Аттик расплачивался несколькими экземплярами их копий.

Средневековье

Рукописи

Рукописные книги (манускрипты) создавались в мастерских-скрипториях (от латинского «скриптор» — «писец»). В столице Византии Константинополе скрипторий (известно, что он работал уже в 356 году) основал Констанций II, при котором также в столице появилась публичная библиотека (в 475 году в ней насчитывалось 120 000 книг). Скриптории были также при монастырях, крупнейший из них работал в Студийском монастыре. Для того, чтобы строки выходили ровными, пергамен разлиновывался пластинкой из мягкого свинца, позднее для этой цели использовался грифель. Текст каллиграфы наносили чернилами с помощью тростникового пера (каляма), деревянной палочки, позднее использовались также птичьи перья. Со временем листы некоторых рукописей стали окрашивать в разные цвета, текст выполнялся цветными чернилами. Начало нового абзаца писалось красными чернилами (их делали из киновари или сурика). Каллиграфов, писавших начала абзацев, называли рубрикаторами (от латинского «рубер» — красный). Появилось мягкое и округлое унциальное письмо, удобное для исполнения на пергамене пером, расцвет его приходится на IV век. Так как пергамен был очень дорог, его часто использовали повторно — тексты смывали специальными составами, скоблили пемзой и писали новые. Рукописи, выполненные на пергамене повторного применения, называются палимпсестами. Бо́льшей частью таким образом в средние века уничтожались античные книги, однако известны и обратные случаи — в эпоху высокого средневековья уже тексты античных авторов писались поверх произведений отцов церкви.

Падение Римской империи в V веке уменьшило её культурное влияние на остальной мир. В Западной Римской империи традиции письма латынью хранили в монастырях, так как сначала Кассиодор в монастыре Вивария, а позже Бенедикт Нурсийский в VI веке подчеркнули важность переписывания текстов. Это очень повлияло на значимость книг в период Средневековья, хотя тогда книги, в основном, читало духовенство. До изобретения и широкого распространения печатного станка практически все книги копировались от руки, ввиду чего рукописные издания были довольно редки и дороги. Небольшие монастыри обыкновенно имели несколько десятков книг, в распоряжении более крупных насчитывалось до нескольких сотен; к IX веку крупной считалась коллекция в 500 книг, и даже к концу периода Средневековья папская библиотека в Авиньоне и собрание книг Сорбонны насчитывали лишь около двух тысяч изданий.

Ксилография и инкунабулы

В начале XIV века в Западной Европе появилась ксилография (она была разработана задолго до этого на Востоке (один из самых ранних образцов датируется VIII веком), издавна ксилографические книги печатались в Корее). В ксилографии матрица с изображением страницы вырезалась из куска древесины. Её можно было окунуть в чернила и использовать, чтобы сделать несколько копий страницы. Самые ранние печатные формы с текстом использовались для производства набивных тканей. Книги, так же, как набойку, игральные карты и религиозные изображения, начали производить ксилографией. Поначалу бумажные листы печатались лишь с одной стороны, а их пустые стороны склеивались. Печать с обеих сторон листа стала возможна после изобретения станка. Создание книги было кропотливым процессом, так как для каждой страницы нужно было делать свою резьбу (на что уходило около месяца). Кроме того, дерево было недолговечно — оно легко стиралось и трескалось, а после того, как деревянные формы были использованы для печати, их выбрасывали.

Печатные книги, отдельные листы и иллюстрации, созданные в Европе по 31 декабря 1500 года, известны как инкунабулы (лат. incunabula — «колыбель»).

С широким распространением бумаги, известной Европе с XII века, удешевилось книгопечатание. Первые книги, в которых использовалась бумага, содержали также и листы пергамена: обыкновенно бумажная тетрадь из 4 листов оборачивалась листом пергамена.

Наборная форма

Воспроизведение текста оттисками отдельных штампов было известно с давних времён (самый ранний известный пример — Фестский диск). В монастыре Прюфенинг хранится запись на латинском языке об основании церкви, оттиснутая отдельными штампами в 1119 году.

Изобретателем печати с наборной печатной формы считается китайский кузнец Би Шэн (990—1051). Его способ печати сотен и тысяч оттисков с одной формы, набранной литерами из обожжённой глины, был описан учёным Шэнь Ко в «Записках о ручье снов». Однако в связи с тем, что китайская письменность идеографическая, печать с наборной формы в Китае не получила широкого распространения, так как наборные кассы со всеми необходимыми литерами достигали огромных размеров.

Гутенберг

В XV веке Иоганн Гутенберг первым в Европе использовал для печати типографский станок с металлическими подвижными литерами, это позволяло получить большое количество оттисков. Механизмы, подобные станку Гутенберга, издавна применялись в виноделии и при производстве бумаги. Также Гутенберг начал изготавливать литеры с помощью словолитной формы, значительно упростив процесс.

Книги стали сравнительно доступными, хотя для большинства всё ещё весьма дорогими. Закрепление текста в сотнях или тысячах идентичных экземпляров привело к появлению устоявшихся редакций произведений, свободных от ошибок и искажений, неизбежных при их переписывании.

Новое время

Несмотря на рост масштабов книгопечати в XV веке, книги ещё издавались в ограниченных тиражах и были весьма дороги. Необходимость бережного отношения к ним была очевидна.

Одно из самых ранних упоминаний об использовании закладок относится к 1584 году, когда королевский печатник Кристофер Баркер подарил королеве Елизавете I шёлковую закладку с каймой. Узкие шёлковые ленты стали распространённой закладкой в XVIII и XIX веках, их закрепляли на обложке и делали больше, чем высота страницы. Первые съёмные закладки начали появляться в 1850-х, их выполняли, как правило, из шёлка или вышитой ткани.

В начале 1800-х стали популярны паровые печатные машины. Они могли печатать до 1100 листов в час, однако рабочие могли установить за то же время не более 2000 знаков.

В конце XIX века были внедрены монотипные и линотипные прессы. На них можно было ставить до 6000 знаков и даже целые строки сразу.

Многие годы, начиная с XV века, были потрачены на улучшение печатных машин и принятие свободы слова, постепенно снижая уровень цензуры. А к середине XX века производство книг в Европе перешагнуло отметку 200 тыс. наименований в год.

Всего на сегодня существует примерно 130 миллионов наименований книг.

Современные технологии

Сегодня при изготовлении книг чаще всего используется технология офсетной печати или литографии, при которой краска с печатающей формы переносится на бумагу через промежуточный цилиндр. Страницы последовательно распечатываются на рулонной бумаге, которая впоследствии разделяется на отдельные листы, таким образом, что в итоге книга сразу будет собрана в правильном порядке. Такой станок, соответственно, называется рулонным, или ротационным; существуют также и офсетные станки, печатающие на отдельных листах, а не на рулонах.

После сбора листов с оттисками осуществляются переплётные работы. В середине прошлого века соответствующая часть работы выполнялась обособленными предприятиями, которые не занимались книгопечатанием и выполняли только лишь работу по переплету книг; в настоящее время активные процессы слияния и реорганизации компаний приводят к тому, что интеграция различных задач в рамках одной и той же издательской фирмы нарастает, и теперь найти предприятие, подобное описанному выше, затруднительно. Растёт популярность переплета книг без традиционной прошивки, однако прежние методы брошюрования также находят применение в полиграфическом процессе.

Для современного книгопечатания характерна стандартизация: изготавливаемые книги имеют, как правило, определённый размер и формат. В англоговорящих странах, за исключением США, доминируют британские стандарты; собственные нормы и правила действуют в странах Европы. Бумага также изготавливается специально для полиграфических нужд; для облегчения процесса чтения она традиционно делается не чисто белой, а слегка затемнённой, а также имеет определённую плотность, чтобы напечатанный на одной стороне листа текст не просвечивал с другой стороны. В зависимости от конкретного типа книги применяется бумага определённого качества; наиболее распространённой разновидностью является мелованная бумага того или иного сорта.

Цифровая печать

Помимо прочего, на современном этапе книги изготавливаются также и методом цифровой печати. При этом страницы формируются примерно тем же способом, что и документы, печатаемые офисной техникой — лазерными принтерами или копировальными аппаратами, с использованием тонера, а не чернил. Такой подход позволяет печатать малые тиражи изданий (до нескольких сотен экземпляров), в том числе благодаря отсутствию подготовительных этапов, необходимых в работе с офсетным станком. Появление цифровой печати содействовало формированию нового подхода к книгоизданию — т. н. печати по требованию, когда копии книг изготавливаются специально для конкретного клиента, уже после того, как он оформит заказ на то или иное издание.

Электронная книга

Термин «электронная книга» (также e-книга, англ. e-book) применяется по отношению к книге, содержащей информацию обычной книги, но представленную в цифровом формате и размещённой на электронном носителе (CD-ROM, DVD-ROM и пр.).

Нарастающее число публикаций (так называемый информационный взрыв) поставил перед библиотеками вопрос хранения столь большого массива информации. Появление электронной публикации и сети Интернет позволяет не печатать информацию в виде бумажных книг, а хранить её на гораздо более ёмких электронных носителях в электронных библиотеках, предоставляя доступ к ней как локально, так и дистанционно — через Всемирную сеть.

Книги в таком виде имеют как свои плюсы, так и минусы, но, в связи с некоторым неудобством существующих систем чтения электронных книг (например, скорость чтения электронных книг, согласно исследованию «Nielsen Norman Group», уступает в среднем на 10 % скорости чтения их бумажных аналогов), зачастую отдаётся предпочтение традиционным бумажным, поддерживая их производство на достаточном уровне.

Тем не менее, в настоящее время многие стараются оцифровать имеющиеся книги, чтобы обеспечить удобство хранения их на электронных носителях и обеспечить беспрепятственный доступ к ним всех желающих. Также есть наработки и для процесса их публикации, например печать по требованию, электронные журналы и т. п.

Аудиокнига

Для создания аудиокниги текст того или иного произведения начитывается человеком — как правило, профессиональным актёром либо группой таковых — или (реже) синтезатором речи, после чего записывается на какой-либо звуковой носитель. К тексту может также добавляться определённое шумовое или музыкальное сопровождение. Аудиокниги обладают как преимуществами (к примеру, возможность восприятия информации людьми, по той или иной причине не способными к чтению), так и недостатками (в частности, звуковой файл существенно более объёмен, нежели собственно текст).

Оформление книги

В зависимости от типа книги (энциклопедия, словарь, учебник, монография и др.), её структура может меняться, но обычно в ней присутствуют следующие части:

1. Суперобложка — бумажная обложка поверх переплета книги.
2. Переплёт — прочная, обычно твёрдая, крышка из картона, кожи, ткани, бумаги, в которую заключаются (вклеиваются) сброшюрованные листы книги.
3. Обложка (мягкая или полутвёрдая, на ней указываются название и автор книги)
4. Форзац — двойные листы плотной бумаги, расположенные в книге между блоком и переплетной крышкой. Соединяет блок с книжкой и защищает крайние страницы книги от загрязнений.
5. Корешок — место, где сшиты листы книги, тетради.
6. Титульный лист (содержит заглавие книги, её автора)
7. Выходные сведения (в советских и российских изданиях) или импрессум (в изданиях некоторых других стран)
8. Шмуцтитул — отдельный лист книги с вынесенным на него заглавием последующего раздела или части книги.
9. Аннотация (краткое описание издания для покупателей, продавцов и библиотекарей)
10. Вступление — раздел, предшествующий главной теме произведения или одной из его частей и подготовляющий её появление.
11. Текст самой книги — книжный блок
12. Предметный указатель (Глоссарий)
13. Содержание (литература) или Оглавление (иногда находятся в начале)

Хранение

Со второй половины XIX века бумагу начали делать из целлюлозы. Романы, школьные учебники и книги стали достоянием широкой публики. Однако та бумага содержала кислоту, которая вызывает своего рода замедленное сгорание, постепенно разрушающее бумагу изнутри. Поэтому современные библиотеки должны принимать меры по нейтрализации кислот в старых книгах. Этому явлению подвержены книги, напечатанные между 1850 и 1950 годом.

При хранении книг нужно учитывать возможность химических изменений в обложке и тексте. Книги лучше всего хранить вдали от прямого солнечного света, в прохладном полутёмном помещении, при умеренной влажности. Книги, особенно тяжёлые, должны поддерживаться соседними томами, чтобы сохранить форму. По этой причине, книги желательно сортировать по размерам. В домашних условиях книги, как правило, хранят в книжных шкафах или на полках. Когда на книжной полке стоит немного книг, иногда необходим держатель для книг, чтобы препятствовать их перекосу.

Последние десятилетия широко используют электронные фотокопии старинных книг для читателей, а оригинал хранится в особых условиях.

Собрания книг

См. также: Библиофилия

Собрание книг может быть как частным (коллекция), так и общественным (библиотека). Иметь подобное собрание первое время было привилегией дворян и состоятельных людей, а также монастырей и университетов. С удешевлением книг и увеличением их количества получили распространение общественные библиотеки, сделавшие книги доступными широким массам. Однако, из различных соображений (быстрота доступа, вкусы, соображения престижа) некоторые предпочитали (и предпочитают) иметь собственную (личную) библиотеку.

Появление книг в мягкой обложке в XX веке привело к взрыву популярной литературы. Из-за упавшей цены большинства книг и распространения книжных магазинов, обладание частной библиотекой перестало быть символом положения в обществе.

В крупных библиотеках поиск книг был довольно трудоёмок, поэтому были созданы системы их каталогизации — по теме, именам авторов, стране издания и пр. — упрощающие поиск и сортировку.

Классификация книг

В XX веке библиотекари столкнулись с проблемой отслеживания того множества книг, которое каждый год выпускалось по всему миру. В связи с этим Международная федерация библиотечных ассоциаций и учреждений разработала несколько инструментов для решения данной проблемы, и в том числе — международное стандартное библиографическое описание (ISBD). В соответствии с ним, каждому изданию присваивается международный стандартный книжный номер — ISBN. ISBN, соответственно, является уникальным идентификатором для каждого издания книги, произведённого в любой стране мира, если издатель принимает этот стандарт. Поддержкой системы занимается специальное сообщество ISBN. Идентификатор состоит из четырёх частей:

1. код страны
2. код издателя,
3. код названия
4. контрольная сумма, которая может принимать значения от 0 до 9 и X (10).

Кроме ISBN, есть и другие системы классификации — к примеру, ББК или УДК.

Роль в обществе

Русский писатель Максим Горький советовал: «Любите книгу — источник знания, только знание спасительно, только оно может сделать вас духовно сильными, честными, разумными людьми, которые способны искренне любить человека, уважать его труд и сердечно любоваться плодами его непрерывного великого труда». В том же духе говорил о роли книги и советский писатель П. А. Павленко: «Книга — коллективный опыт. Тот, кто прочел два десятка великих книг, прожил два десятка великих жизней».

Выступая 14 марта 2014 года на праздновании Дня православной книги, Патриарх Московский и всея Руси Кирилл следующим образом высказался о роли книги в современном обществе: «Сегодня мы так часто пользуемся книгой, что даже не обращаем внимания на то, что держим в руках уникальный памятник человеческой культуры. Ведь благодаря книге знания передаются не только горизонтально, от одного человека к другому, но и вертикально — из прошлого в настоящее, из настоящего в будущее. В книгах сосредоточена мудрость человечества».

Интересные факты

Самой большой книгой в мире является Кодекс Гигас (Codex Gigas) — грандиозный рукописный свод начала XIII века (640 (624) страницы, размер переплёта — 92 см в высоту, 50 см в ширину; толщина книги — 22 см, а вес — 75 кг).

Самой маленькой книгой в мире является «Хамелеон» А. П. Чехова размером 0,9×0,9 мм. Она содержит 30 страниц по 11 строк текста на каждой, 3 цветные иллюстрации. Книга была отпечатана и переплетена А. И. Коненко в 1996 г. в г. Омске РФ.

Брюстер Кейл собирается открыть в Британии первый в мире архив всех печатных книг.

См. также

• Автор
• Библиофил
• Всемирный день книг и авторского права
• Всемирный день писателя
• Литература
• Цензура
• Справочник
• Запрещённые книги
• Индекс запрещённых книг
• Интерактивная книга
• Интернет-каталог
• Книготорговля
• Международный день детской книги
• Общественный книжный шкаф
• Оформление книги
• Посвящение автора
• Универсальная десятичная классификация (UDC)
• Формат книги
• Электронная библиотека
• Энциклопедия
• Книговедение
• Библиография

Примечания

Комментарии

Использованная литература и источники

Литература

• Немировский Е. Мир книги. С древнейших времён до начала XX века / Рецензенты А. А. Говоров, Е. А. Динерштейн, В. Г. Утков. — Москва: Книга, 1986. — 50 000 экз.
• Шапкина О. И. Символистская книга в России начала ХХ века // Известия высших учебных заведений. Проблемы полиграфии и издательского дела. — 2014. — № 5. — С. 115—122.

Отрывок, характеризующий Книга

Дрон встал и хотел что то сказать, но Алпатыч перебил его:
– Что вы это вздумали? А?.. Что ж вы думаете? А?
– Что мне с народом делать? – сказал Дрон. – Взбуровило совсем. Я и то им говорю…
– То то говорю, – сказал Алпатыч. – Пьют? – коротко спросил он.
– Весь взбуровился, Яков Алпатыч: другую бочку привезли.
– Так ты слушай. Я к исправнику поеду, а ты народу повести, и чтоб они это бросили, и чтоб подводы были.
– Слушаю, – отвечал Дрон.
Больше Яков Алпатыч не настаивал. Он долго управлял народом и знал, что главное средство для того, чтобы люди повиновались, состоит в том, чтобы не показывать им сомнения в том, что они могут не повиноваться. Добившись от Дрона покорного «слушаю с», Яков Алпатыч удовлетворился этим, хотя он не только сомневался, но почти был уверен в том, что подводы без помощи воинской команды не будут доставлены.
И действительно, к вечеру подводы не были собраны. На деревне у кабака была опять сходка, и на сходке положено было угнать лошадей в лес и не выдавать подвод. Ничего не говоря об этом княжне, Алпатыч велел сложить с пришедших из Лысых Гор свою собственную кладь и приготовить этих лошадей под кареты княжны, а сам поехал к начальству.

Х
После похорон отца княжна Марья заперлась в своей комнате и никого не впускала к себе. К двери подошла девушка сказать, что Алпатыч пришел спросить приказания об отъезде. (Это было еще до разговора Алпатыча с Дроном.) Княжна Марья приподнялась с дивана, на котором она лежала, и сквозь затворенную дверь проговорила, что она никуда и никогда не поедет и просит, чтобы ее оставили в покое.
Окна комнаты, в которой лежала княжна Марья, были на запад. Она лежала на диване лицом к стене и, перебирая пальцами пуговицы на кожаной подушке, видела только эту подушку, и неясные мысли ее были сосредоточены на одном: она думала о невозвратимости смерти и о той своей душевной мерзости, которой она не знала до сих пор и которая выказалась во время болезни ее отца. Она хотела, но не смела молиться, не смела в том душевном состоянии, в котором она находилась, обращаться к богу. Она долго лежала в этом положении.
Солнце зашло на другую сторону дома и косыми вечерними лучами в открытые окна осветило комнату и часть сафьянной подушки, на которую смотрела княжна Марья. Ход мыслей ее вдруг приостановился. Она бессознательно приподнялась, оправила волоса, встала и подошла к окну, невольно вдыхая в себя прохладу ясного, но ветреного вечера.
«Да, теперь тебе удобно любоваться вечером! Его уж нет, и никто тебе не помешает», – сказала она себе, и, опустившись на стул, она упала головой на подоконник.
Кто то нежным и тихим голосом назвал ее со стороны сада и поцеловал в голову. Она оглянулась. Это была m lle Bourienne, в черном платье и плерезах. Она тихо подошла к княжне Марье, со вздохом поцеловала ее и тотчас же заплакала. Княжна Марья оглянулась на нее. Все прежние столкновения с нею, ревность к ней, вспомнились княжне Марье; вспомнилось и то, как он последнее время изменился к m lle Bourienne, не мог ее видеть, и, стало быть, как несправедливы были те упреки, которые княжна Марья в душе своей делала ей. «Да и мне ли, мне ли, желавшей его смерти, осуждать кого нибудь! – подумала она.
Княжне Марье живо представилось положение m lle Bourienne, в последнее время отдаленной от ее общества, но вместе с тем зависящей от нее и живущей в чужом доме. И ей стало жалко ее. Она кротко вопросительно посмотрела на нее и протянула ей руку. M lle Bourienne тотчас заплакала, стала целовать ее руку и говорить о горе, постигшем княжну, делая себя участницей этого горя. Она говорила о том, что единственное утешение в ее горе есть то, что княжна позволила ей разделить его с нею. Она говорила, что все бывшие недоразумения должны уничтожиться перед великим горем, что она чувствует себя чистой перед всеми и что он оттуда видит ее любовь и благодарность. Княжна слушала ее, не понимая ее слов, но изредка взглядывая на нее и вслушиваясь в звуки ее голоса.
– Ваше положение вдвойне ужасно, милая княжна, – помолчав немного, сказала m lle Bourienne. – Я понимаю, что вы не могли и не можете думать о себе; но я моей любовью к вам обязана это сделать… Алпатыч был у вас? Говорил он с вами об отъезде? – спросила она.
Княжна Марья не отвечала. Она не понимала, куда и кто должен был ехать. «Разве можно было что нибудь предпринимать теперь, думать о чем нибудь? Разве не все равно? Она не отвечала.
– Вы знаете ли, chere Marie, – сказала m lle Bourienne, – знаете ли, что мы в опасности, что мы окружены французами; ехать теперь опасно. Ежели мы поедем, мы почти наверное попадем в плен, и бог знает…
Княжна Марья смотрела на свою подругу, не понимая того, что она говорила.
– Ах, ежели бы кто нибудь знал, как мне все все равно теперь, – сказала она. – Разумеется, я ни за что не желала бы уехать от него… Алпатыч мне говорил что то об отъезде… Поговорите с ним, я ничего, ничего не могу и не хочу…
– Я говорила с ним. Он надеется, что мы успеем уехать завтра; но я думаю, что теперь лучше бы было остаться здесь, – сказала m lle Bourienne. – Потому что, согласитесь, chere Marie, попасть в руки солдат или бунтующих мужиков на дороге – было бы ужасно. – M lle Bourienne достала из ридикюля объявление на нерусской необыкновенной бумаге французского генерала Рамо о том, чтобы жители не покидали своих домов, что им оказано будет должное покровительство французскими властями, и подала ее княжне.
– Я думаю, что лучше обратиться к этому генералу, – сказала m lle Bourienne, – и я уверена, что вам будет оказано должное уважение.
Княжна Марья читала бумагу, и сухие рыдания задергали ее лицо.
– Через кого вы получили это? – сказала она.
– Вероятно, узнали, что я француженка по имени, – краснея, сказала m lle Bourienne.
Княжна Марья с бумагой в руке встала от окна и с бледным лицом вышла из комнаты и пошла в бывший кабинет князя Андрея.
– Дуняша, позовите ко мне Алпатыча, Дронушку, кого нибудь, – сказала княжна Марья, – и скажите Амалье Карловне, чтобы она не входила ко мне, – прибавила она, услыхав голос m lle Bourienne. – Поскорее ехать! Ехать скорее! – говорила княжна Марья, ужасаясь мысли о том, что она могла остаться во власти французов.
«Чтобы князь Андрей знал, что она во власти французов! Чтоб она, дочь князя Николая Андреича Болконского, просила господина генерала Рамо оказать ей покровительство и пользовалась его благодеяниями! – Эта мысль приводила ее в ужас, заставляла ее содрогаться, краснеть и чувствовать еще не испытанные ею припадки злобы и гордости. Все, что только было тяжелого и, главное, оскорбительного в ее положении, живо представлялось ей. «Они, французы, поселятся в этом доме; господин генерал Рамо займет кабинет князя Андрея; будет для забавы перебирать и читать его письма и бумаги. M lle Bourienne lui fera les honneurs de Богучарово. [Мадемуазель Бурьен будет принимать его с почестями в Богучарове.] Мне дадут комнатку из милости; солдаты разорят свежую могилу отца, чтобы снять с него кресты и звезды; они мне будут рассказывать о победах над русскими, будут притворно выражать сочувствие моему горю… – думала княжна Марья не своими мыслями, но чувствуя себя обязанной думать за себя мыслями своего отца и брата. Для нее лично было все равно, где бы ни оставаться и что бы с ней ни было; но она чувствовала себя вместе с тем представительницей своего покойного отца и князя Андрея. Она невольно думала их мыслями и чувствовала их чувствами. Что бы они сказали, что бы они сделали теперь, то самое она чувствовала необходимым сделать. Она пошла в кабинет князя Андрея и, стараясь проникнуться его мыслями, обдумывала свое положение.
Требования жизни, которые она считала уничтоженными со смертью отца, вдруг с новой, еще неизвестной силой возникли перед княжной Марьей и охватили ее. Взволнованная, красная, она ходила по комнате, требуя к себе то Алпатыча, то Михаила Ивановича, то Тихона, то Дрона. Дуняша, няня и все девушки ничего не могли сказать о том, в какой мере справедливо было то, что объявила m lle Bourienne. Алпатыча не было дома: он уехал к начальству. Призванный Михаил Иваныч, архитектор, явившийся к княжне Марье с заспанными глазами, ничего не мог сказать ей. Он точно с той же улыбкой согласия, с которой он привык в продолжение пятнадцати лет отвечать, не выражая своего мнения, на обращения старого князя, отвечал на вопросы княжны Марьи, так что ничего определенного нельзя было вывести из его ответов. Призванный старый камердинер Тихон, с опавшим и осунувшимся лицом, носившим на себе отпечаток неизлечимого горя, отвечал «слушаю с» на все вопросы княжны Марьи и едва удерживался от рыданий, глядя на нее.
Наконец вошел в комнату староста Дрон и, низко поклонившись княжне, остановился у притолоки.
Княжна Марья прошлась по комнате и остановилась против него.
– Дронушка, – сказала княжна Марья, видевшая в нем несомненного друга, того самого Дронушку, который из своей ежегодной поездки на ярмарку в Вязьму привозил ей всякий раз и с улыбкой подавал свой особенный пряник. – Дронушка, теперь, после нашего несчастия, – начала она и замолчала, не в силах говорить дальше.
– Все под богом ходим, – со вздохом сказал он. Они помолчали.
– Дронушка, Алпатыч куда то уехал, мне не к кому обратиться. Правду ли мне говорят, что мне и уехать нельзя?
– Отчего же тебе не ехать, ваше сиятельство, ехать можно, – сказал Дрон.
– Мне сказали, что опасно от неприятеля. Голубчик, я ничего не могу, ничего не понимаю, со мной никого нет. Я непременно хочу ехать ночью или завтра рано утром. – Дрон молчал. Он исподлобья взглянул на княжну Марью.
– Лошадей нет, – сказал он, – я и Яков Алпатычу говорил.
– Отчего же нет? – сказала княжна.
– Все от божьего наказания, – сказал Дрон. – Какие лошади были, под войска разобрали, а какие подохли, нынче год какой. Не то лошадей кормить, а как бы самим с голоду не помереть! И так по три дня не емши сидят. Нет ничего, разорили вконец.
Княжна Марья внимательно слушала то, что он говорил ей.
– Мужики разорены? У них хлеба нет? – спросила она.
– Голодной смертью помирают, – сказал Дрон, – не то что подводы…
– Да отчего же ты не сказал, Дронушка? Разве нельзя помочь? Я все сделаю, что могу… – Княжне Марье странно было думать, что теперь, в такую минуту, когда такое горе наполняло ее душу, могли быть люди богатые и бедные и что могли богатые не помочь бедным. Она смутно знала и слышала, что бывает господский хлеб и что его дают мужикам. Она знала тоже, что ни брат, ни отец ее не отказали бы в нужде мужикам; она только боялась ошибиться как нибудь в словах насчет этой раздачи мужикам хлеба, которым она хотела распорядиться. Она была рада тому, что ей представился предлог заботы, такой, для которой ей не совестно забыть свое горе. Она стала расспрашивать Дронушку подробности о нуждах мужиков и о том, что есть господского в Богучарове.
– Ведь у нас есть хлеб господский, братнин? – спросила она.
– Господский хлеб весь цел, – с гордостью сказал Дрон, – наш князь не приказывал продавать.
– Выдай его мужикам, выдай все, что им нужно: я тебе именем брата разрешаю, – сказала княжна Марья.
Дрон ничего не ответил и глубоко вздохнул.
– Ты раздай им этот хлеб, ежели его довольно будет для них. Все раздай. Я тебе приказываю именем брата, и скажи им: что, что наше, то и ихнее. Мы ничего не пожалеем для них. Так ты скажи.
Дрон пристально смотрел на княжну, в то время как она говорила.
– Уволь ты меня, матушка, ради бога, вели от меня ключи принять, – сказал он. – Служил двадцать три года, худого не делал; уволь, ради бога.
Княжна Марья не понимала, чего он хотел от нее и от чего он просил уволить себя. Она отвечала ему, что она никогда не сомневалась в его преданности и что она все готова сделать для него и для мужиков.


Через час после этого Дуняша пришла к княжне с известием, что пришел Дрон и все мужики, по приказанию княжны, собрались у амбара, желая переговорить с госпожою.
– Да я никогда не звала их, – сказала княжна Марья, – я только сказала Дронушке, чтобы раздать им хлеба.
– Только ради бога, княжна матушка, прикажите их прогнать и не ходите к ним. Все обман один, – говорила Дуняша, – а Яков Алпатыч приедут, и поедем… и вы не извольте…
– Какой же обман? – удивленно спросила княжна
– Да уж я знаю, только послушайте меня, ради бога. Вот и няню хоть спросите. Говорят, не согласны уезжать по вашему приказанию.
– Ты что нибудь не то говоришь. Да я никогда не приказывала уезжать… – сказала княжна Марья. – Позови Дронушку.
Пришедший Дрон подтвердил слова Дуняши: мужики пришли по приказанию княжны.
– Да я никогда не звала их, – сказала княжна. – Ты, верно, не так передал им. Я только сказала, чтобы ты им отдал хлеб.
Дрон, не отвечая, вздохнул.
– Если прикажете, они уйдут, – сказал он.
– Нет, нет, я пойду к ним, – сказала княжна Марья
Несмотря на отговариванье Дуняши и няни, княжна Марья вышла на крыльцо. Дрон, Дуняша, няня и Михаил Иваныч шли за нею. «Они, вероятно, думают, что я предлагаю им хлеб с тем, чтобы они остались на своих местах, и сама уеду, бросив их на произвол французов, – думала княжна Марья. – Я им буду обещать месячину в подмосковной, квартиры; я уверена, что Andre еще больше бы сделав на моем месте», – думала она, подходя в сумерках к толпе, стоявшей на выгоне у амбара.
Толпа, скучиваясь, зашевелилась, и быстро снялись шляпы. Княжна Марья, опустив глаза и путаясь ногами в платье, близко подошла к ним. Столько разнообразных старых и молодых глаз было устремлено на нее и столько было разных лиц, что княжна Марья не видала ни одного лица и, чувствуя необходимость говорить вдруг со всеми, не знала, как быть. Но опять сознание того, что она – представительница отца и брата, придало ей силы, и она смело начала свою речь.
– Я очень рада, что вы пришли, – начала княжна Марья, не поднимая глаз и чувствуя, как быстро и сильно билось ее сердце. – Мне Дронушка сказал, что вас разорила война. Это наше общее горе, и я ничего не пожалею, чтобы помочь вам. Я сама еду, потому что уже опасно здесь и неприятель близко… потому что… Я вам отдаю все, мои друзья, и прошу вас взять все, весь хлеб наш, чтобы у вас не было нужды. А ежели вам сказали, что я отдаю вам хлеб с тем, чтобы вы остались здесь, то это неправда. Я, напротив, прошу вас уезжать со всем вашим имуществом в нашу подмосковную, и там я беру на себя и обещаю вам, что вы не будете нуждаться. Вам дадут и домы и хлеба. – Княжна остановилась. В толпе только слышались вздохи.
– Я не от себя делаю это, – продолжала княжна, – я это делаю именем покойного отца, который был вам хорошим барином, и за брата, и его сына.
Она опять остановилась. Никто не прерывал ее молчания.
– Горе наше общее, и будем делить всё пополам. Все, что мое, то ваше, – сказала она, оглядывая лица, стоявшие перед нею.
Все глаза смотрели на нее с одинаковым выражением, значения которого она не могла понять. Было ли это любопытство, преданность, благодарность, или испуг и недоверие, но выражение на всех лицах было одинаковое.
– Много довольны вашей милостью, только нам брать господский хлеб не приходится, – сказал голос сзади.
– Да отчего же? – сказала княжна.
Никто не ответил, и княжна Марья, оглядываясь по толпе, замечала, что теперь все глаза, с которыми она встречалась, тотчас же опускались.
– Отчего же вы не хотите? – спросила она опять.
Никто не отвечал.
Княжне Марье становилось тяжело от этого молчанья; она старалась уловить чей нибудь взгляд.
– Отчего вы не говорите? – обратилась княжна к старому старику, который, облокотившись на палку, стоял перед ней. – Скажи, ежели ты думаешь, что еще что нибудь нужно. Я все сделаю, – сказала она, уловив его взгляд. Но он, как бы рассердившись за это, опустил совсем голову и проговорил:
– Чего соглашаться то, не нужно нам хлеба.
– Что ж, нам все бросить то? Не согласны. Не согласны… Нет нашего согласия. Мы тебя жалеем, а нашего согласия нет. Поезжай сама, одна… – раздалось в толпе с разных сторон. И опять на всех лицах этой толпы показалось одно и то же выражение, и теперь это было уже наверное не выражение любопытства и благодарности, а выражение озлобленной решительности.
– Да вы не поняли, верно, – с грустной улыбкой сказала княжна Марья. – Отчего вы не хотите ехать? Я обещаю поселить вас, кормить. А здесь неприятель разорит вас…
Но голос ее заглушали голоса толпы.
– Нет нашего согласия, пускай разоряет! Не берем твоего хлеба, нет согласия нашего!
Княжна Марья старалась уловить опять чей нибудь взгляд из толпы, но ни один взгляд не был устремлен на нее; глаза, очевидно, избегали ее. Ей стало странно и неловко.
– Вишь, научила ловко, за ней в крепость иди! Дома разори да в кабалу и ступай. Как же! Я хлеб, мол, отдам! – слышались голоса в толпе.
Княжна Марья, опустив голову, вышла из круга и пошла в дом. Повторив Дрону приказание о том, чтобы завтра были лошади для отъезда, она ушла в свою комнату и осталась одна с своими мыслями.


Долго эту ночь княжна Марья сидела у открытого окна в своей комнате, прислушиваясь к звукам говора мужиков, доносившегося с деревни, но она не думала о них. Она чувствовала, что, сколько бы она ни думала о них, она не могла бы понять их. Она думала все об одном – о своем горе, которое теперь, после перерыва, произведенного заботами о настоящем, уже сделалось для нее прошедшим. Она теперь уже могла вспоминать, могла плакать и могла молиться. С заходом солнца ветер затих. Ночь была тихая и свежая. В двенадцатом часу голоса стали затихать, пропел петух, из за лип стала выходить полная луна, поднялся свежий, белый туман роса, и над деревней и над домом воцарилась тишина.
Одна за другой представлялись ей картины близкого прошедшего – болезни и последних минут отца. И с грустной радостью она теперь останавливалась на этих образах, отгоняя от себя с ужасом только одно последнее представление его смерти, которое – она чувствовала – она была не в силах созерцать даже в своем воображении в этот тихий и таинственный час ночи. И картины эти представлялись ей с такой ясностью и с такими подробностями, что они казались ей то действительностью, то прошедшим, то будущим.
То ей живо представлялась та минута, когда с ним сделался удар и его из сада в Лысых Горах волокли под руки и он бормотал что то бессильным языком, дергал седыми бровями и беспокойно и робко смотрел на нее.
«Он и тогда хотел сказать мне то, что он сказал мне в день своей смерти, – думала она. – Он всегда думал то, что он сказал мне». И вот ей со всеми подробностями вспомнилась та ночь в Лысых Горах накануне сделавшегося с ним удара, когда княжна Марья, предчувствуя беду, против его воли осталась с ним. Она не спала и ночью на цыпочках сошла вниз и, подойдя к двери в цветочную, в которой в эту ночь ночевал ее отец, прислушалась к его голосу. Он измученным, усталым голосом говорил что то с Тихоном. Ему, видно, хотелось поговорить. «И отчего он не позвал меня? Отчего он не позволил быть мне тут на месте Тихона? – думала тогда и теперь княжна Марья. – Уж он не выскажет никогда никому теперь всего того, что было в его душе. Уж никогда не вернется для него и для меня эта минута, когда бы он говорил все, что ему хотелось высказать, а я, а не Тихон, слушала бы и понимала его. Отчего я не вошла тогда в комнату? – думала она. – Может быть, он тогда же бы сказал мне то, что он сказал в день смерти. Он и тогда в разговоре с Тихоном два раза спросил про меня. Ему хотелось меня видеть, а я стояла тут, за дверью. Ему было грустно, тяжело говорить с Тихоном, который не понимал его. Помню, как он заговорил с ним про Лизу, как живую, – он забыл, что она умерла, и Тихон напомнил ему, что ее уже нет, и он закричал: „Дурак“. Ему тяжело было. Я слышала из за двери, как он, кряхтя, лег на кровать и громко прокричал: „Бог мой!Отчего я не взошла тогда? Что ж бы он сделал мне? Что бы я потеряла? А может быть, тогда же он утешился бы, он сказал бы мне это слово“. И княжна Марья вслух произнесла то ласковое слово, которое он сказал ей в день смерти. «Ду ше нь ка! – повторила княжна Марья это слово и зарыдала облегчающими душу слезами. Она видела теперь перед собою его лицо. И не то лицо, которое она знала с тех пор, как себя помнила, и которое она всегда видела издалека; а то лицо – робкое и слабое, которое она в последний день, пригибаясь к его рту, чтобы слышать то, что он говорил, в первый раз рассмотрела вблизи со всеми его морщинами и подробностями.
«Душенька», – повторила она.
«Что он думал, когда сказал это слово? Что он думает теперь? – вдруг пришел ей вопрос, и в ответ на это она увидала его перед собой с тем выражением лица, которое у него было в гробу на обвязанном белым платком лице. И тот ужас, который охватил ее тогда, когда она прикоснулась к нему и убедилась, что это не только не был он, но что то таинственное и отталкивающее, охватил ее и теперь. Она хотела думать о другом, хотела молиться и ничего не могла сделать. Она большими открытыми глазами смотрела на лунный свет и тени, всякую секунду ждала увидеть его мертвое лицо и чувствовала, что тишина, стоявшая над домом и в доме, заковывала ее.
– Дуняша! – прошептала она. – Дуняша! – вскрикнула она диким голосом и, вырвавшись из тишины, побежала к девичьей, навстречу бегущим к ней няне и девушкам.


17 го августа Ростов и Ильин, сопутствуемые только что вернувшимся из плена Лаврушкой и вестовым гусаром, из своей стоянки Янково, в пятнадцати верстах от Богучарова, поехали кататься верхами – попробовать новую, купленную Ильиным лошадь и разузнать, нет ли в деревнях сена.
Богучарово находилось последние три дня между двумя неприятельскими армиями, так что так же легко мог зайти туда русский арьергард, как и французский авангард, и потому Ростов, как заботливый эскадронный командир, желал прежде французов воспользоваться тем провиантом, который оставался в Богучарове.
Ростов и Ильин были в самом веселом расположении духа. Дорогой в Богучарово, в княжеское именье с усадьбой, где они надеялись найти большую дворню и хорошеньких девушек, они то расспрашивали Лаврушку о Наполеоне и смеялись его рассказам, то перегонялись, пробуя лошадь Ильина.
Ростов и не знал и не думал, что эта деревня, в которую он ехал, была именье того самого Болконского, который был женихом его сестры.
Ростов с Ильиным в последний раз выпустили на перегонку лошадей в изволок перед Богучаровым, и Ростов, перегнавший Ильина, первый вскакал в улицу деревни Богучарова.
– Ты вперед взял, – говорил раскрасневшийся Ильин.
– Да, всё вперед, и на лугу вперед, и тут, – отвечал Ростов, поглаживая рукой своего взмылившегося донца.
– А я на французской, ваше сиятельство, – сзади говорил Лаврушка, называя французской свою упряжную клячу, – перегнал бы, да только срамить не хотел.
Они шагом подъехали к амбару, у которого стояла большая толпа мужиков.
Некоторые мужики сняли шапки, некоторые, не снимая шапок, смотрели на подъехавших. Два старые длинные мужика, с сморщенными лицами и редкими бородами, вышли из кабака и с улыбками, качаясь и распевая какую то нескладную песню, подошли к офицерам.
– Молодцы! – сказал, смеясь, Ростов. – Что, сено есть?
– И одинакие какие… – сказал Ильин.
– Развесе…oo…ооо…лая бесе… бесе… – распевали мужики с счастливыми улыбками.
Один мужик вышел из толпы и подошел к Ростову.
– Вы из каких будете? – спросил он.
– Французы, – отвечал, смеючись, Ильин. – Вот и Наполеон сам, – сказал он, указывая на Лаврушку.
– Стало быть, русские будете? – переспросил мужик.
– А много вашей силы тут? – спросил другой небольшой мужик, подходя к ним.
– Много, много, – отвечал Ростов. – Да вы что ж собрались тут? – прибавил он. – Праздник, что ль?
– Старички собрались, по мирскому делу, – отвечал мужик, отходя от него.
В это время по дороге от барского дома показались две женщины и человек в белой шляпе, шедшие к офицерам.
– В розовом моя, чур не отбивать! – сказал Ильин, заметив решительно подвигавшуюся к нему Дуняшу.
– Наша будет! – подмигнув, сказал Ильину Лаврушка.
– Что, моя красавица, нужно? – сказал Ильин, улыбаясь.
– Княжна приказали узнать, какого вы полка и ваши фамилии?
– Это граф Ростов, эскадронный командир, а я ваш покорный слуга.
– Бе…се…е…ду…шка! – распевал пьяный мужик, счастливо улыбаясь и глядя на Ильина, разговаривающего с девушкой. Вслед за Дуняшей подошел к Ростову Алпатыч, еще издали сняв свою шляпу.
– Осмелюсь обеспокоить, ваше благородие, – сказал он с почтительностью, но с относительным пренебрежением к юности этого офицера и заложив руку за пазуху. – Моя госпожа, дочь скончавшегося сего пятнадцатого числа генерал аншефа князя Николая Андреевича Болконского, находясь в затруднении по случаю невежества этих лиц, – он указал на мужиков, – просит вас пожаловать… не угодно ли будет, – с грустной улыбкой сказал Алпатыч, – отъехать несколько, а то не так удобно при… – Алпатыч указал на двух мужиков, которые сзади так и носились около него, как слепни около лошади.
– А!.. Алпатыч… А? Яков Алпатыч!.. Важно! прости ради Христа. Важно! А?.. – говорили мужики, радостно улыбаясь ему. Ростов посмотрел на пьяных стариков и улыбнулся.
– Или, может, это утешает ваше сиятельство? – сказал Яков Алпатыч с степенным видом, не заложенной за пазуху рукой указывая на стариков.
– Нет, тут утешенья мало, – сказал Ростов и отъехал. – В чем дело? – спросил он.
– Осмелюсь доложить вашему сиятельству, что грубый народ здешний не желает выпустить госпожу из имения и угрожает отпречь лошадей, так что с утра все уложено и ее сиятельство не могут выехать.
– Не может быть! – вскрикнул Ростов.
– Имею честь докладывать вам сущую правду, – повторил Алпатыч.
Ростов слез с лошади и, передав ее вестовому, пошел с Алпатычем к дому, расспрашивая его о подробностях дела. Действительно, вчерашнее предложение княжны мужикам хлеба, ее объяснение с Дроном и с сходкою так испортили дело, что Дрон окончательно сдал ключи, присоединился к мужикам и не являлся по требованию Алпатыча и что поутру, когда княжна велела закладывать, чтобы ехать, мужики вышли большой толпой к амбару и выслали сказать, что они не выпустят княжны из деревни, что есть приказ, чтобы не вывозиться, и они выпрягут лошадей. Алпатыч выходил к ним, усовещивая их, но ему отвечали (больше всех говорил Карп; Дрон не показывался из толпы), что княжну нельзя выпустить, что на то приказ есть; а что пускай княжна остается, и они по старому будут служить ей и во всем повиноваться.
В ту минуту, когда Ростов и Ильин проскакали по дороге, княжна Марья, несмотря на отговариванье Алпатыча, няни и девушек, велела закладывать и хотела ехать; но, увидав проскакавших кавалеристов, их приняли за французов, кучера разбежались, и в доме поднялся плач женщин.
– Батюшка! отец родной! бог тебя послал, – говорили умиленные голоса, в то время как Ростов проходил через переднюю.
Княжна Марья, потерянная и бессильная, сидела в зале, в то время как к ней ввели Ростова. Она не понимала, кто он, и зачем он, и что с нею будет. Увидав его русское лицо и по входу его и первым сказанным словам признав его за человека своего круга, она взглянула на него своим глубоким и лучистым взглядом и начала говорить обрывавшимся и дрожавшим от волнения голосом. Ростову тотчас же представилось что то романическое в этой встрече. «Беззащитная, убитая горем девушка, одна, оставленная на произвол грубых, бунтующих мужиков! И какая то странная судьба натолкнула меня сюда! – думал Ростов, слушяя ее и глядя на нее. – И какая кротость, благородство в ее чертах и в выражении! – думал он, слушая ее робкий рассказ.
Когда она заговорила о том, что все это случилось на другой день после похорон отца, ее голос задрожал. Она отвернулась и потом, как бы боясь, чтобы Ростов не принял ее слова за желание разжалобить его, вопросительно испуганно взглянула на него. У Ростова слезы стояли в глазах. Княжна Марья заметила это и благодарно посмотрела на Ростова тем своим лучистым взглядом, который заставлял забывать некрасивость ее лица.
– Не могу выразить, княжна, как я счастлив тем, что я случайно заехал сюда и буду в состоянии показать вам свою готовность, – сказал Ростов, вставая. – Извольте ехать, и я отвечаю вам своей честью, что ни один человек не посмеет сделать вам неприятность, ежели вы мне только позволите конвоировать вас, – и, почтительно поклонившись, как кланяются дамам царской крови, он направился к двери.
Почтительностью своего тона Ростов как будто показывал, что, несмотря на то, что он за счастье бы счел свое знакомство с нею, он не хотел пользоваться случаем ее несчастия для сближения с нею.
Княжна Марья поняла и оценила этот тон.
– Я очень, очень благодарна вам, – сказала ему княжна по французски, – но надеюсь, что все это было только недоразуменье и что никто не виноват в том. – Княжна вдруг заплакала. – Извините меня, – сказала она.
Ростов, нахмурившись, еще раз низко поклонился и вышел из комнаты.


– Ну что, мила? Нет, брат, розовая моя прелесть, и Дуняшей зовут… – Но, взглянув на лицо Ростова, Ильин замолк. Он видел, что его герой и командир находился совсем в другом строе мыслей.
Ростов злобно оглянулся на Ильина и, не отвечая ему, быстрыми шагами направился к деревне.
– Я им покажу, я им задам, разбойникам! – говорил он про себя.
Алпатыч плывущим шагом, чтобы только не бежать, рысью едва догнал Ростова.
– Какое решение изволили принять? – сказал он, догнав его.
Ростов остановился и, сжав кулаки, вдруг грозно подвинулся на Алпатыча.
– Решенье? Какое решенье? Старый хрыч! – крикнул он на него. – Ты чего смотрел? А? Мужики бунтуют, а ты не умеешь справиться? Ты сам изменник. Знаю я вас, шкуру спущу со всех… – И, как будто боясь растратить понапрасну запас своей горячности, он оставил Алпатыча и быстро пошел вперед. Алпатыч, подавив чувство оскорбления, плывущим шагом поспевал за Ростовым и продолжал сообщать ему свои соображения. Он говорил, что мужики находились в закоснелости, что в настоящую минуту было неблагоразумно противуборствовать им, не имея военной команды, что не лучше ли бы было послать прежде за командой.