Книга общих молитв

Книга общественного богослужения, или Книга общих молитв (англ. The Book of Common Prayer) — краткое название нескольких взаимосвязанных теологических документов церквей Англиканского сообщества. Книга содержит в себе последование литургии а также собрание молитв при других богослужебных обрядах.

Хотя «Книга» неоднократно пересматривалась и некоторые англиканские церкви создали иные богослужебные книги, на её фундаменте лежала ключевая роль общего руководства по основам веры и религиозной практики, скрепляя таким образом Англиканское сообщество. «Книга общественного богослужения», наряду с 39 Статьями англиканского вероисповедания и Ординалом — доктринальный источник вероучения Церкви Англии.

Своё название она получила из-за того, что изначально задумывалась как единая богослужебная книга на английском языке для всех диоцезов Церкви Англии, использовавших прежде на местах несколько разновидностей литургических форм латинского обряда. С распространением влияния Церкви Англии на другие страны термин сохранился, так как большинство англикан продолжало использовать «Книгу» по всему миру.

История

Комитет богословов, председателем которого был Архиепископ Кентерберийский Томас Кранмер, завершил первое издание «Книги» в 1549 году, в правление юного короля Эдуарда VI. На основании парламентского Акта о единообразии, она вошла в обязательное употребление начиная со Дня Пятидесятницы 9 июня 1549 года, в качестве единственной законной формы богопоклонения. Нововведение разожгло конфронтацию как среди части духовенства, так и мирян. В графствах Корнуолл и Девон произошло народное восстание, жестоко подавленное королевской армией.

Полное заглавие книги 1549 года было таким: The booke of the common praier and adminiſtration of the Sacramentes, and other rites and ceremonies of the Churche: after the uſe of the Churche of Englande. В первоначальной редакции, разработанной на основе латинских богослужебных книг (Миссал, Бревиарий, Понтификал и др.), Книга ещё довольно строго придерживалась римской литургии. Вследствие дальнейших успехов движения Реформации в Англии назрела необходимость пересмотра исходной редакции, который состоялся в 1552 году.

В 1553 году на трон взошла Мария Католичка, правление которой ознаменовалось попытками восстановить католицизм в Англии, среди прочих мер был возвращён сарумский обряд. В этот период более 800 представителей английского духовенства вынуждены были бежать, почти 300 священников казнили, в том числе Томас Кранмера и Хью Латимера.

После недолгого правления Марии королевой стала Елизавета I, которой для подтверждения своего статуса были необходимы признания реформационных изменений её отца. Она призывала церковь к единству и нахождению компромисса, проводя политику так называемого «среднего пути» (Via media). При Елизавете I Книга вновь была утверждена парламентом в 1559 году, причём подверглись изменению отдельные позиции, вызывавшие наиболее ожесточённые нападки католиков. Тем не менее, сарумский обряд был окончательно отменён.

При Якове I столкновение с пуританами вызвало необходимость в новом пересмотре литургии. Созванная с этой целью конференция не пришла к соглашению, после чего король в 1604 году собственной властью произвёл изменения.

Во время Английской революции «Книга», «Акт о единообразии» и «39 статей» утратили силу обязательного руководства. После Реставрации Стюартов и восстановления государственного статуса Церкви Англии эти документы были вновь изданы. Новая Книга 1662 года в основном повторяла предыдущую версию.

В Викитеке есть оригинал текста по этой теме.

См. Book of Common Prayer

Приход к власти в результате Славной революции Вильгельма Оранского и его соправительницы королевы Марии потребовал поисков новых путей к компромиссу с пресвитерианами, и, по настоянию архиепископа Кентерберийского Джона Тиллотсона, король Вильгельм санкционировал создание комиссии для пересмотра литургии. Результатом её работы стала так называемая «Литургия постижения» (Liturgy of Comprehension) 1689 года, в которой были учтены две трети пресвитерианских требований 1661 года. Однако, участники конвокации Кентербери и Йорка (собрания духовенства и мирян обеих английских архиепархий), напуганные взглядами короля Вильгельма, отклонили без обсуждения предложенный на их рассмотрение проект, и долгое время он не был доступен широкой публике. Тем не менее, эта редакция Книги оказала влияние на содержание молитвенников многих британских колоний.

Литература

• Fawcett Timothy J. The liturgy of comprehension 1689: An abortive attempt to revise the Book of common prayer. — Mayhew McCrimmon, 1973. — 616 p. — ISBN 0-85597-031-6.
• Gibson E.C.S. The First and Second Prayer Books of Edward VI. — Everyman's Library, 1910.

Источники

1. Англиканская церковь // Большая советская энциклопедия : [в 30 т.] / гл. ред. А. М. Прохоров. — 3-е изд. — М. : Советская энциклопедия, 1969—1978.</span>
2. [dic.academic.ru/dic.nsf/sie/735/%D0%90%D0%9D%D0%93%D0%9B%D0%98%D0%9A%D0%90%D0%9D%D0%A1%D0%9A%D0%90%D0%AF Англиканская церковь] (рус.). Советская историческая энциклопедия.— М.: Советская энциклопедия. Под ред. Е.М.Жукова. 1973—1982.. Проверено 8 февраля 2013. [www.webcitation.org/6EUJ49XBn Архивировано из первоисточника 17 февраля 2013].
3. [books.google.co.uk/books?id=DR9LuvstKgkC&pg=PA32&lpg=PA1 Иллюстрированная энциклопедия «Руссика». История. 16–18 вв] (рус.). ОЛМА Медиа Групп.. Проверено 8 февраля 2013.

• Common Prayer // Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона : в 86 т. (82 т. и 4 доп.). — СПб., 1890—1907.

Отрывок, характеризующий Книга общих молитв

Все глаза были устремлены на него. Он посмотрел на толпу, и, как бы обнадеженный тем выражением, которое он прочел на лицах людей, он печально и робко улыбнулся и, опять опустив голову, поправился ногами на ступеньке.
– Он изменил своему царю и отечеству, он передался Бонапарту, он один из всех русских осрамил имя русского, и от него погибает Москва, – говорил Растопчин ровным, резким голосом; но вдруг быстро взглянул вниз на Верещагина, продолжавшего стоять в той же покорной позе. Как будто взгляд этот взорвал его, он, подняв руку, закричал почти, обращаясь к народу: – Своим судом расправляйтесь с ним! отдаю его вам!
Народ молчал и только все теснее и теснее нажимал друг на друга. Держать друг друга, дышать в этой зараженной духоте, не иметь силы пошевелиться и ждать чего то неизвестного, непонятного и страшного становилось невыносимо. Люди, стоявшие в передних рядах, видевшие и слышавшие все то, что происходило перед ними, все с испуганно широко раскрытыми глазами и разинутыми ртами, напрягая все свои силы, удерживали на своих спинах напор задних.
– Бей его!.. Пускай погибнет изменник и не срамит имя русского! – закричал Растопчин. – Руби! Я приказываю! – Услыхав не слова, но гневные звуки голоса Растопчина, толпа застонала и надвинулась, но опять остановилась.
– Граф!.. – проговорил среди опять наступившей минутной тишины робкий и вместе театральный голос Верещагина. – Граф, один бог над нами… – сказал Верещагин, подняв голову, и опять налилась кровью толстая жила на его тонкой шее, и краска быстро выступила и сбежала с его лица. Он не договорил того, что хотел сказать.
– Руби его! Я приказываю!.. – прокричал Растопчин, вдруг побледнев так же, как Верещагин.
– Сабли вон! – крикнул офицер драгунам, сам вынимая саблю.
Другая еще сильнейшая волна взмыла по народу, и, добежав до передних рядов, волна эта сдвинула переднии, шатая, поднесла к самым ступеням крыльца. Высокий малый, с окаменелым выражением лица и с остановившейся поднятой рукой, стоял рядом с Верещагиным.
– Руби! – прошептал почти офицер драгунам, и один из солдат вдруг с исказившимся злобой лицом ударил Верещагина тупым палашом по голове.
«А!» – коротко и удивленно вскрикнул Верещагин, испуганно оглядываясь и как будто не понимая, зачем это было с ним сделано. Такой же стон удивления и ужаса пробежал по толпе.
«О господи!» – послышалось чье то печальное восклицание.
Но вслед за восклицанием удивления, вырвавшимся У Верещагина, он жалобно вскрикнул от боли, и этот крик погубил его. Та натянутая до высшей степени преграда человеческого чувства, которая держала еще толпу, прорвалось мгновенно. Преступление было начато, необходимо было довершить его. Жалобный стон упрека был заглушен грозным и гневным ревом толпы. Как последний седьмой вал, разбивающий корабли, взмыла из задних рядов эта последняя неудержимая волна, донеслась до передних, сбила их и поглотила все. Ударивший драгун хотел повторить свой удар. Верещагин с криком ужаса, заслонясь руками, бросился к народу. Высокий малый, на которого он наткнулся, вцепился руками в тонкую шею Верещагина и с диким криком, с ним вместе, упал под ноги навалившегося ревущего народа.
Одни били и рвали Верещагина, другие высокого малого. И крики задавленных людей и тех, которые старались спасти высокого малого, только возбуждали ярость толпы. Долго драгуны не могли освободить окровавленного, до полусмерти избитого фабричного. И долго, несмотря на всю горячечную поспешность, с которою толпа старалась довершить раз начатое дело, те люди, которые били, душили и рвали Верещагина, не могли убить его; но толпа давила их со всех сторон, с ними в середине, как одна масса, колыхалась из стороны в сторону и не давала им возможности ни добить, ни бросить его.
«Топором то бей, что ли?.. задавили… Изменщик, Христа продал!.. жив… живущ… по делам вору мука. Запором то!.. Али жив?»
Только когда уже перестала бороться жертва и вскрики ее заменились равномерным протяжным хрипеньем, толпа стала торопливо перемещаться около лежащего, окровавленного трупа. Каждый подходил, взглядывал на то, что было сделано, и с ужасом, упреком и удивлением теснился назад.
«О господи, народ то что зверь, где же живому быть!» – слышалось в толпе. – И малый то молодой… должно, из купцов, то то народ!.. сказывают, не тот… как же не тот… О господи… Другого избили, говорят, чуть жив… Эх, народ… Кто греха не боится… – говорили теперь те же люди, с болезненно жалостным выражением глядя на мертвое тело с посиневшим, измазанным кровью и пылью лицом и с разрубленной длинной тонкой шеей.
Полицейский старательный чиновник, найдя неприличным присутствие трупа на дворе его сиятельства, приказал драгунам вытащить тело на улицу. Два драгуна взялись за изуродованные ноги и поволокли тело. Окровавленная, измазанная в пыли, мертвая бритая голова на длинной шее, подворачиваясь, волочилась по земле. Народ жался прочь от трупа.
В то время как Верещагин упал и толпа с диким ревом стеснилась и заколыхалась над ним, Растопчин вдруг побледнел, и вместо того чтобы идти к заднему крыльцу, у которого ждали его лошади, он, сам не зная куда и зачем, опустив голову, быстрыми шагами пошел по коридору, ведущему в комнаты нижнего этажа. Лицо графа было бледно, и он не мог остановить трясущуюся, как в лихорадке, нижнюю челюсть.
– Ваше сиятельство, сюда… куда изволите?.. сюда пожалуйте, – проговорил сзади его дрожащий, испуганный голос. Граф Растопчин не в силах был ничего отвечать и, послушно повернувшись, пошел туда, куда ему указывали. У заднего крыльца стояла коляска. Далекий гул ревущей толпы слышался и здесь. Граф Растопчин торопливо сел в коляску и велел ехать в свой загородный дом в Сокольниках. Выехав на Мясницкую и не слыша больше криков толпы, граф стал раскаиваться. Он с неудовольствием вспомнил теперь волнение и испуг, которые он выказал перед своими подчиненными. «La populace est terrible, elle est hideuse, – думал он по французски. – Ils sont сошше les loups qu'on ne peut apaiser qu'avec de la chair. [Народная толпа страшна, она отвратительна. Они как волки: их ничем не удовлетворишь, кроме мяса.] „Граф! один бог над нами!“ – вдруг вспомнились ему слова Верещагина, и неприятное чувство холода пробежало по спине графа Растопчина. Но чувство это было мгновенно, и граф Растопчин презрительно улыбнулся сам над собою. „J'avais d'autres devoirs, – подумал он. – Il fallait apaiser le peuple. Bien d'autres victimes ont peri et perissent pour le bien publique“, [У меня были другие обязанности. Следовало удовлетворить народ. Много других жертв погибло и гибнет для общественного блага.] – и он стал думать о тех общих обязанностях, которые он имел в отношении своего семейства, своей (порученной ему) столице и о самом себе, – не как о Федоре Васильевиче Растопчине (он полагал, что Федор Васильевич Растопчин жертвует собою для bien publique [общественного блага]), но о себе как о главнокомандующем, о представителе власти и уполномоченном царя. „Ежели бы я был только Федор Васильевич, ma ligne de conduite aurait ete tout autrement tracee, [путь мой был бы совсем иначе начертан,] но я должен был сохранить и жизнь и достоинство главнокомандующего“.