Аль-Китаб

Аль-Кита́б (араб. الكتاب‎ — Книга) — первая систематическая грамматика арабского языка, написанная в конце VIII века в Басре арабским филологом Сибавейхи.

Строение

«Книга» состоит из множества глав, описывающих фонетику, морфологию и синтаксис классического арабского языка. Из-за отсутствия установленных грамматических терминов названия глав представляют собой краткие описания их содержания. После каждой главы следуют объяснения и примеры из Корана и древней арабской поэзии. Приведено более тысячи стихотворений. Примеры снабжены ссылками на арабских поэтов и учёных, в том числе указаны имена 50 поэтов, больше нигде не упоминаемых. Наибольшее число ссылок — на учителя Сибавейхи — Халиля ибн Ахмада аль-Фарахиди.

Методика изложения грамматики

При написании «Книги» Сибавейхи пользовался методами толкования грамматического учения, составлявшими основу учения Басрийской языковедческой школы. Основные методы:

• ас-самā’ (араб. السماع‎ живая речь) — ссылки на язык авторитетов: чтецов Корана, учёных и арабских поэтов.
• аль-кийāс (араб. القياس‎ аналогия) — объяснение грамматического явления по подобию с другим, объяснённым ранее.
• аль-’āмиль (араб. العامل‎ причина) — приведение основания для любых грамматических изменений на основе логических категорий причины и следствия.

Значение

После смерти Сибавейхи, один из его учителей, аль-Ахфаш аль-Акбар, переписал «Книгу» с целью более удобного расположения материала. C X века «Книга» становится непререкаемым авторитетом по арабской грамматике и получает определение «Коран грамматики», однако из-за своей сложности и тяжеловесности её не использовали в качестве массового учебника арабского языка. Ей пользовались в основном учёные-филологи, которые уточняли, комментировали и перерабатывали отдельные главы и утверждения.

Ссылки

• [web.archive.org/web/20060613091012/yazikiliteratura.boom.ru/dil46.htm Краткая характеристика «Книги» Сибавейхи и её основные теории, ставшие объектом критики]

Литература

• Jahn G. Sībawaihis Buch über die Grammatik übersetzt und erklärt. Berlin, 1895–1900. New York, 1969.
• Звегинцев В. А. История арабского языкознания. М., 1958. С. 47–49.

Отрывок, характеризующий Аль-Китаб

– Да нет же! Будут же они лошадиное мясо жрать, как турки, – не отвечая, прокричал Кутузов, ударяя пухлым кулаком по столу, – будут и они, только бы…


В противоположность Кутузову, в то же время, в событии еще более важнейшем, чем отступление армии без боя, в оставлении Москвы и сожжении ее, Растопчин, представляющийся нам руководителем этого события, действовал совершенно иначе.
Событие это – оставление Москвы и сожжение ее – было так же неизбежно, как и отступление войск без боя за Москву после Бородинского сражения.
Каждый русский человек, не на основании умозаключений, а на основании того чувства, которое лежит в нас и лежало в наших отцах, мог бы предсказать то, что совершилось.
Начиная от Смоленска, во всех городах и деревнях русской земли, без участия графа Растопчина и его афиш, происходило то же самое, что произошло в Москве. Народ с беспечностью ждал неприятеля, не бунтовал, не волновался, никого не раздирал на куски, а спокойно ждал своей судьбы, чувствуя в себе силы в самую трудную минуту найти то, что должно было сделать. И как только неприятель подходил, богатейшие элементы населения уходили, оставляя свое имущество; беднейшие оставались и зажигали и истребляли то, что осталось.
Сознание того, что это так будет, и всегда так будет, лежало и лежит в душе русского человека. И сознание это и, более того, предчувствие того, что Москва будет взята, лежало в русском московском обществе 12 го года. Те, которые стали выезжать из Москвы еще в июле и начале августа, показали, что они ждали этого. Те, которые выезжали с тем, что они могли захватить, оставляя дома и половину имущества, действовали так вследствие того скрытого (latent) патриотизма, который выражается не фразами, не убийством детей для спасения отечества и т. п. неестественными действиями, а который выражается незаметно, просто, органически и потому производит всегда самые сильные результаты.
«Стыдно бежать от опасности; только трусы бегут из Москвы», – говорили им. Растопчин в своих афишках внушал им, что уезжать из Москвы было позорно. Им совестно было получать наименование трусов, совестно было ехать, но они все таки ехали, зная, что так надо было. Зачем они ехали? Нельзя предположить, чтобы Растопчин напугал их ужасами, которые производил Наполеон в покоренных землях. Уезжали, и первые уехали богатые, образованные люди, знавшие очень хорошо, что Вена и Берлин остались целы и что там, во время занятия их Наполеоном, жители весело проводили время с обворожительными французами, которых так любили тогда русские мужчины и в особенности дамы.