«Книга» Малларме

«Книга» (фр. «Le Livre») Стефана Малларме — его неосуществлённый и, по собственному признанию, едва ли осуществимый в своей полноте литературный замысел.

Замысел «Книги»

Для Малларме книга выступала венцом и апофеозом искусства и мира вообще: «всё в мире существует для того, чтобы завершиться некоей книгой», которая «во взаимном сопряжении страниц» выразит «связь всего со всем». Такую Книгу он и стремился создать, сознавая, впрочем, непомерность этой задачи, которую сравнивал с «Великим деланием» алхимиков.

В известном автобиографическом письме Полю Верлену от 16 ноября 1885 года Малларме писал о «Книге»:

Что это? Трудно объяснить: да просто книга, во множестве томов, книга, которая стала бы настоящей книгой по заранее определенному плану, а не сборником случайных, пусть и прекрасных вдохновений... Скажу более: единственная книга, убежденный, что только она одна и существует, и всякий пишущий, сам того не зная, покушается её создать, даже Гении. Орфическое истолкование Земли — в нем состоит единственный долг поэта, и ради этого ведет всю свою игру литература.

При этом строгий порядок, продуманность «Книги» как целого не исключает подвижности элементов: порядок страниц не был закреплён, «налицо имелся ряд как бы самостоятельных брошюр (не имевших переплёта, который определял бы их последовательность), причем первая и последняя страницы каждой такой брошюры должны были быть написаны на одном большом листе, сложенном вдвое, который означал начало и конец брошюры: внутри находились разрозненные листы, которые имели определенную самостоятельность и могли меняться местами, но так, чтобы при любом их порядке текст обладал законченным смыслом». Таким образом, «Книга» задействовала методы комбинаторной литературы.

Воплощая взгляды Малларме на поэтический язык и стремление к «объективной поэзии», «Книга» должна была представлять собой некий «абсолютный текст», очищенный от всего случайного, то есть эмпирического, конкретного, частного. Это означает освобождение от случайного в предмете, в субъекте, даже в языке. Что касается предмета: поэтическое, литературное слово мыслилось Малларме как отсылка не к природно-эмпирическому, но к некоему идеальному явлению: «Я говорю: цветок! и вот из глубин забвения, куда звук моего голоса отсылает силуэты любых конкретных цветков, начинает вырастать нечто иное, чем известные мне цветочные чашечки: словно в музыке, возникает сама чарующая идея цветка, которой не найти ни в одном реальном букете»; вдобавок поэтический текст затем «переплавляет несколько вокабул в одно цельное, новое слово, в слово-заклинание, неведомое обычному языку». Далее, существенной чертой этого сочинения должна быть его анонимность, точнее безличность, «ибо Текст в нем говорит сам собой, без авторского голоса». Упразднению из текста того случайного, что обусловлено особенностями того или иного языка, могли помочь такие «объективные» над-семантические приёмы, использованные в «Броске игральных костей», как расположение текста на странице, разные шрифты и кегли.

Осуществление «Книги»

Малларме не завершил своё «Великое делание». Оставленные им фрагменты и наброски к «Книге» были опубликованы и исследованы Жаком Шерером в 1957 году.

Впрочем, даже по признанию самого Малларме, он надеялся скорее «не завершить всё произведение в целом (не знаю, кому это по плечу!), но явить готовый фрагмент его, чтобы оно хоть в этой частице засияло всем блеском своей подлинности, и указать тем самым общие черты всего труда, на осуществление которого не хватило бы и целой жизни». Таким осуществлённым образцом, приближением к «Книге» Жак Шерер назвал поэму Малларме «Бросок игральных костей», опубликованную в 1897 году. Сергей Зенкин попыткой создать такой фрагмент «Книги» считает текст Малларме под названием «Игитур» (написанный в 1869 и опубликованный посмертно в 1925 году). А. В. Акимова, кроме двух названных произведений Малларме, видит пример «абсолютного текста» также в его «Иродиаде».

Взгляды на «Книгу»

Жиль Делёз находил замысел «Книги» созвучным некоторым идеям Льюиса Кэрролла.

«Книга» в культуре

• В 2000-х годах монреальский художник Клаус Шерюбель (Klaus Scherübel) изготовил муляж «Книги» в суперобложке, точно соответствующей указанным Малларме размерам.

Литература

Первоисточники

• Scherer J. Le «Livre» de Mallarmé. Premières recherches sur les documents inédits. — Paris: Gallimard, 1957.
• Малларме С. Письмо Полю Верлену (16 ноября 1885 года) // Малларме С. Сочинения в стихах и прозе. — М.: Радуга, 1995. — С. 409—414.

Исследования

• Dragonetti R. Le Livre // Dragonetti R. Etudes sur Mallarmé, réunies et présentées par Wilfried Smekens. Romanica Gandensia, XXII. Gent, Belgique: Université Gand, 1992. P. 157—186. ISBN 90-70489-16-3, ISBN 978-9-0704-8916-8
• Деррида Ж. Двойной сеанс // Деррида Ж. Диссеминация / пер. с фр. Д. Кралечкина. Екатеринбург: У-Фактория, 2007. 608 с. (Philosophy). ISBN 978-5-9757-0079-7
• Blanchot M. Le livre à venire. Paris: Gallimard, 1959.
  • О сочинении М. Бланшо см. также: Поль де Ман. Безличность в критике Мориса Бланшо // Поль де Ман. [www.philol.msu.ru/~discours/images/stories/speckurs/man.pdf Слепота и прозрение]. СПб.: ИЦ «Гуманитарная Академия», 2002. 256 с. ISBN 5-93762-018-6
• Акимова А. В. Проблема автора и «Великого Творения» в творчестве Стефана Малларме: дис. … канд. филол. наук. — СПб., 2001.
• Эко У. Открытое произведение / пер. с итал. А. Шурбелева. — М.: Академический проект, 2004. Гл. 1: Поэтика открытого произведения.
• [www.britannica.com/EBchecked/topic/360307/Stephane-Mallarme Stéphane Mallarmé] // Encyclopædia Britannica.

Отрывок, характеризующий «Книга» Малларме

Во второй комнате трактира сидел поручик за блюдом сосисок и бутылкою вина.
– А, и вы заехали, юноша, – сказал он, улыбаясь и высоко поднимая брови.
– Да, – сказал Ростов, как будто выговорить это слово стоило большого труда, и сел за соседний стол.
Оба молчали; в комнате сидели два немца и один русский офицер. Все молчали, и слышались звуки ножей о тарелки и чавканье поручика. Когда Телянин кончил завтрак, он вынул из кармана двойной кошелек, изогнутыми кверху маленькими белыми пальцами раздвинул кольца, достал золотой и, приподняв брови, отдал деньги слуге.
– Пожалуйста, поскорее, – сказал он.
Золотой был новый. Ростов встал и подошел к Телянину.
– Позвольте посмотреть мне кошелек, – сказал он тихим, чуть слышным голосом.
С бегающими глазами, но всё поднятыми бровями Телянин подал кошелек.
– Да, хорошенький кошелек… Да… да… – сказал он и вдруг побледнел. – Посмотрите, юноша, – прибавил он.
Ростов взял в руки кошелек и посмотрел и на него, и на деньги, которые были в нем, и на Телянина. Поручик оглядывался кругом, по своей привычке и, казалось, вдруг стал очень весел.
– Коли будем в Вене, всё там оставлю, а теперь и девать некуда в этих дрянных городишках, – сказал он. – Ну, давайте, юноша, я пойду.
Ростов молчал.
– А вы что ж? тоже позавтракать? Порядочно кормят, – продолжал Телянин. – Давайте же.
Он протянул руку и взялся за кошелек. Ростов выпустил его. Телянин взял кошелек и стал опускать его в карман рейтуз, и брови его небрежно поднялись, а рот слегка раскрылся, как будто он говорил: «да, да, кладу в карман свой кошелек, и это очень просто, и никому до этого дела нет».
– Ну, что, юноша? – сказал он, вздохнув и из под приподнятых бровей взглянув в глаза Ростова. Какой то свет глаз с быстротою электрической искры перебежал из глаз Телянина в глаза Ростова и обратно, обратно и обратно, всё в одно мгновение.
– Подите сюда, – проговорил Ростов, хватая Телянина за руку. Он почти притащил его к окну. – Это деньги Денисова, вы их взяли… – прошептал он ему над ухом.
– Что?… Что?… Как вы смеете? Что?… – проговорил Телянин.
Но эти слова звучали жалобным, отчаянным криком и мольбой о прощении. Как только Ростов услыхал этот звук голоса, с души его свалился огромный камень сомнения. Он почувствовал радость и в то же мгновение ему стало жалко несчастного, стоявшего перед ним человека; но надо было до конца довести начатое дело.
– Здесь люди Бог знает что могут подумать, – бормотал Телянин, схватывая фуражку и направляясь в небольшую пустую комнату, – надо объясниться…
– Я это знаю, и я это докажу, – сказал Ростов.
– Я…
Испуганное, бледное лицо Телянина начало дрожать всеми мускулами; глаза всё так же бегали, но где то внизу, не поднимаясь до лица Ростова, и послышались всхлипыванья.
– Граф!… не губите молодого человека… вот эти несчастные деньги, возьмите их… – Он бросил их на стол. – У меня отец старик, мать!…
Ростов взял деньги, избегая взгляда Телянина, и, не говоря ни слова, пошел из комнаты. Но у двери он остановился и вернулся назад. – Боже мой, – сказал он со слезами на глазах, – как вы могли это сделать?
– Граф, – сказал Телянин, приближаясь к юнкеру.
– Не трогайте меня, – проговорил Ростов, отстраняясь. – Ежели вам нужда, возьмите эти деньги. – Он швырнул ему кошелек и выбежал из трактира.


Вечером того же дня на квартире Денисова шел оживленный разговор офицеров эскадрона.
– А я говорю вам, Ростов, что вам надо извиниться перед полковым командиром, – говорил, обращаясь к пунцово красному, взволнованному Ростову, высокий штаб ротмистр, с седеющими волосами, огромными усами и крупными чертами морщинистого лица.
Штаб ротмистр Кирстен был два раза разжалован в солдаты зa дела чести и два раза выслуживался.
– Я никому не позволю себе говорить, что я лгу! – вскрикнул Ростов. – Он сказал мне, что я лгу, а я сказал ему, что он лжет. Так с тем и останется. На дежурство может меня назначать хоть каждый день и под арест сажать, а извиняться меня никто не заставит, потому что ежели он, как полковой командир, считает недостойным себя дать мне удовлетворение, так…
– Да вы постойте, батюшка; вы послушайте меня, – перебил штаб ротмистр своим басистым голосом, спокойно разглаживая свои длинные усы. – Вы при других офицерах говорите полковому командиру, что офицер украл…
– Я не виноват, что разговор зашел при других офицерах. Может быть, не надо было говорить при них, да я не дипломат. Я затем в гусары и пошел, думал, что здесь не нужно тонкостей, а он мне говорит, что я лгу… так пусть даст мне удовлетворение…
– Это всё хорошо, никто не думает, что вы трус, да не в том дело. Спросите у Денисова, похоже это на что нибудь, чтобы юнкер требовал удовлетворения у полкового командира?
Денисов, закусив ус, с мрачным видом слушал разговор, видимо не желая вступаться в него. На вопрос штаб ротмистра он отрицательно покачал головой.
– Вы при офицерах говорите полковому командиру про эту пакость, – продолжал штаб ротмистр. – Богданыч (Богданычем называли полкового командира) вас осадил.
– Не осадил, а сказал, что я неправду говорю.
– Ну да, и вы наговорили ему глупостей, и надо извиниться.
– Ни за что! – крикнул Ростов.
– Не думал я этого от вас, – серьезно и строго сказал штаб ротмистр. – Вы не хотите извиниться, а вы, батюшка, не только перед ним, а перед всем полком, перед всеми нами, вы кругом виноваты. А вот как: кабы вы подумали да посоветовались, как обойтись с этим делом, а то вы прямо, да при офицерах, и бухнули. Что теперь делать полковому командиру? Надо отдать под суд офицера и замарать весь полк? Из за одного негодяя весь полк осрамить? Так, что ли, по вашему? А по нашему, не так. И Богданыч молодец, он вам сказал, что вы неправду говорите. Неприятно, да что делать, батюшка, сами наскочили. А теперь, как дело хотят замять, так вы из за фанаберии какой то не хотите извиниться, а хотите всё рассказать. Вам обидно, что вы подежурите, да что вам извиниться перед старым и честным офицером! Какой бы там ни был Богданыч, а всё честный и храбрый, старый полковник, так вам обидно; а замарать полк вам ничего? – Голос штаб ротмистра начинал дрожать. – Вы, батюшка, в полку без году неделя; нынче здесь, завтра перешли куда в адъютантики; вам наплевать, что говорить будут: «между павлоградскими офицерами воры!» А нам не всё равно. Так, что ли, Денисов? Не всё равно?
Денисов всё молчал и не шевелился, изредка взглядывая своими блестящими, черными глазами на Ростова.
– Вам своя фанаберия дорога, извиниться не хочется, – продолжал штаб ротмистр, – а нам, старикам, как мы выросли, да и умереть, Бог даст, приведется в полку, так нам честь полка дорога, и Богданыч это знает. Ох, как дорога, батюшка! А это нехорошо, нехорошо! Там обижайтесь или нет, а я всегда правду матку скажу. Нехорошо!