Книжная справа

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск

Кни́жная спра́ва в Русском царстве в середине XVII века — деятельность в Русской церкви по редактированию текстов переводов богослужебных книг в 16401650-е годы. Наиболее важные правки в редакции текстов (наряду с рядом иных богослужебных изменений) были официально приняты при царе Алексее Михайловиче и Московском патриархе Никоне (отсюда распространённое название «никоновская книжная справа»). Несогласие с этими изменениями среди части Церкви послужило одной из причин раскола русской церкви. В конце XVII века книжная справа практически прекратилась, и с тех пор богослужебные книги Московского патриархата переиздаются без изменений, сохраняя даже свои технические ошибки[1].





Предыстория

С IX века, со времени трудов Кирилла и Мефодия, с греческого на старославянский язык (церковнославянский) переводились христианские богослужебные и иные книги. Книги как на греческом, так и на церковнославянском были рукописными. Сами рукописные богослужебные греческие книги имели разночтения. Централизованного и единообразного перевода на церковнославянский язык не было; разные переводчики переводили независимо друг от друга тексты.

При переходе от рукописных книг к книгам, напечатанным в типографии, разночтения в книгах стираются, часть текстов вовсе исчезает, и происходит унификация книг. Такая унификация произошла у греков в XVI веке, когда они стали печатать свои книги в типографиях Венеции и других западных городов. У русских унификация книг произошла в начале XVII века. Обе унификации происходили независимо друг от друга. У русских в первой половине XVII веке имелось два книгопечатных центра: один из них, самый крупный, находился в Русском царстве; а другой в Малороссии, входившей в Речь Посполитую. Книги, напечатанные в Русском государстве, отличались от книг, напечатанных в Малороссии (Киеве).

Корректировка текстов переводов православной книжности велась постоянно; официальный статус книжной справы в Русском царстве определило постановление Стоглавого собора 1551 г., обязавшего сверять каждую новую книгу с исправным оригиналом и конфисковывать неисправные книги.[2]

Книжная справа в Москве в XVII веке

На этапе книжной справы, начавшемся после Смутного времени при поддержке патриарха Филарета и продолжавшемся при патриархе Иосафе I (1634—1640), в качестве правильных источников рассматривались только русские рукописи; при патриархе Иосифе (1642—1652), когда усилия книжников были направлены на подготовку издания полного церковнославянского текста перевода Библии, налицо было стремление согласовать славянский перевод с греческим текстом, при этом в качестве посредника могли выступать юго-западнорусские тексты.[2]

Со второй половины XVII века правку книг было решено производить с помощью греческих книг. Для этой цели при патриархе Иосифе в 1649 году из Киева были приглашены киевские монахи, во главе с Епифанием Славинецким — знавшим греческий язык; к ним присоединился толмач Арсений Грек. Работа справщиков продолжалась непрерывно и при патриархе Никоне. В основе лингвистических воззрений круга книжников, осуществлявших редактирование, лежала ориентация на грекоязычный оригинал: убеждение в том, что церковнославянский перевод греческих текстов должен выражать те же значения и по возможности тем же образом, что и оригинал.[3]

В результате книжной справы поменялись названия богослужебных книг: Часовник стал Часословом, Октай стал Октоихом, Устав стал Типиконом, Потребник стал Требником.

Кроме того, поменялись названия: Па́вечерница → Повечерие; Полиелео́с → Полиелей (греческое Πολυέλεος).

Книги унифицировали по греческим образцам, поэтому претерпел изменение и Богослужебный Устав: часть молитв была исключена, а часть молитв, которых не было в прежних чинопоследованиях, была добавлена. Например, во вседневную Полуношницу были добавлены две молитвы; был добавлен канон в Панихиду.

После реформы исчезла такая служба как Средняя Павечерница.

Сугубая аллилуйя была заменена на трегубую.

Символ веры

Как многие рукописные тексты, славянский текст Символа веры имел разночтения. Восьмой член Символа веры — «Καὶ εἰς τὸ Πνεῦμα τὸ Ἁγιον, τὸ κύριον, τὸ ζωοποιόν» — в богослужебных книгах на славянский переведен по-разному: 1. «и въ ду́ха свята́го, го́спода животворя́щаго»; 2. «и въ ду́ха свята́го, и́стиннаго животворя́щаго» 3. «и въ ду́ха свята́го, го́спода, и́стиннаго и животворя́щаго».

Это разночтение заметил Стоглавый собор в 1551 году: в своих решениях, в 9 главе, он определил, что «не гораздо» употреблять оба слова «господь» и «истинный», а «гораздо» употреблять только одно из них:
Такоже и вѣрую во единаго Бога сущее глаголется, и Духа Святаго истиннаго и животворящаго, ино то гораздо. Нѣцыи же глаголютъ, и въ Духа Святаго Господа истиннаго, ино то не гораздо, едино глаголати или Господа, или истиннаго.[4][5]

Стоглавый собор не провел унификацию: какое из двух слов нужно употреблять, а лишь сказал, что оба слова употреблять «не гораздо» (то есть «неискусно»)[6]. В начале XVII века, когда началось массовое книгопечатание богослужебных книг, решение Стоглавого собора было проигнорировано и в книгах Московской печати был закреплен вариант, включающий оба слова: «и въ ду́ха свята́го, го́спода и́стиннаго и животворя́щаго», каковой вариант продолжает сохраняться в старообрядчестве.

Книжная справа изменила положение дел. Московский собор 1656 года, сославшись на решение Стоглавого собора, оставил лишь одно слово «го́сподь» и у православных стал употребляться вариант: «и въ ду́ха свята́го, го́спода, животворя́щаго». Определение Московского собора 1656 года о Символе веры было напечатано в книге «Скрижаль»[7].

В полемике между старообрядцами и православными выдвигалось обвинение со стороны старообрядцев в том, что «новообрядцы» не исповедуют Святого Духа истинным Господом.

Кроме того Московский собор 1656 года внёс изменения в Символ веры по сравнению с богослужебными книгами первой половины XVII века:

Греческий текст — оригинал Текст книг Московской печати первой половины XVII века Текст книг Московской печати второй половины XVII века Изменение
I҃C (Ἰησοῦς) I҃C (Ἰсусъ) ИС (Ἰисусъ) Изменено написание и произношение, смотрите ниже.
γεννηθέντα, ού ποιηθέντα рожденна, а не сотворенна Рожденна, не сотворенна Убран союз а, которого нет в оригинале
οὗ τῆς βασιλείας οὐκ ἔσται τέλος Егоже царствію несть конца Егоже царствию не будет конца Настоящее время заменено на будущее в соответствии с оригиналом: ἔσται — третье лицо, единственное число, будущее время о глагола εἰμί (быть)
καί σαρκωθέντα εκ Πνεύματος ‘Αγίου καί Μαρίας τής Παρθένου καί ενανθρωπήσαντα И воплотившагося от Духа Свята, и Марии девы вочеловечшася И воплотившагося от Духа Свята и Марии девы, и вочеловечшася Добавлен союз и, который есть в оригинале καί
Καί αναστάντα τή τρίτη ημέρα κατά τάς Γραφάς И воскресшаго в третий день по Писаниих. И воскресшаго в третий день по Писанием. Изменен падеж: местный на дательный; в оригинале стоит винительный падеж τάς Γραφάς
τό κύριον, τό ζωοποιόν Господа истиннаго и животворящаго Господа животворящаго Убраны слова истиннаго и, смотрите разъяснение выше
Προσδοκώ ανάστασιν νεκρών Чаю воскресения мертвым Чаю воскресения мертвых Изменен падеж: дательный на родительный; в оригинале стоит родительный падеж: νεκρών

Имя Христа

По-гречески имя Спасителя выглядит следующе: Ἰησοῦς [русская транскрипция: «Иисус»], в греческих богослужебных книгах и на иконах это имя пишется под титло: I҃C. При транслитерации имени Христа на славянский с самого начала не было единообразия в произношении имени Спасителя. Например, в Остромировом Евангелии — памятнике середины XI века, написание имени Спасителя встречается в трех вариантах от трех разных переписчиков: I҃С; ИI҃С; Исоу́съ. Два последние написания свидетельствуют о том, что имя произносилось как «Иисус», так и «Исус». В дальнейшем имя Спасителя в подавляющем большинстве славянских книг писалось под титло: I҃С. Чрезвычайно редко встречается написание: IИ҃С[8] вплоть до начала XVI века — Геннадиевская Библия[9].

Начиная с конца XVI века, с Острожской Библии в Москве закрепляется произношение Спасителя — «Исус» (в Острожской Библии имя Иисуса Навина написано — «I’су́съ».[10]), а написание Иисус Христос —I҃C Х҃C. За основу нового написания и нового произношения при книжной справе стал Требник Петра Могилы, изданный в 1646 году в Киеве. В нем имя Спасителя имеет написание — I҃ИС, которое читается: «Иисус».[11]

После реформы среди старообрядцев закрепилось I҃C, читаемое как «Исус»; а в после реформенных книгах I҃ИС, произносимое как «Иисус». В иконографии сохранилось написание I҃С.

Разница в написании имени и произношения Спасителя привело к ошибочным взаимным обвинениям и анафемам от отдельных представителей как новообрядцев так и старообрядцев.

Херувимская песнь

В результате книжной справы произошло изменение славянского текста Херувимской песни:

Греческий текст — оригинал Текст книг Московской печати первой половины XVII века Текст книг Московской печати второй половины XVII века Изменение
Οἱ τὰ Χερουβεὶμ μυστικῶς εικονίζοντες καὶ τῇ Ζωοποιῷ Τριάδι τὸν Τρισάγιον ὕμνον προσᾴδοντες πᾶσαν τὴν βιωτικὴν ἀποθώμεθα μέριμναν

ὠς τὸν βασιλέα τῶν ὃλων ὑποδεξόμενοι ταῖς ἀγγελικαῖς ἀοράτως δορυφορούμενον τάξεσιν. Ἀλληλούϊα.

Иже Херувимы тайно образующе и Животворящей Троице Трисвятую песнь приносяще, всякую ныне житейскую отвержим печаль.

Яко Царя всех подымлюще, ангельскими невидимо дароносима чинми. Аллилуиа, аллилуиа, аллилуиа.

Иже Херувимы тайно образующе и Животворящей Троице Трисвятую песнь припевающе, всякое ныне житейское отложим попечение.

Яко да Царя всех подымем, ангельскими невидимо дориносима чинми. Аллилуиа, аллилуиа, аллилуиа.

А) «προσ-ᾴδω» — обращаться с песнью, переведенный как «приносить» на «припевать»;

В)"ἀπο-τίθημι" — откладывать в сторону, прятать, переведенный как «отвергать» на «отлагать»;

С) «μέριμνα» — 1) забота, тревога, огорчение 2) мысль, настроение, мнение, переведенное как «печаль» на «попечение»;

D) добавлена частица «да»

Е)"ὑποδεξόμενοι" переведенное как «подымлеще» на «подымем»

F) «δορυφορούμενον» переведенное как «дароносима» на «дориносима».

Молитва Ефрема Сирина

Претерпел изменение текст молитвы Ефрема Сирина. Если в печатных книгах первой половины XVII века это молитва не была унифицирована и у старообрядцев она существует в двух формах, то в результате справы был выработан единообразный вариант.

Греческий текст — оригинал Текст Часослов (1652 год) Текст Устав «Око церковное» (1633 год) Текст книг Московской печати второй половины XVII века Изменение в книгах второй половины XVII века по сравнению с книгами первой половины XVII века
А) Κύριε καὶ Δέσποτα τῆς ζωῆς μου,

В) πνεῦμα ἀργίας, περιεργίας, φιλαρχίας, καὶ ἀργολογίας

C) μή μοι δῷς.

D) Πνεῦμα δὲ σωφροσύνης, ταπεινοφροσύνης, ὑπομονῆς, καὶ ἀγάπης χάρισαί μοι τῷ σῷ δούλῳ.

E) Ναί, Κύριε Βασιλεῦ, δώρησαι μοι τοῦ ὁρᾶν τὰ ἐμὰ πταίσματα, καὶ μὴ κατακρίνειν τὸν ἀδελφόν μου, ὅτι εὐλογητὸς εἶ, εἰς τοὺς αἰῶνας τῶν αἰώνων. Ἀμήν.

А) Го́споди и Влады́ко животу моему́,

В) дух уны́ния, небреже́ния, сребролю́бия и праздносло́вия

C) отжени́ от мен́е.

D) Дух же целому́дрия, смире́ния, терпе́ния и любве́ да́руй ми, рабу́ Твоему́.

E) Ей, Го́споди Царю́, даждь ми зре́ти моя́ согреше́ния, и е́же не осужда́ти бра́та моего́, я́ко благослове́н еси́ во ве́ки, аминь.

А) Господи и Владыко животу моему,

В) дух уныния и небрежения, празднословия и тщеславия, сребролюбия и любоначальства

C) отжени от мене.

D) Дух же целомудрия, смирения, терпения и любве даруй ми, рабу Твоему.

E) Ей, Господи Царю, даждь ми зрети моя согрешения, и еже не осуждати брата моего, яко благословен еси во веки, аминь.

А) Го́споди и Влады́ко живота́ моего́,

В) дух пра́здности, уны́ния, любона́чалия и пра́зднословия

C) не даждь ми.

D) Дух же целому́дрия, смиренному́дрия, терпе́ния и любве́ да́руй ми, рабу́ Твоему́.

E) Ей, Го́споди, Царю́, да́руй ми зре́ти моя́ прегреше́ния и не осужда́ти бра́та моего́, я́ко благослове́н еси́ во ве́ки веко́в. Аминь.

А) заменен падеж дательный на родительный, в оригинале родительный падеж.

В) оставлены 4 слова: «ἀργία» — праздность; «περι-εργία» — ненужный труд (переведен в новом тексте как «уныние»); «φιλ-αρχία» — любоначалие; «ἀργο-λογία» — празднословие

С) «отжени от мене» заменено на «не даждь ми», что ближе к тексту оригинала

D) «смирение» заменено на «смиреномудрие»; в оригинале — «ταπεινο-φροσύνη»[12]

Е) добавлено «веко́в», что ближе к тексту оригинала

Имена

Под книжную справу попали и имена святых, которые находятся в текстах. При проведении «книжной справы» за образец брали правописание имен, содержащихся в греческих богослужебных книгах; поэтому исправляли гласные и согласные, добавляли вторые согласные, изменяли ударение в соответствии с греческой грамматикой, ввели подобно греческому правилу чтение в иностранных (греческих) словах сочетания «γκ», «γγ», «γχ» как «нк», «нг», «нх». Поскольку исключительно этими именами называли русских людей при святом крещении, то произошло изменение многих имен: Ису́с → Иису́с (Ἰησοῦς), Со́фия → Софи́я (Σοφία), Наде́жа → Наде́жда (Ἐλπίδος), Саваи́т → Савв́атий (Σαββάτιος), Дориме́нт → Доримедо́нт (Δορυμέδοντος) , Ко́ндрат → Кодра́т (Κοδράτος), Сава́тий → Савва́тий (Σαββάτιος), Кирия́к → Кириа́к (Κυριάκος), Киприя́н → Киприа́н (Κυπριανὸς), Ерофи́й → Иерофе́й (Ἰερόθεος), Ия́ков → Иа́ков (Ἰακώβ), Козма́ → Косма́ (Κοσµᾶ), Параско́вия → Параске́ва (Παρασκευή), Логи́н → Лонги́н (Λογγῖνος), Иоси́я → Оси́я (Ωσηέ) Домиа́н → Дамиа́н (Δαμιανός), Садо́ф → Садо́к (Σαδὼκ), Иларио́н → Илларио́н (Ἱλαρίων), Неони́ла → Неони́лла (Νεονίλλη), Зино́вия → Зинови́я (Ζηνοβία), Оли́мб → Оли́мп (Ὄλυμπος), Али́мпий → Али́пий (Ἀλύπιος), Авва́кум → Авваку́м (Ἀββακούμ), Нико́ла → Никола́й (в данном случае справщики использовали первое слово из Минеи, которое стоит в родительном падеже Νικολάου; старая форма ближе по ударению к греческой Νικόλαος — именительный падеж), Амбро́сий → Амвро́сий (Ἀμβρόσιος), Пота́пий → Пата́пий (Παταπίος), Внифа́нтий → Вонифа́тий (Βονιφατίος), Иулияни́я → Иулиани́я (Ἰουλιανῆ), Анаста́сия → Анастаси́я (Ἀναστασία), Силиве́стр → Сильве́стр (Σιλβέστρος), Феопе́нт → Феопе́мт (Θεοπέμπτος), Домники́я → Домни́кия (Δομνίκη), Полие́кт → Полие́вкт (Πολυεύκτος), Доментиа́н → Дометиа́н (Δομετιανός), Агафагге́л → Агафанге́л (Ἀγαθαγγέλος), Вику́ла → Вуко́л (Βουκόλος), Харла́мпий → Харала́мпий (Χαραλάμπους), Мартимия́н → Мартиниа́н (Μαρτινιανός), Кири́л → Кири́лл (Κύριλλος), Перфи́рий → Порфи́рий (Πορφύριος), Касия́н → Кассиа́н (Κασσιανός), Евдоксе́я → Евдокси́я (Ἐυδοξία), Капито́н → Капи́тон (Καπίτων), Ану́рий → Иануа́рий (᾿Ιαννουάριος), Артемо́н → Арте́мон (Ἀρτέμον), Пафно́тий → Пафну́тий (Παφνουτίος), Патреке́й → Патрики́й (Πατρικίος), Фалеле́й → Фалале́й (Θαλλέλαιος), Иереми́й → Ерми́й (Ἐρμεῖος), Усти́н → Иусти́н (Ἰουστίνος), Лукия́н → Лукиллиа́н (Λουκιλλιανός), Агрипи́на → Агриппи́на (Ἀγριππίνη), Сисо́й → Сысо́й (Σισώης), Пагкра́тий → Панкра́тий (Πανκράτιος), Ули́та → Иули́та (Ἰουλίττα), Анфиноген → Афиноге́н (Ἀθηνογένης), Емелия́н → Емелиа́н (Ἀιμιλιανός), Алимпия́да → Олимпиа́да (Ὀλυμπιάδα), Пантеле́ймон → Пантелеи́мон (Παντελεήμων), Никоно́р → Накано́р (Νικάνορος), Иса́кий → Исаа́кий (Ἰσαακίος), Долма́т → Далма́т (Δαλμάτος), Евдоке́я → Евдоки́я (Ἐὐδοκία), Еу́пл → Е́впл (Ἐὔπλος), Миро́н → Ми́рон (Μύρον), Самои́л → Самуи́л (Σαμουήλ), Агафо́ник → Агафони́к (Ἀγαθονίκος), Андрея́н → Андриа́н (Ἀδριανός).

Отношение к книжной справе

Книжная справа шла вместе с анафемами на всех, крестящихся двоеперстно, Московского собора 1656 года и Большого Московского собора; да ещё проводилась насильно: книги старой печати отбирали и сжигали, порой вместе с владельцами этих книг. К тому же в новоизданных книгах (в Часословах и Псалтырях), в самом начале их, вставляли учение о том, что якобы троеперстие древнее предание от святых апостолов, а двоеперстие это перстосложение раскольников и подражание армянам-еретикам.[13][14][15][16] Поэтому староверами она была отвергнута. Старообрядцы сохраняют богослужение по книгам дониконовской печати.

Если со второй половины XVII века иерархи Русской поместной церкви книги, напечатанные до Никона считали раскольничьими и еретическими, то с конца XVIII века, с учреждения Единоверия, было разрешено ими пользоваться на единоверческих приходах как снисхождение к старообрядцам. После снятия анафем Поместным собором Русской православной церкви 1971 года книги, напечатанные до Никона считают в РПЦ спасительными и равночестными книгам, напечатанным после книжной справы.

См. также

Напишите отзыв о статье "Книжная справа"

Примечания

  1. свящ. Михаил Желтов. Справа 2-й пол. XVII в. / [www.kiev-orthodox.org/site/worship/1132/ Богослужение Русской Церкви, Х—XX вв.]
  2. 1 2 [www.philol.msu.ru/~tezaurus/library.php?view=d&course=1&raz=4&pod=4&par=1 Основные этапы книжной справы]
  3. [www.philol.msu.ru/~tezaurus/library.php?view=d&course=1&raz=4&pod=4&par=2 4.4.2. Филологическая деятельность книжников круга Епифания Славинецкого]
  4. [dlib.rsl.ru/viewer/01003121952#?page=101 Стоглав.] — Казань: Типография Губернского Правления, 1862, стр. 94.
  5. [nasledie.russportal.ru/index.php?id=history.stoglav1860_009 Стоглав: Указъ како достоитъ Божественныя службы священнику и діякону служити.]
  6. [azbyka.ru/otechnik/?Grigorij_Djachenko/polnyj-tserkovnoslavjanskij-slovar=4 Полный церковно-славянский словарь Дьяченко]
  7. [dlib.rsl.ru/viewer/01003343928#?page=429 «Скрижаль» лист ѿм҃и (стр 479)]
  8. [old.stsl.ru/manuscripts/book.php?col=1&manuscript=022 Стихирарь, устав., напис. 1303 года Официальный сайт Троицко-Сергиевской лавры]
  9. [old.stsl.ru/manuscripts/russkaya-bibliya/7 Русская Библия, т. 7 Лист 7, зачало 2]
  10. [www.chronologia.org/rare/ostrojbible/index2.html Острожская Библия]
  11. [www.liturgy.ru/books_sl/pmI?page=10 Требник Петра Могилы]
  12. [www.bible.in.ua/underl/S/6174.htm#tapeinofros%u0436nhw Симфония словарных форм]
  13. [old.stsl.ru/manuscripts/staropechatnye-knigi/1695 Псалтырь с восследованием 1669 год лист ѕ҃]
  14. [old.stsl.ru/manuscripts/staropechatnye-knigi/139 Часослов 1783 год лист д҃]
  15. [old.stsl.ru/manuscripts/staropechatnye-knigi/1703 Псалтырь 1703 год лист е҃]
  16. [old.stsl.ru/manuscripts/staropechatnye-knigi/1762 Псалтырь 1795 год лист ѕ҃]

Литература

  • [samstar-biblio.ucoz.ru/load/bolshoj_potrebnik/bolshoj_potrebnik/199-1-0-837 Большой Потребник]
  • [www.pravoslavie.ru/sm/32024.htm Алексей Васильев «Формирование чина Великого входа и его богословское осмысление в византийской традиции. Часть 1»]
  • Михаил Арранц Собрание сочинений (1978—2006)
  • Т. И. Афанасьева «Славянская литургия преждеосвященных даров XII—XV вв. Текстология и язык»
  • [gazetakifa.ru/content/view/3164/139/ Ионафан, архиепископ Тульчинский и Брацлавский, кандидат богословия, духовный композитор «Об осмыслении и о „певческом“ переводе херувимской песни»]
  • [samstar-biblio.ucoz.ru/load/bolshoj_potrebnik/bolshoj_potrebnik/199-1-0-837 Большой Потребник]
  • [samstar-biblio.ucoz.ru/load/12-1-0-42 Часослов 1652 год]
  • [old.stsl.ru/manuscripts/staropechatnye-knigi/1158 Устав 1633 год]
  • [old.stsl.ru/manuscripts/staropechatnye-knigi/1162 Типикон 1789 год]
  • [www.oldrpc.ru/articles/list.php?ELEMENT_ID=829 протоиерей Георгий Крылов Книжная справа Типикона в XVII веке]
  • Борис Кутузов Церковная «реформа» XVII века; Издательство: Три Л; 574 страницы; 2003 год.
  • [www.golden-ship.ru/load/z/zenkovskij_s_a/russkoe_staroobrjadchestvo_zenkovskij_s_a/304-1-0-840 Зеньковский С.А. «Русское старообрядчество» 21. Правка книг]

Ссылки

  • [www.philol.msu.ru/~tezaurus/library.php?course=1&raz=4&pod=4&view=c Церковнославянский язык в Московской Руси XVII в.]

Отрывок, характеризующий Книжная справа

«Tendre melancolie, ah, viens me consoler,
«Viens calmer les tourments de ma sombre retraite
«Et mele une douceur secrete
«A ces pleurs, que je sens couler».
[Ядовитая пища слишком чувствительной души,
Ты, без которой счастье было бы для меня невозможно,
Нежная меланхолия, о, приди, меня утешить,
Приди, утиши муки моего мрачного уединения
И присоедини тайную сладость
К этим слезам, которых я чувствую течение.]
Жюли играла Борису нa арфе самые печальные ноктюрны. Борис читал ей вслух Бедную Лизу и не раз прерывал чтение от волнения, захватывающего его дыханье. Встречаясь в большом обществе, Жюли и Борис смотрели друг на друга как на единственных людей в мире равнодушных, понимавших один другого.
Анна Михайловна, часто ездившая к Карагиным, составляя партию матери, между тем наводила верные справки о том, что отдавалось за Жюли (отдавались оба пензенские именья и нижегородские леса). Анна Михайловна, с преданностью воле провидения и умилением, смотрела на утонченную печаль, которая связывала ее сына с богатой Жюли.
– Toujours charmante et melancolique, cette chere Julieie, [Она все так же прелестна и меланхолична, эта милая Жюли.] – говорила она дочери. – Борис говорит, что он отдыхает душой в вашем доме. Он так много понес разочарований и так чувствителен, – говорила она матери.
– Ах, мой друг, как я привязалась к Жюли последнее время, – говорила она сыну, – не могу тебе описать! Да и кто может не любить ее? Это такое неземное существо! Ах, Борис, Борис! – Она замолкала на минуту. – И как мне жалко ее maman, – продолжала она, – нынче она показывала мне отчеты и письма из Пензы (у них огромное имение) и она бедная всё сама одна: ее так обманывают!
Борис чуть заметно улыбался, слушая мать. Он кротко смеялся над ее простодушной хитростью, но выслушивал и иногда выспрашивал ее внимательно о пензенских и нижегородских имениях.
Жюли уже давно ожидала предложенья от своего меланхолического обожателя и готова была принять его; но какое то тайное чувство отвращения к ней, к ее страстному желанию выйти замуж, к ее ненатуральности, и чувство ужаса перед отречением от возможности настоящей любви еще останавливало Бориса. Срок его отпуска уже кончался. Целые дни и каждый божий день он проводил у Карагиных, и каждый день, рассуждая сам с собою, Борис говорил себе, что он завтра сделает предложение. Но в присутствии Жюли, глядя на ее красное лицо и подбородок, почти всегда осыпанный пудрой, на ее влажные глаза и на выражение лица, изъявлявшего всегдашнюю готовность из меланхолии тотчас же перейти к неестественному восторгу супружеского счастия, Борис не мог произнести решительного слова: несмотря на то, что он уже давно в воображении своем считал себя обладателем пензенских и нижегородских имений и распределял употребление с них доходов. Жюли видела нерешительность Бориса и иногда ей приходила мысль, что она противна ему; но тотчас же женское самообольщение представляло ей утешение, и она говорила себе, что он застенчив только от любви. Меланхолия ее однако начинала переходить в раздражительность, и не задолго перед отъездом Бориса, она предприняла решительный план. В то самое время как кончался срок отпуска Бориса, в Москве и, само собой разумеется, в гостиной Карагиных, появился Анатоль Курагин, и Жюли, неожиданно оставив меланхолию, стала очень весела и внимательна к Курагину.
– Mon cher, – сказала Анна Михайловна сыну, – je sais de bonne source que le Prince Basile envoie son fils a Moscou pour lui faire epouser Julieie. [Мой милый, я знаю из верных источников, что князь Василий присылает своего сына в Москву, для того чтобы женить его на Жюли.] Я так люблю Жюли, что мне жалко бы было ее. Как ты думаешь, мой друг? – сказала Анна Михайловна.
Мысль остаться в дураках и даром потерять весь этот месяц тяжелой меланхолической службы при Жюли и видеть все расписанные уже и употребленные как следует в его воображении доходы с пензенских имений в руках другого – в особенности в руках глупого Анатоля, оскорбляла Бориса. Он поехал к Карагиным с твердым намерением сделать предложение. Жюли встретила его с веселым и беззаботным видом, небрежно рассказывала о том, как ей весело было на вчерашнем бале, и спрашивала, когда он едет. Несмотря на то, что Борис приехал с намерением говорить о своей любви и потому намеревался быть нежным, он раздражительно начал говорить о женском непостоянстве: о том, как женщины легко могут переходить от грусти к радости и что у них расположение духа зависит только от того, кто за ними ухаживает. Жюли оскорбилась и сказала, что это правда, что для женщины нужно разнообразие, что всё одно и то же надоест каждому.
– Для этого я бы советовал вам… – начал было Борис, желая сказать ей колкость; но в ту же минуту ему пришла оскорбительная мысль, что он может уехать из Москвы, не достигнув своей цели и даром потеряв свои труды (чего с ним никогда ни в чем не бывало). Он остановился в середине речи, опустил глаза, чтоб не видать ее неприятно раздраженного и нерешительного лица и сказал: – Я совсем не с тем, чтобы ссориться с вами приехал сюда. Напротив… – Он взглянул на нее, чтобы увериться, можно ли продолжать. Всё раздражение ее вдруг исчезло, и беспокойные, просящие глаза были с жадным ожиданием устремлены на него. «Я всегда могу устроиться так, чтобы редко видеть ее», подумал Борис. «А дело начато и должно быть сделано!» Он вспыхнул румянцем, поднял на нее глаза и сказал ей: – «Вы знаете мои чувства к вам!» Говорить больше не нужно было: лицо Жюли сияло торжеством и самодовольством; но она заставила Бориса сказать ей всё, что говорится в таких случаях, сказать, что он любит ее, и никогда ни одну женщину не любил более ее. Она знала, что за пензенские имения и нижегородские леса она могла требовать этого и она получила то, что требовала.
Жених с невестой, не поминая более о деревьях, обсыпающих их мраком и меланхолией, делали планы о будущем устройстве блестящего дома в Петербурге, делали визиты и приготавливали всё для блестящей свадьбы.


Граф Илья Андреич в конце января с Наташей и Соней приехал в Москву. Графиня всё была нездорова, и не могла ехать, – а нельзя было ждать ее выздоровления: князя Андрея ждали в Москву каждый день; кроме того нужно было закупать приданое, нужно было продавать подмосковную и нужно было воспользоваться присутствием старого князя в Москве, чтобы представить ему его будущую невестку. Дом Ростовых в Москве был не топлен; кроме того они приехали на короткое время, графини не было с ними, а потому Илья Андреич решился остановиться в Москве у Марьи Дмитриевны Ахросимовой, давно предлагавшей графу свое гостеприимство.
Поздно вечером четыре возка Ростовых въехали во двор Марьи Дмитриевны в старой Конюшенной. Марья Дмитриевна жила одна. Дочь свою она уже выдала замуж. Сыновья ее все были на службе.
Она держалась всё так же прямо, говорила также прямо, громко и решительно всем свое мнение, и всем своим существом как будто упрекала других людей за всякие слабости, страсти и увлечения, которых возможности она не признавала. С раннего утра в куцавейке, она занималась домашним хозяйством, потом ездила: по праздникам к обедни и от обедни в остроги и тюрьмы, где у нее бывали дела, о которых она никому не говорила, а по будням, одевшись, дома принимала просителей разных сословий, которые каждый день приходили к ней, и потом обедала; за обедом сытным и вкусным всегда бывало человека три четыре гостей, после обеда делала партию в бостон; на ночь заставляла себе читать газеты и новые книги, а сама вязала. Редко она делала исключения для выездов, и ежели выезжала, то ездила только к самым важным лицам в городе.
Она еще не ложилась, когда приехали Ростовы, и в передней завизжала дверь на блоке, пропуская входивших с холода Ростовых и их прислугу. Марья Дмитриевна, с очками спущенными на нос, закинув назад голову, стояла в дверях залы и с строгим, сердитым видом смотрела на входящих. Можно бы было подумать, что она озлоблена против приезжих и сейчас выгонит их, ежели бы она не отдавала в это время заботливых приказаний людям о том, как разместить гостей и их вещи.
– Графские? – сюда неси, говорила она, указывая на чемоданы и ни с кем не здороваясь. – Барышни, сюда налево. Ну, вы что лебезите! – крикнула она на девок. – Самовар чтобы согреть! – Пополнела, похорошела, – проговорила она, притянув к себе за капор разрумянившуюся с мороза Наташу. – Фу, холодная! Да раздевайся же скорее, – крикнула она на графа, хотевшего подойти к ее руке. – Замерз, небось. Рому к чаю подать! Сонюшка, bonjour, – сказала она Соне, этим французским приветствием оттеняя свое слегка презрительное и ласковое отношение к Соне.
Когда все, раздевшись и оправившись с дороги, пришли к чаю, Марья Дмитриевна по порядку перецеловала всех.
– Душой рада, что приехали и что у меня остановились, – говорила она. – Давно пора, – сказала она, значительно взглянув на Наташу… – старик здесь и сына ждут со дня на день. Надо, надо с ним познакомиться. Ну да об этом после поговорим, – прибавила она, оглянув Соню взглядом, показывавшим, что она при ней не желает говорить об этом. – Теперь слушай, – обратилась она к графу, – завтра что же тебе надо? За кем пошлешь? Шиншина? – она загнула один палец; – плаксу Анну Михайловну? – два. Она здесь с сыном. Женится сын то! Потом Безухова чтоль? И он здесь с женой. Он от нее убежал, а она за ним прискакала. Он обедал у меня в середу. Ну, а их – она указала на барышень – завтра свожу к Иверской, а потом и к Обер Шельме заедем. Ведь, небось, всё новое делать будете? С меня не берите, нынче рукава, вот что! Намедни княжна Ирина Васильевна молодая ко мне приехала: страх глядеть, точно два боченка на руки надела. Ведь нынче, что день – новая мода. Да у тебя то у самого какие дела? – обратилась она строго к графу.
– Всё вдруг подошло, – отвечал граф. – Тряпки покупать, а тут еще покупатель на подмосковную и на дом. Уж ежели милость ваша будет, я времечко выберу, съезжу в Маринское на денек, вам девчат моих прикину.
– Хорошо, хорошо, у меня целы будут. У меня как в Опекунском совете. Я их и вывезу куда надо, и побраню, и поласкаю, – сказала Марья Дмитриевна, дотрогиваясь большой рукой до щеки любимицы и крестницы своей Наташи.
На другой день утром Марья Дмитриевна свозила барышень к Иверской и к m me Обер Шальме, которая так боялась Марьи Дмитриевны, что всегда в убыток уступала ей наряды, только бы поскорее выжить ее от себя. Марья Дмитриевна заказала почти всё приданое. Вернувшись она выгнала всех кроме Наташи из комнаты и подозвала свою любимицу к своему креслу.
– Ну теперь поговорим. Поздравляю тебя с женишком. Подцепила молодца! Я рада за тебя; и его с таких лет знаю (она указала на аршин от земли). – Наташа радостно краснела. – Я его люблю и всю семью его. Теперь слушай. Ты ведь знаешь, старик князь Николай очень не желал, чтоб сын женился. Нравный старик! Оно, разумеется, князь Андрей не дитя, и без него обойдется, да против воли в семью входить нехорошо. Надо мирно, любовно. Ты умница, сумеешь обойтись как надо. Ты добренько и умненько обойдись. Вот всё и хорошо будет.
Наташа молчала, как думала Марья Дмитриевна от застенчивости, но в сущности Наташе было неприятно, что вмешивались в ее дело любви князя Андрея, которое представлялось ей таким особенным от всех людских дел, что никто, по ее понятиям, не мог понимать его. Она любила и знала одного князя Андрея, он любил ее и должен был приехать на днях и взять ее. Больше ей ничего не нужно было.
– Ты видишь ли, я его давно знаю, и Машеньку, твою золовку, люблю. Золовки – колотовки, ну а уж эта мухи не обидит. Она меня просила ее с тобой свести. Ты завтра с отцом к ней поедешь, да приласкайся хорошенько: ты моложе ее. Как твой то приедет, а уж ты и с сестрой и с отцом знакома, и тебя полюбили. Так или нет? Ведь лучше будет?
– Лучше, – неохотно отвечала Наташа.


На другой день, по совету Марьи Дмитриевны, граф Илья Андреич поехал с Наташей к князю Николаю Андреичу. Граф с невеселым духом собирался на этот визит: в душе ему было страшно. Последнее свидание во время ополчения, когда граф в ответ на свое приглашение к обеду выслушал горячий выговор за недоставление людей, было памятно графу Илье Андреичу. Наташа, одевшись в свое лучшее платье, была напротив в самом веселом расположении духа. «Не может быть, чтобы они не полюбили меня, думала она: меня все всегда любили. И я так готова сделать для них всё, что они пожелают, так готова полюбить его – за то, что он отец, а ее за то, что она сестра, что не за что им не полюбить меня!»
Они подъехали к старому, мрачному дому на Вздвиженке и вошли в сени.
– Ну, Господи благослови, – проговорил граф, полу шутя, полу серьезно; но Наташа заметила, что отец ее заторопился, входя в переднюю, и робко, тихо спросил, дома ли князь и княжна. После доклада о их приезде между прислугой князя произошло смятение. Лакей, побежавший докладывать о них, был остановлен другим лакеем в зале и они шептали о чем то. В залу выбежала горничная девушка, и торопливо тоже говорила что то, упоминая о княжне. Наконец один старый, с сердитым видом лакей вышел и доложил Ростовым, что князь принять не может, а княжна просит к себе. Первая навстречу гостям вышла m lle Bourienne. Она особенно учтиво встретила отца с дочерью и проводила их к княжне. Княжна с взволнованным, испуганным и покрытым красными пятнами лицом выбежала, тяжело ступая, навстречу к гостям, и тщетно пытаясь казаться свободной и радушной. Наташа с первого взгляда не понравилась княжне Марье. Она ей показалась слишком нарядной, легкомысленно веселой и тщеславной. Княжна Марья не знала, что прежде, чем она увидала свою будущую невестку, она уже была дурно расположена к ней по невольной зависти к ее красоте, молодости и счастию и по ревности к любви своего брата. Кроме этого непреодолимого чувства антипатии к ней, княжна Марья в эту минуту была взволнована еще тем, что при докладе о приезде Ростовых, князь закричал, что ему их не нужно, что пусть княжна Марья принимает, если хочет, а чтоб к нему их не пускали. Княжна Марья решилась принять Ростовых, но всякую минуту боялась, как бы князь не сделал какую нибудь выходку, так как он казался очень взволнованным приездом Ростовых.
– Ну вот, я вам, княжна милая, привез мою певунью, – сказал граф, расшаркиваясь и беспокойно оглядываясь, как будто он боялся, не взойдет ли старый князь. – Уж как я рад, что вы познакомились… Жаль, жаль, что князь всё нездоров, – и сказав еще несколько общих фраз он встал. – Ежели позволите, княжна, на четверть часика вам прикинуть мою Наташу, я бы съездил, тут два шага, на Собачью Площадку, к Анне Семеновне, и заеду за ней.
Илья Андреич придумал эту дипломатическую хитрость для того, чтобы дать простор будущей золовке объясниться с своей невесткой (как он сказал это после дочери) и еще для того, чтобы избежать возможности встречи с князем, которого он боялся. Он не сказал этого дочери, но Наташа поняла этот страх и беспокойство своего отца и почувствовала себя оскорбленною. Она покраснела за своего отца, еще более рассердилась за то, что покраснела и смелым, вызывающим взглядом, говорившим про то, что она никого не боится, взглянула на княжну. Княжна сказала графу, что очень рада и просит его только пробыть подольше у Анны Семеновны, и Илья Андреич уехал.
M lle Bourienne, несмотря на беспокойные, бросаемые на нее взгляды княжны Марьи, желавшей с глазу на глаз поговорить с Наташей, не выходила из комнаты и держала твердо разговор о московских удовольствиях и театрах. Наташа была оскорблена замешательством, происшедшим в передней, беспокойством своего отца и неестественным тоном княжны, которая – ей казалось – делала милость, принимая ее. И потом всё ей было неприятно. Княжна Марья ей не нравилась. Она казалась ей очень дурной собою, притворной и сухою. Наташа вдруг нравственно съёжилась и приняла невольно такой небрежный тон, который еще более отталкивал от нее княжну Марью. После пяти минут тяжелого, притворного разговора, послышались приближающиеся быстрые шаги в туфлях. Лицо княжны Марьи выразило испуг, дверь комнаты отворилась и вошел князь в белом колпаке и халате.
– Ах, сударыня, – заговорил он, – сударыня, графиня… графиня Ростова, коли не ошибаюсь… прошу извинить, извинить… не знал, сударыня. Видит Бог не знал, что вы удостоили нас своим посещением, к дочери зашел в таком костюме. Извинить прошу… видит Бог не знал, – повторил он так не натурально, ударяя на слово Бог и так неприятно, что княжна Марья стояла, опустив глаза, не смея взглянуть ни на отца, ни на Наташу. Наташа, встав и присев, тоже не знала, что ей делать. Одна m lle Bourienne приятно улыбалась.
– Прошу извинить, прошу извинить! Видит Бог не знал, – пробурчал старик и, осмотрев с головы до ног Наташу, вышел. M lle Bourienne первая нашлась после этого появления и начала разговор про нездоровье князя. Наташа и княжна Марья молча смотрели друг на друга, и чем дольше они молча смотрели друг на друга, не высказывая того, что им нужно было высказать, тем недоброжелательнее они думали друг о друге.
Когда граф вернулся, Наташа неучтиво обрадовалась ему и заторопилась уезжать: она почти ненавидела в эту минуту эту старую сухую княжну, которая могла поставить ее в такое неловкое положение и провести с ней полчаса, ничего не сказав о князе Андрее. «Ведь я не могла же начать первая говорить о нем при этой француженке», думала Наташа. Княжна Марья между тем мучилась тем же самым. Она знала, что ей надо было сказать Наташе, но она не могла этого сделать и потому, что m lle Bourienne мешала ей, и потому, что она сама не знала, отчего ей так тяжело было начать говорить об этом браке. Когда уже граф выходил из комнаты, княжна Марья быстрыми шагами подошла к Наташе, взяла ее за руки и, тяжело вздохнув, сказала: «Постойте, мне надо…» Наташа насмешливо, сама не зная над чем, смотрела на княжну Марью.
– Милая Натали, – сказала княжна Марья, – знайте, что я рада тому, что брат нашел счастье… – Она остановилась, чувствуя, что она говорит неправду. Наташа заметила эту остановку и угадала причину ее.
– Я думаю, княжна, что теперь неудобно говорить об этом, – сказала Наташа с внешним достоинством и холодностью и с слезами, которые она чувствовала в горле.
«Что я сказала, что я сделала!» подумала она, как только вышла из комнаты.
Долго ждали в этот день Наташу к обеду. Она сидела в своей комнате и рыдала, как ребенок, сморкаясь и всхлипывая. Соня стояла над ней и целовала ее в волосы.
– Наташа, об чем ты? – говорила она. – Что тебе за дело до них? Всё пройдет, Наташа.
– Нет, ежели бы ты знала, как это обидно… точно я…
– Не говори, Наташа, ведь ты не виновата, так что тебе за дело? Поцелуй меня, – сказала Соня.
Наташа подняла голову, и в губы поцеловав свою подругу, прижала к ней свое мокрое лицо.
– Я не могу сказать, я не знаю. Никто не виноват, – говорила Наташа, – я виновата. Но всё это больно ужасно. Ах, что он не едет!…
Она с красными глазами вышла к обеду. Марья Дмитриевна, знавшая о том, как князь принял Ростовых, сделала вид, что она не замечает расстроенного лица Наташи и твердо и громко шутила за столом с графом и другими гостями.


В этот вечер Ростовы поехали в оперу, на которую Марья Дмитриевна достала билет.
Наташе не хотелось ехать, но нельзя было отказаться от ласковости Марьи Дмитриевны, исключительно для нее предназначенной. Когда она, одетая, вышла в залу, дожидаясь отца и поглядевшись в большое зеркало, увидала, что она хороша, очень хороша, ей еще более стало грустно; но грустно сладостно и любовно.