Кнорринг, Роман Иванович

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск
Роман Иванович Кнорринг
нем. Robert Alexander von Knorring
Дата рождения

13 декабря 1803(1803-12-13)

Дата смерти

28 ноября 1876(1876-11-28) (72 года)

Место смерти

Уши (Франция)

Принадлежность

Российская империя Российская империя

Род войск

артиллерия

Звание

генерал от артиллерии

Командовал

Конно-артиллерийской дивизия, артиллерия Одесского военного округа, Казанский военный округ

Сражения/войны

Подавление восстания в Польше (1830—1831), Крымская война

Награды и премии

Орден Святой Анны 3-й ст. (1831), Орден Святого Владимира 4-й ст. (1831), Virtuti Militari 4-й ст. (1831), Орден Святой Анны 2-й ст. (1843), Орден Святого Георгия 4-й ст. (1846), Орден Святого Владимира 3-й ст. (1848), Орден Святого Станислава 1-й ст. (1851), Орден Святой Анны 1-й ст. (1855), Орден Святого Владимира 2-й ст. (1859), Орден Белого Орла (1861), Орден Святого Александра Невского (1869)

Роман Иванович Кнорринг (Роберт-Александр фон Кнорринг, 1803—1876) — генерал от артиллерии, командующий войсками Казанского военного округа.



Биография

Родился 13 декабря 1803 года. Его братья Владимир и Эдуард были генерал-майорами.

Образование получил в Артиллерийском училище, из которого выпущен в 1821 году фейерверкером 4-го класса. 5 декабря 1825 года зачислен прапорщиком в конно-артиллерийскую № 29 роту.

В 1831 году Кнорринг принимал участие в подавлении восстания в Польше. За боевые отличия был награждён орденами св. Анны 3-й степени с бантом, св. Владимира 4-й степени с бантом и польским знаком отличия за военное достоинство (Virtuti Militari) 4-й степени.

4 октября 1834 года произведён в полковники с назначением командиром 1-й лёгкой батареи лейб-гвардии Конной артиллерии. С 6 декабря 1843 года состоял адъютантом великого князя Михаила Павловича.

25 июня 1845 года произведён в генерал-майоры. 9 сентября 1849 года назначен в Свиту Его Императорского Величества. С 4 февраля 1851 года состоял в распоряжении принца Георгия Мекленбург-Стрелицкого. 6 декабря 1853 года получил чин генерал-лейтенанта с назначением состоять при Военном министерстве, а 11 апреля следующего года назначен генерал-адъютантом. В 1854—1855 годах Кнорринг принимал участиве в Крымской войне, причём в 1855 году командовал всей артиллерией в Николаеве.

С 17 апреля 1857 года Кнорринг командовал Конно-артиллерийской дивизией, а с 26 марта 1863 года являлся начальником артиллерии Одесского военного округа. 20 августа 1864 года назначен командующим войсками Казанского военного округа. 27 марта 1866 года произведён в генералы от артиллерии.

Скончался 28 ноября 1876 года в Уши (Франция), из списков исключён 14 декабря 1876 года.

Был женат на Юлии Андреевне (урождённой Резановой). Отец генерал-лейтенанта Владимира Романовича Кнорринга (1861—1938) и генерал-майора Андрея Романовича Кнорринга (1862—1918).

Награды

Среди прочих наград имел ордена:

Источники

  • Волков, С.В. [books.google.com/books?id=Y6ctAQAAIAAJ Генералитет Российской империи: энциклопедический словарь генералов и адмиралов от Петра I до Николая II]. — М.: Центрполиграф, 2009. — Т. I. А—К. — С. 658. — ISBN 978-5-9524-4166-8.
  • Ежегодник русской армии за 1878 г. Часть II. — СПб., 1878. — С. 86.
  • Милорадович Г. А. Список лиц Свиты Их Величеств с царствования императора Петра I по 1886 год. — Киев, 1886. — С. 35, 62.
  • Пономарёв В. П., Шабанов В. М. Кавалеры Императорского ордена Святого Александра Невского, 1725—1917: биобиблиографический словарь в трёх томах. Том 2. М., 2009 — С. 607—608. — ISBN 978-5-89577-144-0
  • Список генералам по старшинству. Исправлено по 21 декабря. — СПб., 1852. — С. 311
  • Список генералам по старшинству. Исправлено по 15 февраля. — СПб., 1875. — С. 93

Напишите отзыв о статье "Кнорринг, Роман Иванович"

Отрывок, характеризующий Кнорринг, Роман Иванович

– Et puis, monsieur Kiril, vous n'avez qu'a dire un mot au capitaine, vous savez. Oh, c'est un… qui n'oublie jamais rien. Dites au capitaine quand il fera sa tournee, il fera tout pour vous… [И потом, господин Кирил, вам стоит сказать слово капитану, вы знаете… Это такой… ничего не забывает. Скажите капитану, когда он будет делать обход; он все для вас сделает…]
Капитан, про которого говорил капрал, почасту и подолгу беседовал с Пьером и оказывал ему всякого рода снисхождения.
– Vois tu, St. Thomas, qu'il me disait l'autre jour: Kiril c'est un homme qui a de l'instruction, qui parle francais; c'est un seigneur russe, qui a eu des malheurs, mais c'est un homme. Et il s'y entend le… S'il demande quelque chose, qu'il me dise, il n'y a pas de refus. Quand on a fait ses etudes, voyez vous, on aime l'instruction et les gens comme il faut. C'est pour vous, que je dis cela, monsieur Kiril. Dans l'affaire de l'autre jour si ce n'etait grace a vous, ca aurait fini mal. [Вот, клянусь святым Фомою, он мне говорил однажды: Кирил – это человек образованный, говорит по французски; это русский барин, с которым случилось несчастие, но он человек. Он знает толк… Если ему что нужно, отказа нет. Когда учился кой чему, то любишь просвещение и людей благовоспитанных. Это я про вас говорю, господин Кирил. Намедни, если бы не вы, то худо бы кончилось.]
И, поболтав еще несколько времени, капрал ушел. (Дело, случившееся намедни, о котором упоминал капрал, была драка между пленными и французами, в которой Пьеру удалось усмирить своих товарищей.) Несколько человек пленных слушали разговор Пьера с капралом и тотчас же стали спрашивать, что он сказал. В то время как Пьер рассказывал своим товарищам то, что капрал сказал о выступлении, к двери балагана подошел худощавый, желтый и оборванный французский солдат. Быстрым и робким движением приподняв пальцы ко лбу в знак поклона, он обратился к Пьеру и спросил его, в этом ли балагане солдат Platoche, которому он отдал шить рубаху.
С неделю тому назад французы получили сапожный товар и полотно и роздали шить сапоги и рубахи пленным солдатам.
– Готово, готово, соколик! – сказал Каратаев, выходя с аккуратно сложенной рубахой.
Каратаев, по случаю тепла и для удобства работы, был в одних портках и в черной, как земля, продранной рубашке. Волоса его, как это делают мастеровые, были обвязаны мочалочкой, и круглое лицо его казалось еще круглее и миловиднее.
– Уговорец – делу родной братец. Как сказал к пятнице, так и сделал, – говорил Платон, улыбаясь и развертывая сшитую им рубашку.
Француз беспокойно оглянулся и, как будто преодолев сомнение, быстро скинул мундир и надел рубаху. Под мундиром на французе не было рубахи, а на голое, желтое, худое тело был надет длинный, засаленный, шелковый с цветочками жилет. Француз, видимо, боялся, чтобы пленные, смотревшие на него, не засмеялись, и поспешно сунул голову в рубашку. Никто из пленных не сказал ни слова.
– Вишь, в самый раз, – приговаривал Платон, обдергивая рубаху. Француз, просунув голову и руки, не поднимая глаз, оглядывал на себе рубашку и рассматривал шов.
– Что ж, соколик, ведь это не швальня, и струмента настоящего нет; а сказано: без снасти и вша не убьешь, – говорил Платон, кругло улыбаясь и, видимо, сам радуясь на свою работу.
– C'est bien, c'est bien, merci, mais vous devez avoir de la toile de reste? [Хорошо, хорошо, спасибо, а полотно где, что осталось?] – сказал француз.
– Она еще ладнее будет, как ты на тело то наденешь, – говорил Каратаев, продолжая радоваться на свое произведение. – Вот и хорошо и приятно будет.
– Merci, merci, mon vieux, le reste?.. – повторил француз, улыбаясь, и, достав ассигнацию, дал Каратаеву, – mais le reste… [Спасибо, спасибо, любезный, а остаток то где?.. Остаток то давай.]
Пьер видел, что Платон не хотел понимать того, что говорил француз, и, не вмешиваясь, смотрел на них. Каратаев поблагодарил за деньги и продолжал любоваться своею работой. Француз настаивал на остатках и попросил Пьера перевести то, что он говорил.
– На что же ему остатки то? – сказал Каратаев. – Нам подверточки то важные бы вышли. Ну, да бог с ним. – И Каратаев с вдруг изменившимся, грустным лицом достал из за пазухи сверточек обрезков и, не глядя на него, подал французу. – Эхма! – проговорил Каратаев и пошел назад. Француз поглядел на полотно, задумался, взглянул вопросительно на Пьера, и как будто взгляд Пьера что то сказал ему.
– Platoche, dites donc, Platoche, – вдруг покраснев, крикнул француз пискливым голосом. – Gardez pour vous, [Платош, а Платош. Возьми себе.] – сказал он, подавая обрезки, повернулся и ушел.
– Вот поди ты, – сказал Каратаев, покачивая головой. – Говорят, нехристи, а тоже душа есть. То то старички говаривали: потная рука торовата, сухая неподатлива. Сам голый, а вот отдал же. – Каратаев, задумчиво улыбаясь и глядя на обрезки, помолчал несколько времени. – А подверточки, дружок, важнеющие выдут, – сказал он и вернулся в балаган.


Прошло четыре недели с тех пор, как Пьер был в плену. Несмотря на то, что французы предлагали перевести его из солдатского балагана в офицерский, он остался в том балагане, в который поступил с первого дня.
В разоренной и сожженной Москве Пьер испытал почти крайние пределы лишений, которые может переносить человек; но, благодаря своему сильному сложению и здоровью, которого он не сознавал до сих пор, и в особенности благодаря тому, что эти лишения подходили так незаметно, что нельзя было сказать, когда они начались, он переносил не только легко, но и радостно свое положение. И именно в это то самое время он получил то спокойствие и довольство собой, к которым он тщетно стремился прежде. Он долго в своей жизни искал с разных сторон этого успокоения, согласия с самим собою, того, что так поразило его в солдатах в Бородинском сражении, – он искал этого в филантропии, в масонстве, в рассеянии светской жизни, в вине, в геройском подвиге самопожертвования, в романтической любви к Наташе; он искал этого путем мысли, и все эти искания и попытки все обманули его. И он, сам не думая о том, получил это успокоение и это согласие с самим собою только через ужас смерти, через лишения и через то, что он понял в Каратаеве. Те страшные минуты, которые он пережил во время казни, как будто смыли навсегда из его воображения и воспоминания тревожные мысли и чувства, прежде казавшиеся ему важными. Ему не приходило и мысли ни о России, ни о войне, ни о политике, ни о Наполеоне. Ему очевидно было, что все это не касалось его, что он не призван был и потому не мог судить обо всем этом. «России да лету – союзу нету», – повторял он слова Каратаева, и эти слова странно успокоивали его. Ему казалось теперь непонятным и даже смешным его намерение убить Наполеона и его вычисления о кабалистическом числе и звере Апокалипсиса. Озлобление его против жены и тревога о том, чтобы не было посрамлено его имя, теперь казались ему не только ничтожны, но забавны. Что ему было за дело до того, что эта женщина вела там где то ту жизнь, которая ей нравилась? Кому, в особенности ему, какое дело было до того, что узнают или не узнают, что имя их пленного было граф Безухов?