Княжество Силезия
| Княжество Силезия | |||||||
| |||||||
|---|---|---|---|---|---|---|---|
| |||||||
 Силезия в 1172-1177 годах. Распад начался с отделения Опольского (зелёный) и Рацибожского (жёлтый) княжеств | |||||||
| Столица | Вроцлав | ||||||
| Религия | Католицизм | ||||||
| Династия | Силезские Пясты | ||||||
Княжество Силезия (польск. Księstwo śląskie, нем. Herzogtum Schlesien, чеш. Slezská knížectví) — средневековое княжество в историческом регионе Силезия. Вскоре после образования в 1138 году оно распалось на мелкие силезские княжества, и после ряда попыток объединения в 1248 году было окончательно разделено на отдельные феодальные владения.
География
Во время создания Силезия занимала бассейн верхнего и среднего течения Одры. На юге Судеты (вплоть до Моравских Врат) отделяли её от Чехии и Моравии; граница была зафиксирована договором 1137 года после более чем вековой борьбы. На западе Нижняя Силезия граничила с Лужицкой маркой (позднее — Нижняя Лужица) и землями мильчан (позднее — Верхняя Лужица) по рекам Бубр и Квиса. На севере Силезия граничила с Великой Польшей, а на востоке — с Сеньориальным уделом Малой Польши по рекам Пжемша и Бяла.
Когда княжество было воссоздано в 1163 году, то в него также вошла Любушская земля к северо-западу от Кросно-Оджаньске (до этого — самая западная часть Великой Польши), в 1248 году перешедшая к маркграфству Бранденбург. В 1177 году польский князь Казимир II включил в состав Верней Силезии кастеллянства Бытом, Освенцим, Затор, Севеж и Пшина. Когда в 1335 году в соответствии с Тренчинским договором Силезия стала феодом Богемии, то эти земли — за исключением Бытома и Пшины — вернулись Короне Королевства Польского.
История
Согласно завещанию Болеслава Кривоустого 1138 года, страна была разделена на пять частей, а центральная часть должна была образовать особый удел, который бы передавался старшему князю из рода Пястов. Силезия, Любушская земля вместе титулом принцепса (верховного князя) достались старшему сыну Болеслава Владиславу. Однако против Владислава объединились младшие сводные братья, и после того, как в 1146 он бежал в Священную Римскую империю, Силезия перешла к сводному брату Владислава — Болеславу.
Под давлением Фридриха Барбароссы Болеславу пришлось в 1163 году передать Силезию сыновьям Владислава. Пока существовала угроза со стороны Болеслава — братья правили совместно, но в 1172 году трения между ними дошли до открытого конфликта, и в 1173 году они разделили Силезию:
- Болеслав I Долговязый, как старший, получил Вроцлавское княжество, в которое входили Легница и Ополе.
- Мешко I Плясоногий стал князем Ратибора; король Казимир II, видя допущенную несправедливость, передал ему часть территорий Малой Польши.
В последующей междоусобной борьбе силезская территория стала дробиться на дальнейшие феодальные владения, однако в 1230 году Генриху I Бородатому удалось объединить всю Силезию под своей властью. В 1232 году он взошёл на краковский престол, объединив польские земли, и казалось, что Статут Болеслава Кривоустого снова в силе. После смерти Генриха в 1238 году краковский престол занял его сын Генрих II Набожный, который в 1239 году передал Верхнюю Силезию своему двоюродному брату Мешко II; Любушскую землю в 1241 году получил сын Генриха II Мешко. Однако надежды на объединение польских земель под властью Силезских Пястов рухнули в 1241 году, когда Генрих II погиб в битве под Легницей, а его старший сын Болеслав II Рогатка проиграл борьбу за краковский престол Болеславу V Стыдливому. В 1242 году Болеслав II получил Любушскую землю после смерти своего брата Мешко, но в 1248 году ему пришлось разделить владения со своими младшими братьями. После этого Силезия больше не бывала под властью единого монарха.
Последующая судьба
При последующих поколениях дробление силезских феодальных владений продолжалось. В начале XIV века большинство силезских княжеств стало вассалами Богемской короны. В 1327 году правивший во Вроцлаве бездетный Генрих IV подписал королём Богемии Яном Люксембургским договор о наследовании. В 1335 году польский король Казимир III подписал с Яном Люксембургским Тренчинский договор, в соответствии с которым большая часть княжеств Силезии (кроме Освенцимского и Заторского) становились Землями Богемской короны; в 1348 году это было подтверждено Намслауским договором.
| ||||||||||||||||||
Напишите отзыв о статье "Княжество Силезия"
Отрывок, характеризующий Княжество Силезия
Весь этот и следующий день друзья и товарищи Ростова замечали, что он не скучен, не сердит, но молчалив, задумчив и сосредоточен. Он неохотно пил, старался оставаться один и о чем то все думал.Ростов все думал об этом своем блестящем подвиге, который, к удивлению его, приобрел ему Георгиевский крест и даже сделал ему репутацию храбреца, – и никак не мог понять чего то. «Так и они еще больше нашего боятся! – думал он. – Так только то и есть всего, то, что называется геройством? И разве я это делал для отечества? И в чем он виноват с своей дырочкой и голубыми глазами? А как он испугался! Он думал, что я убью его. За что ж мне убивать его? У меня рука дрогнула. А мне дали Георгиевский крест. Ничего, ничего не понимаю!»
Но пока Николай перерабатывал в себе эти вопросы и все таки не дал себе ясного отчета в том, что так смутило его, колесо счастья по службе, как это часто бывает, повернулось в его пользу. Его выдвинули вперед после Островненского дела, дали ему батальон гусаров и, когда нужно было употребить храброго офицера, давали ему поручения.
Получив известие о болезни Наташи, графиня, еще не совсем здоровая и слабая, с Петей и со всем домом приехала в Москву, и все семейство Ростовых перебралось от Марьи Дмитриевны в свой дом и совсем поселилось в Москве.
Болезнь Наташи была так серьезна, что, к счастию ее и к счастию родных, мысль о всем том, что было причиной ее болезни, ее поступок и разрыв с женихом перешли на второй план. Она была так больна, что нельзя было думать о том, насколько она была виновата во всем случившемся, тогда как она не ела, не спала, заметно худела, кашляла и была, как давали чувствовать доктора, в опасности. Надо было думать только о том, чтобы помочь ей. Доктора ездили к Наташе и отдельно и консилиумами, говорили много по французски, по немецки и по латыни, осуждали один другого, прописывали самые разнообразные лекарства от всех им известных болезней; но ни одному из них не приходила в голову та простая мысль, что им не может быть известна та болезнь, которой страдала Наташа, как не может быть известна ни одна болезнь, которой одержим живой человек: ибо каждый живой человек имеет свои особенности и всегда имеет особенную и свою новую, сложную, неизвестную медицине болезнь, не болезнь легких, печени, кожи, сердца, нервов и т. д., записанных в медицине, но болезнь, состоящую из одного из бесчисленных соединений в страданиях этих органов. Эта простая мысль не могла приходить докторам (так же, как не может прийти колдуну мысль, что он не может колдовать) потому, что их дело жизни состояло в том, чтобы лечить, потому, что за то они получали деньги, и потому, что на это дело они потратили лучшие годы своей жизни. Но главное – мысль эта не могла прийти докторам потому, что они видели, что они несомненно полезны, и были действительно полезны для всех домашних Ростовых. Они были полезны не потому, что заставляли проглатывать больную большей частью вредные вещества (вред этот был мало чувствителен, потому что вредные вещества давались в малом количестве), но они полезны, необходимы, неизбежны были (причина – почему всегда есть и будут мнимые излечители, ворожеи, гомеопаты и аллопаты) потому, что они удовлетворяли нравственной потребности больной и людей, любящих больную. Они удовлетворяли той вечной человеческой потребности надежды на облегчение, потребности сочувствия и деятельности, которые испытывает человек во время страдания. Они удовлетворяли той вечной, человеческой – заметной в ребенке в самой первобытной форме – потребности потереть то место, которое ушиблено. Ребенок убьется и тотчас же бежит в руки матери, няньки для того, чтобы ему поцеловали и потерли больное место, и ему делается легче, когда больное место потрут или поцелуют. Ребенок не верит, чтобы у сильнейших и мудрейших его не было средств помочь его боли. И надежда на облегчение и выражение сочувствия в то время, как мать трет его шишку, утешают его. Доктора для Наташи были полезны тем, что они целовали и терли бобо, уверяя, что сейчас пройдет, ежели кучер съездит в арбатскую аптеку и возьмет на рубль семь гривен порошков и пилюль в хорошенькой коробочке и ежели порошки эти непременно через два часа, никак не больше и не меньше, будет в отварной воде принимать больная.
Что же бы делали Соня, граф и графиня, как бы они смотрели на слабую, тающую Наташу, ничего не предпринимая, ежели бы не было этих пилюль по часам, питья тепленького, куриной котлетки и всех подробностей жизни, предписанных доктором, соблюдать которые составляло занятие и утешение для окружающих? Чем строже и сложнее были эти правила, тем утешительнее было для окружающих дело. Как бы переносил граф болезнь своей любимой дочери, ежели бы он не знал, что ему стоила тысячи рублей болезнь Наташи и что он не пожалеет еще тысяч, чтобы сделать ей пользу: ежели бы он не знал, что, ежели она не поправится, он не пожалеет еще тысяч и повезет ее за границу и там сделает консилиумы; ежели бы он не имел возможности рассказывать подробности о том, как Метивье и Феллер не поняли, а Фриз понял, и Мудров еще лучше определил болезнь? Что бы делала графиня, ежели бы она не могла иногда ссориться с больной Наташей за то, что она не вполне соблюдает предписаний доктора?
– Эдак никогда не выздоровеешь, – говорила она, за досадой забывая свое горе, – ежели ты не будешь слушаться доктора и не вовремя принимать лекарство! Ведь нельзя шутить этим, когда у тебя может сделаться пневмония, – говорила графиня, и в произношении этого непонятного не для нее одной слова, она уже находила большое утешение. Что бы делала Соня, ежели бы у ней не было радостного сознания того, что она не раздевалась три ночи первое время для того, чтобы быть наготове исполнять в точности все предписания доктора, и что она теперь не спит ночи, для того чтобы не пропустить часы, в которые надо давать маловредные пилюли из золотой коробочки? Даже самой Наташе, которая хотя и говорила, что никакие лекарства не вылечат ее и что все это глупости, – и ей было радостно видеть, что для нее делали так много пожертвований, что ей надо было в известные часы принимать лекарства, и даже ей радостно было то, что она, пренебрегая исполнением предписанного, могла показывать, что она не верит в лечение и не дорожит своей жизнью.
Доктор ездил каждый день, щупал пульс, смотрел язык и, не обращая внимания на ее убитое лицо, шутил с ней. Но зато, когда он выходил в другую комнату, графиня поспешно выходила за ним, и он, принимая серьезный вид и покачивая задумчиво головой, говорил, что, хотя и есть опасность, он надеется на действие этого последнего лекарства, и что надо ждать и посмотреть; что болезнь больше нравственная, но…
Графиня, стараясь скрыть этот поступок от себя и от доктора, всовывала ему в руку золотой и всякий раз с успокоенным сердцем возвращалась к больной.
Признаки болезни Наташи состояли в том, что она мало ела, мало спала, кашляла и никогда не оживлялась. Доктора говорили, что больную нельзя оставлять без медицинской помощи, и поэтому в душном воздухе держали ее в городе. И лето 1812 года Ростовы не уезжали в деревню.
Несмотря на большое количество проглоченных пилюль, капель и порошков из баночек и коробочек, из которых madame Schoss, охотница до этих вещиц, собрала большую коллекцию, несмотря на отсутствие привычной деревенской жизни, молодость брала свое: горе Наташи начало покрываться слоем впечатлений прожитой жизни, оно перестало такой мучительной болью лежать ей на сердце, начинало становиться прошедшим, и Наташа стала физически оправляться.
