Князьков, Сергей Алексеевич

Сергей Алексеевич Князьков
Дата рождения	25 сентября 1896(1896-09-25)
Место рождения	деревня Кунцерово, ныне Судиславский район, Костромская область
Дата смерти	6 марта 1976(1976-03-06) (79 лет)
Место смерти	Москва
Принадлежность	Российская империя Российская империя → СССР СССР
Род войск	Пехота
Годы службы	1915 — 1962 годы
Звание
Командовал	81-й стрелковый полк 4-я стрелковая дивизия 150-я стрелковая дивизия 43-я стрелковая дивизия Калинковичское пехотное училище Вышневолоцкое пехотное училище 332-я стрелковая дивизия 16-я гвардейская стрелковая дивизия 28-я стрелковая дивизия 84-й стрелковый корпус 71-й стрелковый корпус 39-й гвардейский стрелковый корпус
Сражения/войны	Первая мировая война Гражданская война в России Польский поход РККА Советско-финская война (1939—1940) Великая Отечественная война
Награды и премии

Сергей Алексеевич Князьков (25 сентября 1896 года, деревня Кунцерово, ныне Судиславский район, Костромская область — 6 марта 1976 года, Москва) — советский военный деятель, Генерал-лейтенант (1949 год). Доцент (1955 год).

Начальная биография

Сергей Алексеевич Князьков родился 25 сентября 1896 года в деревне Кунцерово ныне Судиславского района Костромской области в крестьянской семье.

Военная служба

Первая мировая и гражданская войны

В августе 1915 года был призван в ряды Русской императорской армии и направлен рядовым в дислоцированный в Москве 196-й запасной батальон, а в январе 1916 года был переведён рядовым в Ораниенбаумскую пехотную школу. В мае стал унтер-офицером 2-го запасного пулемётного полка, дислоцированного в Стрельне, а в июне был направлен в 140-й пехотный полк (Юго-Западный фронт), в составе которого в чине старшего унтер-офицера служил на должностях командира отделения и командира пулемётного взвода. В 1916 году Князьков был контужен. В августе 1917 года был направлен на учёбу в школу прапорщиков Юго-Западного фронта, дислоциррованную в Житомире. После окончания школы служил на должности командира взвода в запасном полку, дислоцированном в Костроме.

Князьков в конце февраля 1918 года был демобилизован в чине прапорщика, и в августе того же года вступил в ряды РККА, после чего был назначен на должность делопроизводителя Завражинского волостного военного комиссариата Костромской губернии, в январе 1919 года — на должность помощника командира и командира роты 1-го запасного батальона в Костроме, в феврале — на должность командира роты запасного полка (3-я армия, Восточный фронт), дислоцированного в городе Вятка.

В апреле 1919 года был назначен на должность инструктора, а затем — на должность заместителя начальника пулемётной школы в 3-й бригаде 30-й стрелковой дивизии, в составе которой принимал участие в Пермской, Петропавловской, Омской, Новониколаевской и Красноярской операциях на Восточном фронте против войск под командованием адмирала А. В. Колчака.

В феврале 1920 года заболел тифом и направлен в госпиталь. После излечения в апреле того же года был назначен на должность начальника пулемётной команды 34-го запасного полка, дислоцированного в Омске, а в июне — на должность командира пулемётной роты 17-го отдельного запасного батальона, дислоцированного в Петропавловске.

В марте 1921 года, находясь на должности командира отряда, принимал участие в подавлении ишимско-петропавловского кулацкого восстания.

Межвоенное время

В мае 1921 года Князьков был назначен на должность начальника пулемётной команды 33-го запасного полка, дислоцированного в Омске, а затем был назначен на эту же должность в учебно-кадровый полк (29-я стрелковая дивизия, Западно-Сибирский военный округ), который в июне 1922 года был расформирован, а Князьков был направлен в 87-й стрелковый полк (29-я стрелковая дивизия), дислоцированный в Омске, а затем передислоцированный в Дорогобуж. В полку Князьков исполнял должности командира пулемётной роты, помощника командира и командира батальона.

В марте 1928 года был назначен на должность командира 21-го отдельного пулеметного батальона, дислоцированного в Смоленске.

После окончания курсов усовершенствования комсостава «Выстрел» в ноябре 1931 года был назначен на должность командира 81-го стрелкового полка (27-я стрелковая дивизия), дислоцированного в Витебске, в августе 1937 года — на должность помощника командира 4-й стрелковой дивизии (5-й стрелковый корпус), дислоцированного в Слуцке, а с августа 1938 года исполнял должность командира этой дивизии.

В августе 1939 года Князьков был назначен на должность командира 150-й стрелковой дивизии (Белорусский военный округ), которая принимала участие в польском походе в Западную Белоруссию, а также в боевых действиях на Карельском перешейке во время советско-финской войны. В декабре 1939 года дивизия в составе оперативной группы под командованием комкора В. Д. Грендаля в ходе наступления на правом фланге 7-й армии форсировала реку Тайпален-йоки, захватив плацдарм на её северном берегу, после чего безуспешно пыталась преодолеть Таипаленский узел сопротивления противника.

В феврале 1940 года Князьков находился в распоряжении Военного совета 13-й армии, с того же месяца исполнял должность командира 43-й стрелковой дивизии. В апреле 1940 года был назначен на должность начальника Калинковичского пехотного училища, преобразованного в мае 1941 года в в Вышневолоцкое.

Великая Отечественная война

В августе 1941 года был назначен на должность формируемой в городе Иваново 332-й стрелковой дивизии, которая после завершения формирования была включена в состав Московской зоны обороны. С декабря дивизия под командованием Князькова принимала участие в ходе Торопецко-Холмской наступательной операции, во время которой освободила города Пено, Андреаполь, Западная Двина и Пржевальск.

В апреле 1942 года был назначен на должность командира 16-й гвардейской стрелковой дивизии, которая принимала участие в ходе Ржевско-Сычёвской наступательной операции.

В сентябре 1942 года был назначен на должность командира 28-й стрелковой дивизии, в марте 1943 года — на должность заместителя командующего 39-й армией, а в июле — на должность командира 84-го стрелкового корпуса, который принимал участие в ходе Духовщинско-Демидовской наступательной операции. За успешное руководство корпусом в этой операции Сергей Алексеевич Князьков был награждён орденом Суворова 2 степени.

В октябре 1943 года Князьков был назначен на должность заместителя командующего 3-й ударной армией.

В мае 1944 года был направлен на учёбу на ускоренный курс при Высшей военной академии имени К. Е. Ворошилова, после окончания которого в январе 1945 года был назначен на должность командира 71-го стрелкового корпуса, который принимал участие в ходе Восточно-Прусской, Берлинской и Пражской наступательных операциях.

Послевоенная карьера

В июне 1945 года Князьков был назначен на должность командира 39-го гвардейского стрелкового корпуса в составе Центральной группы войск.

С января 1946 года служил в Высшей военной академии имени К. Е. Ворошилова на должностях старшего преподавателя, заместителя начальника и начальника кафедры тактики высших соединений, а также консультанта академии. В 1951 году Князькову были присвоены права окончившего эту академию.

Генерал-лейтенант Сергей Алексеевич Князьков в октябре 1962 года вышел в отставку. Умер 6 марта 1976 года в Москве.

Награды

• Два ордена Ленина;
• Три ордена Красного Знамени;
• Орден Суворова 2 степени;
• Орден Кутузова 2 степени;
• Медали.

Литература

• Коллектив авторов. Великая Отечественная: Комкоры. Военный биографический словарь / Под общей редакцией М. Г. Вожакина. — М.; Жуковский: Кучково поле, 2006. — Т. 1. — С. 267—269. — ISBN 5-901679-08-3.
• Талепоровский Л., Ильин С. «С именем Фрунзе». Ярославль, Верхне-Волжское книжное издательство, 1977, 156 с.

Ссылки

• [samsv.narod.ru/Div/Sd/gvsd016/default.html Биография командующего 16-й гвардейской дивизией]

Отрывок, характеризующий Князьков, Сергей Алексеевич

Проехали перевоз, на котором он год тому назад говорил с Пьером. Проехали грязную деревню, гумны, зеленя, спуск, с оставшимся снегом у моста, подъём по размытой глине, полосы жнивья и зеленеющего кое где кустарника и въехали в березовый лес по обеим сторонам дороги. В лесу было почти жарко, ветру не слышно было. Береза вся обсеянная зелеными клейкими листьями, не шевелилась и из под прошлогодних листьев, поднимая их, вылезала зеленея первая трава и лиловые цветы. Рассыпанные кое где по березнику мелкие ели своей грубой вечной зеленью неприятно напоминали о зиме. Лошади зафыркали, въехав в лес и виднее запотели.
Лакей Петр что то сказал кучеру, кучер утвердительно ответил. Но видно Петру мало было сочувствования кучера: он повернулся на козлах к барину.
– Ваше сиятельство, лёгко как! – сказал он, почтительно улыбаясь.
– Что!
– Лёгко, ваше сиятельство.
«Что он говорит?» подумал князь Андрей. «Да, об весне верно, подумал он, оглядываясь по сторонам. И то зелено всё уже… как скоро! И береза, и черемуха, и ольха уж начинает… А дуб и не заметно. Да, вот он, дуб».
На краю дороги стоял дуб. Вероятно в десять раз старше берез, составлявших лес, он был в десять раз толще и в два раза выше каждой березы. Это был огромный в два обхвата дуб с обломанными, давно видно, суками и с обломанной корой, заросшей старыми болячками. С огромными своими неуклюжими, несимметрично растопыренными, корявыми руками и пальцами, он старым, сердитым и презрительным уродом стоял между улыбающимися березами. Только он один не хотел подчиняться обаянию весны и не хотел видеть ни весны, ни солнца.
«Весна, и любовь, и счастие!» – как будто говорил этот дуб, – «и как не надоест вам всё один и тот же глупый и бессмысленный обман. Всё одно и то же, и всё обман! Нет ни весны, ни солнца, ни счастия. Вон смотрите, сидят задавленные мертвые ели, всегда одинакие, и вон и я растопырил свои обломанные, ободранные пальцы, где ни выросли они – из спины, из боков; как выросли – так и стою, и не верю вашим надеждам и обманам».
Князь Андрей несколько раз оглянулся на этот дуб, проезжая по лесу, как будто он чего то ждал от него. Цветы и трава были и под дубом, но он всё так же, хмурясь, неподвижно, уродливо и упорно, стоял посреди их.
«Да, он прав, тысячу раз прав этот дуб, думал князь Андрей, пускай другие, молодые, вновь поддаются на этот обман, а мы знаем жизнь, – наша жизнь кончена!» Целый новый ряд мыслей безнадежных, но грустно приятных в связи с этим дубом, возник в душе князя Андрея. Во время этого путешествия он как будто вновь обдумал всю свою жизнь, и пришел к тому же прежнему успокоительному и безнадежному заключению, что ему начинать ничего было не надо, что он должен доживать свою жизнь, не делая зла, не тревожась и ничего не желая.


По опекунским делам рязанского именья, князю Андрею надо было видеться с уездным предводителем. Предводителем был граф Илья Андреич Ростов, и князь Андрей в середине мая поехал к нему.
Был уже жаркий период весны. Лес уже весь оделся, была пыль и было так жарко, что проезжая мимо воды, хотелось купаться.
Князь Андрей, невеселый и озабоченный соображениями о том, что и что ему нужно о делах спросить у предводителя, подъезжал по аллее сада к отрадненскому дому Ростовых. Вправо из за деревьев он услыхал женский, веселый крик, и увидал бегущую на перерез его коляски толпу девушек. Впереди других ближе, подбегала к коляске черноволосая, очень тоненькая, странно тоненькая, черноглазая девушка в желтом ситцевом платье, повязанная белым носовым платком, из под которого выбивались пряди расчесавшихся волос. Девушка что то кричала, но узнав чужого, не взглянув на него, со смехом побежала назад.
Князю Андрею вдруг стало от чего то больно. День был так хорош, солнце так ярко, кругом всё так весело; а эта тоненькая и хорошенькая девушка не знала и не хотела знать про его существование и была довольна, и счастлива какой то своей отдельной, – верно глупой – но веселой и счастливой жизнию. «Чему она так рада? о чем она думает! Не об уставе военном, не об устройстве рязанских оброчных. О чем она думает? И чем она счастлива?» невольно с любопытством спрашивал себя князь Андрей.
Граф Илья Андреич в 1809 м году жил в Отрадном всё так же как и прежде, то есть принимая почти всю губернию, с охотами, театрами, обедами и музыкантами. Он, как всякому новому гостю, был рад князю Андрею, и почти насильно оставил его ночевать.
В продолжение скучного дня, во время которого князя Андрея занимали старшие хозяева и почетнейшие из гостей, которыми по случаю приближающихся именин был полон дом старого графа, Болконский несколько раз взглядывая на Наташу чему то смеявшуюся и веселившуюся между другой молодой половиной общества, всё спрашивал себя: «о чем она думает? Чему она так рада!».
Вечером оставшись один на новом месте, он долго не мог заснуть. Он читал, потом потушил свечу и опять зажег ее. В комнате с закрытыми изнутри ставнями было жарко. Он досадовал на этого глупого старика (так он называл Ростова), который задержал его, уверяя, что нужные бумаги в городе, не доставлены еще, досадовал на себя за то, что остался.
Князь Андрей встал и подошел к окну, чтобы отворить его. Как только он открыл ставни, лунный свет, как будто он настороже у окна давно ждал этого, ворвался в комнату. Он отворил окно. Ночь была свежая и неподвижно светлая. Перед самым окном был ряд подстриженных дерев, черных с одной и серебристо освещенных с другой стороны. Под деревами была какая то сочная, мокрая, кудрявая растительность с серебристыми кое где листьями и стеблями. Далее за черными деревами была какая то блестящая росой крыша, правее большое кудрявое дерево, с ярко белым стволом и сучьями, и выше его почти полная луна на светлом, почти беззвездном, весеннем небе. Князь Андрей облокотился на окно и глаза его остановились на этом небе.
Комната князя Андрея была в среднем этаже; в комнатах над ним тоже жили и не спали. Он услыхал сверху женский говор.
– Только еще один раз, – сказал сверху женский голос, который сейчас узнал князь Андрей.
– Да когда же ты спать будешь? – отвечал другой голос.
– Я не буду, я не могу спать, что ж мне делать! Ну, последний раз…
Два женские голоса запели какую то музыкальную фразу, составлявшую конец чего то.
– Ах какая прелесть! Ну теперь спать, и конец.
– Ты спи, а я не могу, – отвечал первый голос, приблизившийся к окну. Она видимо совсем высунулась в окно, потому что слышно было шуршанье ее платья и даже дыханье. Всё затихло и окаменело, как и луна и ее свет и тени. Князь Андрей тоже боялся пошевелиться, чтобы не выдать своего невольного присутствия.
– Соня! Соня! – послышался опять первый голос. – Ну как можно спать! Да ты посмотри, что за прелесть! Ах, какая прелесть! Да проснись же, Соня, – сказала она почти со слезами в голосе. – Ведь этакой прелестной ночи никогда, никогда не бывало.
Соня неохотно что то отвечала.
– Нет, ты посмотри, что за луна!… Ах, какая прелесть! Ты поди сюда. Душенька, голубушка, поди сюда. Ну, видишь? Так бы вот села на корточки, вот так, подхватила бы себя под коленки, – туже, как можно туже – натужиться надо. Вот так!
– Полно, ты упадешь.
Послышалась борьба и недовольный голос Сони: «Ведь второй час».
– Ах, ты только всё портишь мне. Ну, иди, иди.
Опять всё замолкло, но князь Андрей знал, что она всё еще сидит тут, он слышал иногда тихое шевеленье, иногда вздохи.
– Ах… Боже мой! Боже мой! что ж это такое! – вдруг вскрикнула она. – Спать так спать! – и захлопнула окно.
«И дела нет до моего существования!» подумал князь Андрей в то время, как он прислушивался к ее говору, почему то ожидая и боясь, что она скажет что нибудь про него. – «И опять она! И как нарочно!» думал он. В душе его вдруг поднялась такая неожиданная путаница молодых мыслей и надежд, противоречащих всей его жизни, что он, чувствуя себя не в силах уяснить себе свое состояние, тотчас же заснул.


На другой день простившись только с одним графом, не дождавшись выхода дам, князь Андрей поехал домой.
Уже было начало июня, когда князь Андрей, возвращаясь домой, въехал опять в ту березовую рощу, в которой этот старый, корявый дуб так странно и памятно поразил его. Бубенчики еще глуше звенели в лесу, чем полтора месяца тому назад; всё было полно, тенисто и густо; и молодые ели, рассыпанные по лесу, не нарушали общей красоты и, подделываясь под общий характер, нежно зеленели пушистыми молодыми побегами.
Целый день был жаркий, где то собиралась гроза, но только небольшая тучка брызнула на пыль дороги и на сочные листья. Левая сторона леса была темна, в тени; правая мокрая, глянцовитая блестела на солнце, чуть колыхаясь от ветра. Всё было в цвету; соловьи трещали и перекатывались то близко, то далеко.
«Да, здесь, в этом лесу был этот дуб, с которым мы были согласны», подумал князь Андрей. «Да где он», подумал опять князь Андрей, глядя на левую сторону дороги и сам того не зная, не узнавая его, любовался тем дубом, которого он искал. Старый дуб, весь преображенный, раскинувшись шатром сочной, темной зелени, млел, чуть колыхаясь в лучах вечернего солнца. Ни корявых пальцев, ни болячек, ни старого недоверия и горя, – ничего не было видно. Сквозь жесткую, столетнюю кору пробились без сучков сочные, молодые листья, так что верить нельзя было, что этот старик произвел их. «Да, это тот самый дуб», подумал князь Андрей, и на него вдруг нашло беспричинное, весеннее чувство радости и обновления. Все лучшие минуты его жизни вдруг в одно и то же время вспомнились ему. И Аустерлиц с высоким небом, и мертвое, укоризненное лицо жены, и Пьер на пароме, и девочка, взволнованная красотою ночи, и эта ночь, и луна, – и всё это вдруг вспомнилось ему.
«Нет, жизнь не кончена в 31 год, вдруг окончательно, беспеременно решил князь Андрей. Мало того, что я знаю всё то, что есть во мне, надо, чтобы и все знали это: и Пьер, и эта девочка, которая хотела улететь в небо, надо, чтобы все знали меня, чтобы не для одного меня шла моя жизнь, чтоб не жили они так независимо от моей жизни, чтоб на всех она отражалась и чтобы все они жили со мною вместе!»

Возвратившись из своей поездки, князь Андрей решился осенью ехать в Петербург и придумал разные причины этого решенья. Целый ряд разумных, логических доводов, почему ему необходимо ехать в Петербург и даже служить, ежеминутно был готов к его услугам. Он даже теперь не понимал, как мог он когда нибудь сомневаться в необходимости принять деятельное участие в жизни, точно так же как месяц тому назад он не понимал, как могла бы ему притти мысль уехать из деревни. Ему казалось ясно, что все его опыты жизни должны были пропасть даром и быть бессмыслицей, ежели бы он не приложил их к делу и не принял опять деятельного участия в жизни. Он даже не понимал того, как на основании таких же бедных разумных доводов прежде очевидно было, что он бы унизился, ежели бы теперь после своих уроков жизни опять бы поверил в возможность приносить пользу и в возможность счастия и любви. Теперь разум подсказывал совсем другое. После этой поездки князь Андрей стал скучать в деревне, прежние занятия не интересовали его, и часто, сидя один в своем кабинете, он вставал, подходил к зеркалу и долго смотрел на свое лицо. Потом он отворачивался и смотрел на портрет покойницы Лизы, которая с взбитыми a la grecque [по гречески] буклями нежно и весело смотрела на него из золотой рамки. Она уже не говорила мужу прежних страшных слов, она просто и весело с любопытством смотрела на него. И князь Андрей, заложив назад руки, долго ходил по комнате, то хмурясь, то улыбаясь, передумывая те неразумные, невыразимые словом, тайные как преступление мысли, связанные с Пьером, с славой, с девушкой на окне, с дубом, с женской красотой и любовью, которые изменили всю его жизнь. И в эти то минуты, когда кто входил к нему, он бывал особенно сух, строго решителен и в особенности неприятно логичен.