Князь-епископ

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск

Князь-епископ (нем. Fürstbischof) — епископ, который помимо осуществления священнических функций обладал светской властью на определённой территории и являлся сувереном соответствующего территориального образования — церковного княжества. Князья-епископы особенно характерны для Священной Римской империи, в которой церковные княжества являлись важной опорой государственной власти, а их правители обладали статусом имперских сословий и пользовались полной самостоятельностью во внутренних делах. Князья-епископы также существовали в Англии (епископ Дарема), Франции, Черногории и некоторых других странах. В настоящее время правами князя-епископа в отношении Андорры обладает епископ Уржельский.





Князья-епископы Священной Римской империи

Князя-епископы Священной Римской империи представляли собой епископов, возведённых в княжеское достоинство. Они образовывали отдельное имперское сословие и имели право участвовать в рейхстагах Священной Римской империи (духовная курия Совета имперских князей).

Возникновение и развитие

Статус светского правителя у германских епископов начал складываться ещё в раннее средневековье, когда имперская церковная система находилась под полным контролем императоров и являлась одной из важнейших опор их власти. Противопоставляя епископов более независимым светским правителям племенных герцогств императоры XXII веков назначали на епископские кафедры своих приближённых и уступали им королевские права (регалии) на соответствующей территории. В процессе дальнейшей децентрализации Священной Римской империи такие территории постепенно трансформировались в автономные княжества под властью епископов.

Важнейшим юридическим документом, закрепившим светскую власть епископов и давшим толчок развитию территориального суверенитета в рамках церковных княжеств, стал указ императора Фридриха II 1220 года «Соглашение с князьями церкви». «Золотая булла» 1356 года предоставила трём князьям-епископам (архиепископам Майнца, Кёльна и Трира) статус курфюрстов с правом голоса при выборах императора и независимостью во внутренних делах, поставив тем самым эти церковные княжества в один ряд с крупнейшими светскими государственными образованиями империи. К началу XVI века на территории империи существовало 53 церковных княжества, правители которых образовывали в рейхстаге отдельную курию (перечень князей-епископов Священной Римской империи в 1521 году см.: Состав рейхстага Священной Римской империи в 1521 г.).

В результате Реформации XVI века, сопровождаемой процессами секуляризации и медиатизации церковных владений, количество княжеств-епископств в составе империи уменьшилось к 1648 г. до двадцати трёх. Некоторое время (до начала XVII века) наряду с католическими церковными княжествами существовали и протестантские (например, Магдебургское архиепископство), которые, однако, по мере развития институтов лютеранской церкви и лютеранских княжеств теряли самостоятельность и переходили под управления светских администраторов — правителей соседних государственных образований.

Вестфальский мир 1648 года превратил практически все бывшие протестантские церковные княжества в светские владения и санкционировал их аннексию более крупными государственными образованиями. В результате из лютеранских церковных княжеств остались лишь епископство Любек, а также Оснабрюк, где епископами попеременно становились католики и протестанты. Католические церковные княжества, особенно многочисленные в Центральной и Юго-Западной Германии, сохранили самостоятельность. К 1792 году в составе Священной Римской империи насчитывалось 26 церковных княжеств-епископств (включая три церковные курфюршества). Кроме того, правами князя-епископа пользовался великий магистр Тевтонского ордена. Прочие епископы (протестантские, а также некоторые католические (Гурк, Лавант, Безансон), не имеющие непосредственных имперских ленов) не обладали статусом князей и светской властью на подчинённых территориях.

Социально-политические институты

В XVIXVIII веках посты князей-епископов занимались практически исключительно представителями имперского дворянства — младшими сыновьями старинных княжеских и рыцарских родов. В этом отношении немецкая церковь на руководящем уровне являлась дворянской церковью и выражала интересы высшего имперского дворянства. Некоторые епископства традиционно возглавлялись членами одной и той же аристократической фамилии, что играло значительную роль в формировании и расширении территориальной власти той или иной династии (Веттины, Виттельсбахи, Шёнборны). В то же время, духовная карьера обеспечивала определённый уровень подвижности социальных слоёв: иногда епископами, а значит и членами высшей княжеской элиты империи, становились представители низшего дворянства, а до XVII века — и бюргерства.

Структура управления церковных княжеств в целом развивалась аналогично административной системе светских государственных образований империи. Так же, как и в светских княжествах, в княжествах-епископствах были созданы придворные советы и придворные суды — высшие судебно-административные органы, тайные советы — высшие исполнительные органы, которые к концу XVIII века были разделены на министерства, придворные палаты — органы финансового управления. Наиболее существенным отличием являлась особая роль соборного капитула, который, наряду с собственно епископом, являлся верховным органом власти княжества, с правом избрания епископа. В капитул входили, главным образом, представители ведущих местных аристократических фамилий. В тех епископствах, где были созданы ландтаги, капитулы фактически представляли собой их ядро, выражали интересы местного дворянства и выступали как институт, ограничивающий власть епископа. В некоторых церковных княжествах (Майнц, Аугсбург) влияние капитула было очень значительным, а епископ при избрании должен был принимать на себя определённые обязательства (избирательные капитуляции) в отношении капитула и земских сословий.

Упразднение

Секуляризация общественного сознания в эпоху Просвещения, а также влияние Великой французской революции, в ходе которой церковная собственность была национализирована, подорвали политические позиции князей-епископов. Французская экспансия конца XVIII века привела к 1801 году к отторжению от империи левобережья Рейна, в результате чего многие светские правители Германии лишились обширных земельных владений. В 1803 году имперская депутация приняла решение о секуляризации всех церковных княжеств и имперских аббатств и разделе их владений между крупными светскими государственными образованиями и бывшими владельцами земель на территориях, отошедших к Франции (Заключительное постановление имперской депутации). Действующие князья-епископы сохраняли этот титул пожизненно, однако лишались светской власти. Княжества-епископства упразднялись. Единственное исключение было сделано для архиепископа Майнца Карла Теодора Дальберга, который сохранил статус курфюрста и суверенитет над своим княжеством (территории вокруг Регенсбурга и Ашаффенбурга). В 1810 году, однако, это последнее церковное княжество было секуляризовано и трансформировалось в светское великое герцогство Франкфуртское. Мальтийский и Тевтонский ордена также были секуляризованы в 1806 и 1809 годах соответственно.

Княжества-епископства в 1800 году

* Епископства, не обладавшие суверенными территориями в составе империи к 1800 г. (в том числе и в результате французской экспансии).

Прочие княжества-епископства империи

Кроме того, прерогативами светских правителей обладали в раннее средневековье епископы северной и средней Италии: архиепископы Милана и Равенны, епископы Пизы, Флоренции, Сиены, Ареццо, Вольтерры, Брешии, Лоди и других городов. В XIXIII веках, однако, итальянские епископы лишились светской власти, которая перешла к городским коммунам.

Князья-епископы иных государств

Англия

Статусом князя-епископа в Англии обладал епископ Дарема. Впервые прерогативы светского правителя земель в нижнем течении Тайна и к северу от него до шотландской границы были пожалованы даремскому епископу в 1075 году после казни эрла Вальтеофа и ликвидации его нортумбрийского графства.

В 1086 году территория к северу от Тайна перешла во владение Роберта де Мобрея и в дальнейшем стала графством Нортумберленд, а земли к югу от него остались под управлением епископа Даремского, образовав графство Дарем. Последнее графство, имеющее большое значение в организации обороны англо-шотландской границы, получило права палатината, предоставлявшие широкую автономию во внутренних делах и независимость от судебно-административной системы Английского королевства. В частности, князь-епископ Даремский имел полномочия на территории своего графства созывать собственный парламент и организовывать военные силы, назначать шерифов и судей, устанавливать собственные законы, учреждать и взимать в свою пользу налоги и пошлины, организовывать ярмарки и утверждать хартии, чеканить собственную монету, управлять королевскими лесами и пользоваться доходами от разработки недр. Эти права ставили епископа Даремского в исключительное положение в системе феодальной иерархии средневековой Англии.

В 1300 году князь-епископ Энтони Бек так описывал свой статус:

В Англии есть два короля: господин король Англии, носящий корону в знак своей верховной власти, и господин епископ Дарема, носящий вместо короны митру в знак своей верховной власти в Даремском диоцезе.

В 1536 году судебные полномочия Даремского епископа были существенно ограничены Генрихом VIII, проводящем политику укрепления центральной власти в Англии.

В 1646 году, в ходе английской революции XVII века автономия палатината была упразднена, однако после Реставрации Стюартов — восстановлена. Уния Англии и Шотландии 1703 года лишила Дарем какого-либо стратегического значения, превратив регальные права епископа в анахронизм. Окончательно княжество-епископство было ликвидировано в 1836 году, в 1882 году Дарем потерял и роль ведущего церковного центра Северной Англии после образования епископства Ньюкасл-апон-Тайн. Наконец, в 1971 году были упразднены отдельные палатинские суды, что окончательно уравняло графство Дарем с остальной территорией Англии.

Франция

Децентрализация Французского королевства при последних Каролингах способствовала формированию церковных княжеств на основе земель и регальных прав, пожалованных епископам и архиепископам королями. Институты французской церкви были частью феодальной иерархии страны, епископы, аббаты и приоры могли являться вассалами или сюзеренами светских правителей по тому или иному земельному владению, и, соответственно, входить в отношения оммажа, приносить клятву верности и получать инвеституру на свои земли. Для Франции была характерна незначительность территории светских владений епископов, а также такой способ приобретения светской власти церковными иерархами, как наследование, покупка или получение в дар от бывших владельцев графств и сеньорий, без исключения этих земель из феодально-ленной пирамиды. Региональные епископы постепенно попали под контроль местных светских правителей (графов и герцогов), обладавших большими земельными и финансовыми ресурсами. Однако, начиная с XI века сложился прочный союз французской церкви и французских королей и стал развиваться процесс консолидации феодальных владений, в том числе церковных, под властью короля. В XIIXIV веках королям Франции удалось добиться признания непосредственного сюзеренитета над большей частью церковных территорий страны и распространить на земли епископов королевскую судебную и административную системы. Это привело к постепенной ликвидации самостоятельности церковных княжеств. Епископы, однако, продолжали носить светские титулы графов или герцогов в отношении территорий, ранее находящихся в их феодальном владении, причём шесть из них являлись высшими пэрами королевства и имели преимущество перед светской аристократией Франции.

Епископы-пэры Франции:

Прочие епископы-графы Франции:


Черногория

К князьям-епископам зачастую также относят митрополитов Цетинье — владык Черногории до 1852 года. Источники и характер светской власти черногорских митрополитов, однако, не носили феодального характера, как у князей-епископов Западной Европы. Цетинский монастырь и его глава с XVI века являлись моральным и политическим центром объединения разрозненных черногорских и брдских племён в совместной борьбе за освобождение от власти Османской империи. Суверенных прав в отношении черногорских земель митрополиты не имели, хотя и являлись крупнейшими землевладельцами этой области. До XIX века Цетинский митрополит фактически выполнял роль главы конфедерации черногорских племён и руководил её внешней политикой. Судебная и административная система сохраняли общинно-племенной характер, а светские прерогативы митрополита были ограничены существованием поста гувернадура, ответственного за организацию вооружённых сил и осуществление судебной власти в Черногории, причём если митрополиты во внешней политике обычно ориентировались на Россию, то гувернадуры — на Венецию.

Укрепление власти митрополитов в первой половине XIX века привёл к упразднению поста гувернадура, ослаблению влияния племенных старейшин в системе управления Черногории и концентрации всей полноты власти в стране в руках Черногорского митрополита. При Петре I и Петре II был создан централизованный аппарат управления, судебная и полицейская системы, подчинённые и финансируемые митрополитом. Сепаратистские выступления старейшин были подавлены, а Черногория превратилась в единое государство под властью митрополита. Это позволило Даниле I в 1852 году принять титул князя Черногории и, отказавшись от поста митрополита, преобразовать страну в светское государство.

Польша

Помимо княжеств-епископств Бреслау и Каммин, входящих в состав Священной Римской империи, на территории современной Польши существовало также епископство Вармия (Эрмланд), обладавшее особым статусом. Оно было образовано в 1243 году как лен Тевтонского ордена. В 1356 году «Золотая булла» Карла IV подтвердила светские прерогативы епископа как главы самоуправляющегося княжества в составе Тевтонского ордена с центром во Фромборке. Объём прав и привилегий князя-епископа Вармии был достаточно широк, хотя он оставался в подчинении великого магистра Тевтонского ордена. После битвы при Грюнвальде 1410 года епископ Варминский признал сюзеренитет короля Польши, а по Торуньскому миру 1466 года Вармия вместе с территорией Западной Пруссии вошла в состав Речи Посполитой на правах автономного княжества. Неурегулированность вопроса статуса Варминского епископства в составе Польши привела к войне 14671479 годов, в результате которой привилегии князя-епископа были подтверждены, однако над процедурой его избрания был установлен контроль польского короля. В дальнейшем князь-епископ Варминский входил в круг высшей польско-литовской аристократии с правом участия в сенате Речи Посполитой. Варминское княжество сохраняло автономию в судебной и административной системе, имело собственный представительный орган (Варминский сеймик) и вооружённые силы. После Первого раздела Речи Посполитой в 1772 году территория Варминского княжества была присоединена к Пруссии, его автономия ликвидирована, а имущество князя-епископа секуляризировано.

C 1443 по 1790 годы епископ Кракова носил титул князя Севежского. Севеж с округой был выкуплен в 1443 году епископом Збигневом Олесницким у князя Тешинского, став таким образом светским владением Краковских епископов на протяжении последующих 350 лет. Епископы обладали определённым уровнем территориального суверенитета в рамках Польского королевства, правом осуществления судебно-административной власти на территории княжества и организации его вооружённых сил и финансовой системы. Автономия Севежского княжества была ликвидирована Четырёхлетним сеймом Речи Посполитой в 1790 году, его территория была включена в состав Польши.

Прибалтика

После завоевания территорий современных Эстонии и Латвии немецкими крестоносцами в начале XIII века и христианизации местного населения в Прибалтике в 1228 году была образована Ливонская конфедерация — государственное образование, состоящее из Ливонского ордена и четырёх княжеств-епископств: архиепископства Рижского, епископств Дорпат, ЭзельВик и Курляндия. Главенствующую роль в конфедерации играл Ливонский орден, однако князья-епископы обладали территориальным суверенитетом и всей полнотой власти на территории соответствующих владений. Прибалтийские церковные княжества были ликвидированы в процессе Реформации первой половины XVI века и в ходе Ливонской войны 15581582 годов: архиепископство Рижское было секуляризировано в 1561 году. (Рига получила статус свободного имперского города), епископство Эзель—Вик — секуляризировано и продано Дании в 1560 году, епископство Дорпат — завоёвано Иваном Грозным в 1558 году и упразднено, епископство Курляндия — продано в 1560 году Дании и преобразовано в светское герцогство Курляндия. По Виленскому договору 1561 года территории бывших епископств вошли в состав Речи Посполитой и вассального герцогства Курляндия (Эзель остался под властью Дании).

Португалия

В Португалии в 1472 году был учреждён титул графа Арганиля, которым был пожалован епископ Коимбры. Начиная с этого времени и до 1967 года епископы Коимбры носили светский титул графа, однако суверенными правами в отношении соответствующей территории они не обладали.

Андорра

Территория современной Андорры была уступлена в XII веке графом уржельским епископу Уржельскому. В 1278 году между епископом и графом де Фуа был заключён договор, в соответствии с которым над Андоррой устанавливался двойной суверенитет епископа Уржельского и графа де Фуа. Этот договор положил начало формированию государственности Андоррского княжества. До настоящего времени юридически главами Андорры в качестве соправителей являются президент Франции (правопреемник королей Франции и графов де Фуа) и испанский епископ Урхельский, хотя фактически власть принадлежит местному парламенту. Светские прерогативы епископа Уржельского в отношении Андорры делают его единственным современным князем-епископом.

См. также

Напишите отзыв о статье "Князь-епископ"

Отрывок, характеризующий Князь-епископ



В этот вечер Ростовы поехали в оперу, на которую Марья Дмитриевна достала билет.
Наташе не хотелось ехать, но нельзя было отказаться от ласковости Марьи Дмитриевны, исключительно для нее предназначенной. Когда она, одетая, вышла в залу, дожидаясь отца и поглядевшись в большое зеркало, увидала, что она хороша, очень хороша, ей еще более стало грустно; но грустно сладостно и любовно.
«Боже мой, ежели бы он был тут; тогда бы я не так как прежде, с какой то глупой робостью перед чем то, а по новому, просто, обняла бы его, прижалась бы к нему, заставила бы его смотреть на меня теми искательными, любопытными глазами, которыми он так часто смотрел на меня и потом заставила бы его смеяться, как он смеялся тогда, и глаза его – как я вижу эти глаза! думала Наташа. – И что мне за дело до его отца и сестры: я люблю его одного, его, его, с этим лицом и глазами, с его улыбкой, мужской и вместе детской… Нет, лучше не думать о нем, не думать, забыть, совсем забыть на это время. Я не вынесу этого ожидания, я сейчас зарыдаю», – и она отошла от зеркала, делая над собой усилия, чтоб не заплакать. – «И как может Соня так ровно, так спокойно любить Николиньку, и ждать так долго и терпеливо»! подумала она, глядя на входившую, тоже одетую, с веером в руках Соню.
«Нет, она совсем другая. Я не могу»!
Наташа чувствовала себя в эту минуту такой размягченной и разнеженной, что ей мало было любить и знать, что она любима: ей нужно теперь, сейчас нужно было обнять любимого человека и говорить и слышать от него слова любви, которыми было полно ее сердце. Пока она ехала в карете, сидя рядом с отцом, и задумчиво глядела на мелькавшие в мерзлом окне огни фонарей, она чувствовала себя еще влюбленнее и грустнее и забыла с кем и куда она едет. Попав в вереницу карет, медленно визжа колесами по снегу карета Ростовых подъехала к театру. Поспешно выскочили Наташа и Соня, подбирая платья; вышел граф, поддерживаемый лакеями, и между входившими дамами и мужчинами и продающими афиши, все трое пошли в коридор бенуара. Из за притворенных дверей уже слышались звуки музыки.
– Nathalie, vos cheveux, [Натали, твои волосы,] – прошептала Соня. Капельдинер учтиво и поспешно проскользнул перед дамами и отворил дверь ложи. Музыка ярче стала слышна в дверь, блеснули освещенные ряды лож с обнаженными плечами и руками дам, и шумящий и блестящий мундирами партер. Дама, входившая в соседний бенуар, оглянула Наташу женским, завистливым взглядом. Занавесь еще не поднималась и играли увертюру. Наташа, оправляя платье, прошла вместе с Соней и села, оглядывая освещенные ряды противуположных лож. Давно не испытанное ею ощущение того, что сотни глаз смотрят на ее обнаженные руки и шею, вдруг и приятно и неприятно охватило ее, вызывая целый рой соответствующих этому ощущению воспоминаний, желаний и волнений.
Две замечательно хорошенькие девушки, Наташа и Соня, с графом Ильей Андреичем, которого давно не видно было в Москве, обратили на себя общее внимание. Кроме того все знали смутно про сговор Наташи с князем Андреем, знали, что с тех пор Ростовы жили в деревне, и с любопытством смотрели на невесту одного из лучших женихов России.
Наташа похорошела в деревне, как все ей говорили, а в этот вечер, благодаря своему взволнованному состоянию, была особенно хороша. Она поражала полнотой жизни и красоты, в соединении с равнодушием ко всему окружающему. Ее черные глаза смотрели на толпу, никого не отыскивая, а тонкая, обнаженная выше локтя рука, облокоченная на бархатную рампу, очевидно бессознательно, в такт увертюры, сжималась и разжималась, комкая афишу.
– Посмотри, вот Аленина – говорила Соня, – с матерью кажется!
– Батюшки! Михаил Кирилыч то еще потолстел, – говорил старый граф.
– Смотрите! Анна Михайловна наша в токе какой!
– Карагины, Жюли и Борис с ними. Сейчас видно жениха с невестой. – Друбецкой сделал предложение!
– Как же, нынче узнал, – сказал Шиншин, входивший в ложу Ростовых.
Наташа посмотрела по тому направлению, по которому смотрел отец, и увидала, Жюли, которая с жемчугами на толстой красной шее (Наташа знала, обсыпанной пудрой) сидела с счастливым видом, рядом с матерью.
Позади их с улыбкой, наклоненная ухом ко рту Жюли, виднелась гладко причесанная, красивая голова Бориса. Он исподлобья смотрел на Ростовых и улыбаясь говорил что то своей невесте.
«Они говорят про нас, про меня с ним!» подумала Наташа. «И он верно успокоивает ревность ко мне своей невесты: напрасно беспокоятся! Ежели бы они знали, как мне ни до кого из них нет дела».
Сзади сидела в зеленой токе, с преданным воле Божией и счастливым, праздничным лицом, Анна Михайловна. В ложе их стояла та атмосфера – жениха с невестой, которую так знала и любила Наташа. Она отвернулась и вдруг всё, что было унизительного в ее утреннем посещении, вспомнилось ей.
«Какое право он имеет не хотеть принять меня в свое родство? Ах лучше не думать об этом, не думать до его приезда!» сказала она себе и стала оглядывать знакомые и незнакомые лица в партере. Впереди партера, в самой середине, облокотившись спиной к рампе, стоял Долохов с огромной, кверху зачесанной копной курчавых волос, в персидском костюме. Он стоял на самом виду театра, зная, что он обращает на себя внимание всей залы, так же свободно, как будто он стоял в своей комнате. Около него столпившись стояла самая блестящая молодежь Москвы, и он видимо первенствовал между ними.
Граф Илья Андреич, смеясь, подтолкнул краснеющую Соню, указывая ей на прежнего обожателя.
– Узнала? – спросил он. – И откуда он взялся, – обратился граф к Шиншину, – ведь он пропадал куда то?
– Пропадал, – отвечал Шиншин. – На Кавказе был, а там бежал, и, говорят, у какого то владетельного князя был министром в Персии, убил там брата шахова: ну с ума все и сходят московские барыни! Dolochoff le Persan, [Персианин Долохов,] да и кончено. У нас теперь нет слова без Долохова: им клянутся, на него зовут как на стерлядь, – говорил Шиншин. – Долохов, да Курагин Анатоль – всех у нас барынь с ума свели.
В соседний бенуар вошла высокая, красивая дама с огромной косой и очень оголенными, белыми, полными плечами и шеей, на которой была двойная нитка больших жемчугов, и долго усаживалась, шумя своим толстым шелковым платьем.
Наташа невольно вглядывалась в эту шею, плечи, жемчуги, прическу и любовалась красотой плеч и жемчугов. В то время как Наташа уже второй раз вглядывалась в нее, дама оглянулась и, встретившись глазами с графом Ильей Андреичем, кивнула ему головой и улыбнулась. Это была графиня Безухова, жена Пьера. Илья Андреич, знавший всех на свете, перегнувшись, заговорил с ней.
– Давно пожаловали, графиня? – заговорил он. – Приду, приду, ручку поцелую. А я вот приехал по делам и девочек своих с собой привез. Бесподобно, говорят, Семенова играет, – говорил Илья Андреич. – Граф Петр Кириллович нас никогда не забывал. Он здесь?
– Да, он хотел зайти, – сказала Элен и внимательно посмотрела на Наташу.
Граф Илья Андреич опять сел на свое место.
– Ведь хороша? – шопотом сказал он Наташе.
– Чудо! – сказала Наташа, – вот влюбиться можно! В это время зазвучали последние аккорды увертюры и застучала палочка капельмейстера. В партере прошли на места запоздавшие мужчины и поднялась занавесь.
Как только поднялась занавесь, в ложах и партере всё замолкло, и все мужчины, старые и молодые, в мундирах и фраках, все женщины в драгоценных каменьях на голом теле, с жадным любопытством устремили всё внимание на сцену. Наташа тоже стала смотреть.


На сцене были ровные доски по средине, с боков стояли крашеные картины, изображавшие деревья, позади было протянуто полотно на досках. В середине сцены сидели девицы в красных корсажах и белых юбках. Одна, очень толстая, в шелковом белом платье, сидела особо на низкой скамеечке, к которой был приклеен сзади зеленый картон. Все они пели что то. Когда они кончили свою песню, девица в белом подошла к будочке суфлера, и к ней подошел мужчина в шелковых, в обтяжку, панталонах на толстых ногах, с пером и кинжалом и стал петь и разводить руками.
Мужчина в обтянутых панталонах пропел один, потом пропела она. Потом оба замолкли, заиграла музыка, и мужчина стал перебирать пальцами руку девицы в белом платье, очевидно выжидая опять такта, чтобы начать свою партию вместе с нею. Они пропели вдвоем, и все в театре стали хлопать и кричать, а мужчина и женщина на сцене, которые изображали влюбленных, стали, улыбаясь и разводя руками, кланяться.
После деревни и в том серьезном настроении, в котором находилась Наташа, всё это было дико и удивительно ей. Она не могла следить за ходом оперы, не могла даже слышать музыку: она видела только крашеные картоны и странно наряженных мужчин и женщин, при ярком свете странно двигавшихся, говоривших и певших; она знала, что всё это должно было представлять, но всё это было так вычурно фальшиво и ненатурально, что ей становилось то совестно за актеров, то смешно на них. Она оглядывалась вокруг себя, на лица зрителей, отыскивая в них то же чувство насмешки и недоумения, которое было в ней; но все лица были внимательны к тому, что происходило на сцене и выражали притворное, как казалось Наташе, восхищение. «Должно быть это так надобно!» думала Наташа. Она попеременно оглядывалась то на эти ряды припомаженных голов в партере, то на оголенных женщин в ложах, в особенности на свою соседку Элен, которая, совершенно раздетая, с тихой и спокойной улыбкой, не спуская глаз, смотрела на сцену, ощущая яркий свет, разлитый по всей зале и теплый, толпою согретый воздух. Наташа мало по малу начинала приходить в давно не испытанное ею состояние опьянения. Она не помнила, что она и где она и что перед ней делается. Она смотрела и думала, и самые странные мысли неожиданно, без связи, мелькали в ее голове. То ей приходила мысль вскочить на рампу и пропеть ту арию, которую пела актриса, то ей хотелось зацепить веером недалеко от нее сидевшего старичка, то перегнуться к Элен и защекотать ее.
В одну из минут, когда на сцене всё затихло, ожидая начала арии, скрипнула входная дверь партера, на той стороне где была ложа Ростовых, и зазвучали шаги запоздавшего мужчины. «Вот он Курагин!» прошептал Шиншин. Графиня Безухова улыбаясь обернулась к входящему. Наташа посмотрела по направлению глаз графини Безуховой и увидала необыкновенно красивого адъютанта, с самоуверенным и вместе учтивым видом подходящего к их ложе. Это был Анатоль Курагин, которого она давно видела и заметила на петербургском бале. Он был теперь в адъютантском мундире с одной эполетой и эксельбантом. Он шел сдержанной, молодецкой походкой, которая была бы смешна, ежели бы он не был так хорош собой и ежели бы на прекрасном лице не было бы такого выражения добродушного довольства и веселия. Несмотря на то, что действие шло, он, не торопясь, слегка побрякивая шпорами и саблей, плавно и высоко неся свою надушенную красивую голову, шел по ковру коридора. Взглянув на Наташу, он подошел к сестре, положил руку в облитой перчатке на край ее ложи, тряхнул ей головой и наклонясь спросил что то, указывая на Наташу.
– Mais charmante! [Очень мила!] – сказал он, очевидно про Наташу, как не столько слышала она, сколько поняла по движению его губ. Потом он прошел в первый ряд и сел подле Долохова, дружески и небрежно толкнув локтем того Долохова, с которым так заискивающе обращались другие. Он, весело подмигнув, улыбнулся ему и уперся ногой в рампу.
– Как похожи брат с сестрой! – сказал граф. – И как хороши оба!
Шиншин вполголоса начал рассказывать графу какую то историю интриги Курагина в Москве, к которой Наташа прислушалась именно потому, что он сказал про нее charmante.
Первый акт кончился, в партере все встали, перепутались и стали ходить и выходить.
Борис пришел в ложу Ростовых, очень просто принял поздравления и, приподняв брови, с рассеянной улыбкой, передал Наташе и Соне просьбу его невесты, чтобы они были на ее свадьбе, и вышел. Наташа с веселой и кокетливой улыбкой разговаривала с ним и поздравляла с женитьбой того самого Бориса, в которого она была влюблена прежде. В том состоянии опьянения, в котором она находилась, всё казалось просто и естественно.
Голая Элен сидела подле нее и одинаково всем улыбалась; и точно так же улыбнулась Наташа Борису.
Ложа Элен наполнилась и окружилась со стороны партера самыми знатными и умными мужчинами, которые, казалось, наперерыв желали показать всем, что они знакомы с ней.
Курагин весь этот антракт стоял с Долоховым впереди у рампы, глядя на ложу Ростовых. Наташа знала, что он говорил про нее, и это доставляло ей удовольствие. Она даже повернулась так, чтобы ему виден был ее профиль, по ее понятиям, в самом выгодном положении. Перед началом второго акта в партере показалась фигура Пьера, которого еще с приезда не видали Ростовы. Лицо его было грустно, и он еще потолстел, с тех пор как его последний раз видела Наташа. Он, никого не замечая, прошел в первые ряды. Анатоль подошел к нему и стал что то говорить ему, глядя и указывая на ложу Ростовых. Пьер, увидав Наташу, оживился и поспешно, по рядам, пошел к их ложе. Подойдя к ним, он облокотился и улыбаясь долго говорил с Наташей. Во время своего разговора с Пьером, Наташа услыхала в ложе графини Безуховой мужской голос и почему то узнала, что это был Курагин. Она оглянулась и встретилась с ним глазами. Он почти улыбаясь смотрел ей прямо в глаза таким восхищенным, ласковым взглядом, что казалось странно быть от него так близко, так смотреть на него, быть так уверенной, что нравишься ему, и не быть с ним знакомой.
Во втором акте были картины, изображающие монументы и была дыра в полотне, изображающая луну, и абажуры на рампе подняли, и стали играть в басу трубы и контрабасы, и справа и слева вышло много людей в черных мантиях. Люди стали махать руками, и в руках у них было что то вроде кинжалов; потом прибежали еще какие то люди и стали тащить прочь ту девицу, которая была прежде в белом, а теперь в голубом платье. Они не утащили ее сразу, а долго с ней пели, а потом уже ее утащили, и за кулисами ударили три раза во что то металлическое, и все стали на колена и запели молитву. Несколько раз все эти действия прерывались восторженными криками зрителей.
Во время этого акта Наташа всякий раз, как взглядывала в партер, видела Анатоля Курагина, перекинувшего руку через спинку кресла и смотревшего на нее. Ей приятно было видеть, что он так пленен ею, и не приходило в голову, чтобы в этом было что нибудь дурное.
Когда второй акт кончился, графиня Безухова встала, повернулась к ложе Ростовых (грудь ее совершенно была обнажена), пальчиком в перчатке поманила к себе старого графа, и не обращая внимания на вошедших к ней в ложу, начала любезно улыбаясь говорить с ним.
– Да познакомьте же меня с вашими прелестными дочерьми, – сказала она, – весь город про них кричит, а я их не знаю.
Наташа встала и присела великолепной графине. Наташе так приятна была похвала этой блестящей красавицы, что она покраснела от удовольствия.
– Я теперь тоже хочу сделаться москвичкой, – говорила Элен. – И как вам не совестно зарыть такие перлы в деревне!
Графиня Безухая, по справедливости, имела репутацию обворожительной женщины. Она могла говорить то, чего не думала, и в особенности льстить, совершенно просто и натурально.
– Нет, милый граф, вы мне позвольте заняться вашими дочерьми. Я хоть теперь здесь не надолго. И вы тоже. Я постараюсь повеселить ваших. Я еще в Петербурге много слышала о вас, и хотела вас узнать, – сказала она Наташе с своей однообразно красивой улыбкой. – Я слышала о вас и от моего пажа – Друбецкого. Вы слышали, он женится? И от друга моего мужа – Болконского, князя Андрея Болконского, – сказала она с особенным ударением, намекая этим на то, что она знала отношения его к Наташе. – Она попросила, чтобы лучше познакомиться, позволить одной из барышень посидеть остальную часть спектакля в ее ложе, и Наташа перешла к ней.
В третьем акте был на сцене представлен дворец, в котором горело много свечей и повешены были картины, изображавшие рыцарей с бородками. В середине стояли, вероятно, царь и царица. Царь замахал правою рукою, и, видимо робея, дурно пропел что то, и сел на малиновый трон. Девица, бывшая сначала в белом, потом в голубом, теперь была одета в одной рубашке с распущенными волосами и стояла около трона. Она о чем то горестно пела, обращаясь к царице; но царь строго махнул рукой, и с боков вышли мужчины с голыми ногами и женщины с голыми ногами, и стали танцовать все вместе. Потом скрипки заиграли очень тонко и весело, одна из девиц с голыми толстыми ногами и худыми руками, отделившись от других, отошла за кулисы, поправила корсаж, вышла на середину и стала прыгать и скоро бить одной ногой о другую. Все в партере захлопали руками и закричали браво. Потом один мужчина стал в угол. В оркестре заиграли громче в цимбалы и трубы, и один этот мужчина с голыми ногами стал прыгать очень высоко и семенить ногами. (Мужчина этот был Duport, получавший 60 тысяч в год за это искусство.) Все в партере, в ложах и райке стали хлопать и кричать изо всех сил, и мужчина остановился и стал улыбаться и кланяться на все стороны. Потом танцовали еще другие, с голыми ногами, мужчины и женщины, потом опять один из царей закричал что то под музыку, и все стали петь. Но вдруг сделалась буря, в оркестре послышались хроматические гаммы и аккорды уменьшенной септимы, и все побежали и потащили опять одного из присутствующих за кулисы, и занавесь опустилась. Опять между зрителями поднялся страшный шум и треск, и все с восторженными лицами стали кричать: Дюпора! Дюпора! Дюпора! Наташа уже не находила этого странным. Она с удовольствием, радостно улыбаясь, смотрела вокруг себя.
– N'est ce pas qu'il est admirable – Duport? [Неправда ли, Дюпор восхитителен?] – сказала Элен, обращаясь к ней.
– Oh, oui, [О, да,] – отвечала Наташа.


В антракте в ложе Элен пахнуло холодом, отворилась дверь и, нагибаясь и стараясь не зацепить кого нибудь, вошел Анатоль.
– Позвольте мне вам представить брата, – беспокойно перебегая глазами с Наташи на Анатоля, сказала Элен. Наташа через голое плечо оборотила к красавцу свою хорошенькую головку и улыбнулась. Анатоль, который вблизи был так же хорош, как и издали, подсел к ней и сказал, что давно желал иметь это удовольствие, еще с Нарышкинского бала, на котором он имел удовольствие, которое не забыл, видеть ее. Курагин с женщинами был гораздо умнее и проще, чем в мужском обществе. Он говорил смело и просто, и Наташу странно и приятно поразило то, что не только не было ничего такого страшного в этом человеке, про которого так много рассказывали, но что напротив у него была самая наивная, веселая и добродушная улыбка.
Курагин спросил про впечатление спектакля и рассказал ей про то, как в прошлый спектакль Семенова играя, упала.
– А знаете, графиня, – сказал он, вдруг обращаясь к ней, как к старой давнишней знакомой, – у нас устраивается карусель в костюмах; вам бы надо участвовать в нем: будет очень весело. Все сбираются у Карагиных. Пожалуйста приезжайте, право, а? – проговорил он.
Говоря это, он не спускал улыбающихся глаз с лица, с шеи, с оголенных рук Наташи. Наташа несомненно знала, что он восхищается ею. Ей было это приятно, но почему то ей тесно и тяжело становилось от его присутствия. Когда она не смотрела на него, она чувствовала, что он смотрел на ее плечи, и она невольно перехватывала его взгляд, чтоб он уж лучше смотрел на ее глаза. Но, глядя ему в глаза, она со страхом чувствовала, что между им и ей совсем нет той преграды стыдливости, которую она всегда чувствовала между собой и другими мужчинами. Она, сама не зная как, через пять минут чувствовала себя страшно близкой к этому человеку. Когда она отворачивалась, она боялась, как бы он сзади не взял ее за голую руку, не поцеловал бы ее в шею. Они говорили о самых простых вещах и она чувствовала, что они близки, как она никогда не была с мужчиной. Наташа оглядывалась на Элен и на отца, как будто спрашивая их, что такое это значило; но Элен была занята разговором с каким то генералом и не ответила на ее взгляд, а взгляд отца ничего не сказал ей, как только то, что он всегда говорил: «весело, ну я и рад».
В одну из минут неловкого молчания, во время которых Анатоль своими выпуклыми глазами спокойно и упорно смотрел на нее, Наташа, чтобы прервать это молчание, спросила его, как ему нравится Москва. Наташа спросила и покраснела. Ей постоянно казалось, что что то неприличное она делает, говоря с ним. Анатоль улыбнулся, как бы ободряя ее.
– Сначала мне мало нравилась, потому что, что делает город приятным, ce sont les jolies femmes, [хорошенькие женщины,] не правда ли? Ну а теперь очень нравится, – сказал он, значительно глядя на нее. – Поедете на карусель, графиня? Поезжайте, – сказал он, и, протянув руку к ее букету и понижая голос, сказал: – Vous serez la plus jolie. Venez, chere comtesse, et comme gage donnez moi cette fleur. [Вы будете самая хорошенькая. Поезжайте, милая графиня, и в залог дайте мне этот цветок.]
Наташа не поняла того, что он сказал, так же как он сам, но она чувствовала, что в непонятных словах его был неприличный умысел. Она не знала, что сказать и отвернулась, как будто не слыхала того, что он сказал. Но только что она отвернулась, она подумала, что он тут сзади так близко от нее.
«Что он теперь? Он сконфужен? Рассержен? Надо поправить это?» спрашивала она сама себя. Она не могла удержаться, чтобы не оглянуться. Она прямо в глаза взглянула ему, и его близость и уверенность, и добродушная ласковость улыбки победили ее. Она улыбнулась точно так же, как и он, глядя прямо в глаза ему. И опять она с ужасом чувствовала, что между ним и ею нет никакой преграды.
Опять поднялась занавесь. Анатоль вышел из ложи, спокойный и веселый. Наташа вернулась к отцу в ложу, совершенно уже подчиненная тому миру, в котором она находилась. Всё, что происходило перед ней, уже казалось ей вполне естественным; но за то все прежние мысли ее о женихе, о княжне Марье, о деревенской жизни ни разу не пришли ей в голову, как будто всё то было давно, давно прошедшее.
В четвертом акте был какой то чорт, который пел, махая рукою до тех пор, пока не выдвинули под ним доски, и он не опустился туда. Наташа только это и видела из четвертого акта: что то волновало и мучило ее, и причиной этого волнения был Курагин, за которым она невольно следила глазами. Когда они выходили из театра, Анатоль подошел к ним, вызвал их карету и подсаживал их. Подсаживая Наташу, он пожал ей руку выше локтя. Наташа, взволнованная и красная, оглянулась на него. Он, блестя своими глазами и нежно улыбаясь, смотрел на нее.

Только приехав домой, Наташа могла ясно обдумать всё то, что с ней было, и вдруг вспомнив князя Андрея, она ужаснулась, и при всех за чаем, за который все сели после театра, громко ахнула и раскрасневшись выбежала из комнаты. – «Боже мой! Я погибла! сказала она себе. Как я могла допустить до этого?» думала она. Долго она сидела закрыв раскрасневшееся лицо руками, стараясь дать себе ясный отчет в том, что было с нею, и не могла ни понять того, что с ней было, ни того, что она чувствовала. Всё казалось ей темно, неясно и страшно. Там, в этой огромной, освещенной зале, где по мокрым доскам прыгал под музыку с голыми ногами Duport в курточке с блестками, и девицы, и старики, и голая с спокойной и гордой улыбкой Элен в восторге кричали браво, – там под тенью этой Элен, там это было всё ясно и просто; но теперь одной, самой с собой, это было непонятно. – «Что это такое? Что такое этот страх, который я испытывала к нему? Что такое эти угрызения совести, которые я испытываю теперь»? думала она.
Одной старой графине Наташа в состоянии была бы ночью в постели рассказать всё, что она думала. Соня, она знала, с своим строгим и цельным взглядом, или ничего бы не поняла, или ужаснулась бы ее признанию. Наташа одна сама с собой старалась разрешить то, что ее мучило.
«Погибла ли я для любви князя Андрея или нет? спрашивала она себя и с успокоительной усмешкой отвечала себе: Что я за дура, что я спрашиваю это? Что ж со мной было? Ничего. Я ничего не сделала, ничем не вызвала этого. Никто не узнает, и я его не увижу больше никогда, говорила она себе. Стало быть ясно, что ничего не случилось, что не в чем раскаиваться, что князь Андрей может любить меня и такою . Но какою такою ? Ах Боже, Боже мой! зачем его нет тут»! Наташа успокоивалась на мгновенье, но потом опять какой то инстинкт говорил ей, что хотя всё это и правда и хотя ничего не было – инстинкт говорил ей, что вся прежняя чистота любви ее к князю Андрею погибла. И она опять в своем воображении повторяла весь свой разговор с Курагиным и представляла себе лицо, жесты и нежную улыбку этого красивого и смелого человека, в то время как он пожал ее руку.


Анатоль Курагин жил в Москве, потому что отец отослал его из Петербурга, где он проживал больше двадцати тысяч в год деньгами и столько же долгами, которые кредиторы требовали с отца.
Отец объявил сыну, что он в последний раз платит половину его долгов; но только с тем, чтобы он ехал в Москву в должность адъютанта главнокомандующего, которую он ему выхлопотал, и постарался бы там наконец сделать хорошую партию. Он указал ему на княжну Марью и Жюли Карагину.