Князь Света
Поделись знанием:
«Князь Света» (англ. Lord of Light; в некоторых русских переводах также «Лорд Света» или «Бог Света») — роман американского писателя-фантаста Роджера Желязны. Написан в 1967 году. Был награждён в 1968 году Премией Хьюго как Лучший Роман, и номинирован на Премию «Небьюла» в той же самой категории. Две главы из романа были изданы как повести в «The Magazine of Fantasy & Science Fiction» в 1967.
Князь очень постарел в этот год. В нем появились резкие признаки старости: неожиданные засыпанья, забывчивость ближайших по времени событий и памятливость к давнишним, и детское тщеславие, с которым он принимал роль главы московской оппозиции. Несмотря на то, когда старик, особенно по вечерам, выходил к чаю в своей шубке и пудренном парике, и начинал, затронутый кем нибудь, свои отрывистые рассказы о прошедшем, или еще более отрывистые и резкие суждения о настоящем, он возбуждал во всех своих гостях одинаковое чувство почтительного уважения. Для посетителей весь этот старинный дом с огромными трюмо, дореволюционной мебелью, этими лакеями в пудре, и сам прошлого века крутой и умный старик с его кроткою дочерью и хорошенькой француженкой, которые благоговели перед ним, – представлял величественно приятное зрелище. Но посетители не думали о том, что кроме этих двух трех часов, во время которых они видели хозяев, было еще 22 часа в сутки, во время которых шла тайная внутренняя жизнь дома.
В последнее время в Москве эта внутренняя жизнь сделалась очень тяжела для княжны Марьи. Она была лишена в Москве тех своих лучших радостей – бесед с божьими людьми и уединения, – которые освежали ее в Лысых Горах, и не имела никаких выгод и радостей столичной жизни. В свет она не ездила; все знали, что отец не пускает ее без себя, а сам он по нездоровью не мог ездить, и ее уже не приглашали на обеды и вечера. Надежду на замужество княжна Марья совсем оставила. Она видела ту холодность и озлобление, с которыми князь Николай Андреич принимал и спроваживал от себя молодых людей, могущих быть женихами, иногда являвшихся в их дом. Друзей у княжны Марьи не было: в этот приезд в Москву она разочаровалась в своих двух самых близких людях. М lle Bourienne, с которой она и прежде не могла быть вполне откровенна, теперь стала ей неприятна и она по некоторым причинам стала отдаляться от нее. Жюли, которая была в Москве и к которой княжна Марья писала пять лет сряду, оказалась совершенно чужою ей, когда княжна Марья вновь сошлась с нею лично. Жюли в это время, по случаю смерти братьев сделавшись одной из самых богатых невест в Москве, находилась во всем разгаре светских удовольствий. Она была окружена молодыми людьми, которые, как она думала, вдруг оценили ее достоинства. Жюли находилась в том периоде стареющейся светской барышни, которая чувствует, что наступил последний шанс замужества, и теперь или никогда должна решиться ее участь. Княжна Марья с грустной улыбкой вспоминала по четвергам, что ей теперь писать не к кому, так как Жюли, Жюли, от присутствия которой ей не было никакой радости, была здесь и виделась с нею каждую неделю. Она, как старый эмигрант, отказавшийся жениться на даме, у которой он проводил несколько лет свои вечера, жалела о том, что Жюли была здесь и ей некому писать. Княжне Марье в Москве не с кем было поговорить, некому поверить своего горя, а горя много прибавилось нового за это время. Срок возвращения князя Андрея и его женитьбы приближался, а его поручение приготовить к тому отца не только не было исполнено, но дело напротив казалось совсем испорчено, и напоминание о графине Ростовой выводило из себя старого князя, и так уже большую часть времени бывшего не в духе. Новое горе, прибавившееся в последнее время для княжны Марьи, были уроки, которые она давала шестилетнему племяннику. В своих отношениях с Николушкой она с ужасом узнавала в себе свойство раздражительности своего отца. Сколько раз она ни говорила себе, что не надо позволять себе горячиться уча племянника, почти всякий раз, как она садилась с указкой за французскую азбуку, ей так хотелось поскорее, полегче перелить из себя свое знание в ребенка, уже боявшегося, что вот вот тетя рассердится, что она при малейшем невнимании со стороны мальчика вздрагивала, торопилась, горячилась, возвышала голос, иногда дергала его за руку и ставила в угол. Поставив его в угол, она сама начинала плакать над своей злой, дурной натурой, и Николушка, подражая ей рыданьями, без позволенья выходил из угла, подходил к ней и отдергивал от лица ее мокрые руки, и утешал ее. Но более, более всего горя доставляла княжне раздражительность ее отца, всегда направленная против дочери и дошедшая в последнее время до жестокости. Ежели бы он заставлял ее все ночи класть поклоны, ежели бы он бил ее, заставлял таскать дрова и воду, – ей бы и в голову не пришло, что ее положение трудно; но этот любящий мучитель, самый жестокий от того, что он любил и за то мучил себя и ее, – умышленно умел не только оскорбить, унизить ее, но и доказать ей, что она всегда и во всем была виновата. В последнее время в нем появилась новая черта, более всего мучившая княжну Марью – это было его большее сближение с m lle Bourienne. Пришедшая ему, в первую минуту по получении известия о намерении своего сына, мысль шутка о том, что ежели Андрей женится, то и он сам женится на Bourienne, – видимо понравилась ему, и он с упорством последнее время (как казалось княжне Марье) только для того, чтобы ее оскорбить, выказывал особенную ласку к m lle Bоurienne и выказывал свое недовольство к дочери выказываньем любви к Bourienne.
Однажды в Москве, в присутствии княжны Марьи (ей казалось, что отец нарочно при ней это сделал), старый князь поцеловал у m lle Bourienne руку и, притянув ее к себе, обнял лаская. Княжна Марья вспыхнула и выбежала из комнаты. Через несколько минут m lle Bourienne вошла к княжне Марье, улыбаясь и что то весело рассказывая своим приятным голосом. Княжна Марья поспешно отерла слезы, решительными шагами подошла к Bourienne и, видимо сама того не зная, с гневной поспешностью и взрывами голоса, начала кричать на француженку: «Это гадко, низко, бесчеловечно пользоваться слабостью…» Она не договорила. «Уйдите вон из моей комнаты», прокричала она и зарыдала.
На другой день князь ни слова не сказал своей дочери; но она заметила, что за обедом он приказал подавать кушанье, начиная с m lle Bourienne. В конце обеда, когда буфетчик, по прежней привычке, опять подал кофе, начиная с княжны, князь вдруг пришел в бешенство, бросил костылем в Филиппа и тотчас же сделал распоряжение об отдаче его в солдаты. «Не слышат… два раза сказал!… не слышат!»
«Она – первый человек в этом доме; она – мой лучший друг, – кричал князь. – И ежели ты позволишь себе, – закричал он в гневе, в первый раз обращаясь к княжне Марье, – еще раз, как вчера ты осмелилась… забыться перед ней, то я тебе покажу, кто хозяин в доме. Вон! чтоб я не видал тебя; проси у ней прощенья!»
Княжна Марья просила прощенья у Амальи Евгеньевны и у отца за себя и за Филиппа буфетчика, который просил заступы.
В такие минуты в душе княжны Марьи собиралось чувство, похожее на гордость жертвы. И вдруг в такие то минуты, при ней, этот отец, которого она осуждала, или искал очки, ощупывая подле них и не видя, или забывал то, что сейчас было, или делал слабевшими ногами неверный шаг и оглядывался, не видал ли кто его слабости, или, что было хуже всего, он за обедом, когда не было гостей, возбуждавших его, вдруг задремывал, выпуская салфетку, и склонялся над тарелкой, трясущейся головой. «Он стар и слаб, а я смею осуждать его!» думала она с отвращением к самой себе в такие минуты.
В 1811 м году в Москве жил быстро вошедший в моду французский доктор, огромный ростом, красавец, любезный, как француз и, как говорили все в Москве, врач необыкновенного искусства – Метивье. Он был принят в домах высшего общества не как доктор, а как равный.
Князь Николай Андреич, смеявшийся над медициной, последнее время, по совету m lle Bourienne, допустил к себе этого доктора и привык к нему. Метивье раза два в неделю бывал у князя.
В Николин день, в именины князя, вся Москва была у подъезда его дома, но он никого не велел принимать; а только немногих, список которых он передал княжне Марье, велел звать к обеду.
Метивье, приехавший утром с поздравлением, в качестве доктора, нашел приличным de forcer la consigne [нарушить запрет], как он сказал княжне Марье, и вошел к князю. Случилось так, что в это именинное утро старый князь был в одном из своих самых дурных расположений духа. Он целое утро ходил по дому, придираясь ко всем и делая вид, что он не понимает того, что ему говорят, и что его не понимают. Княжна Марья твердо знала это состояние духа тихой и озабоченной ворчливости, которая обыкновенно разрешалась взрывом бешенства, и как перед заряженным, с взведенными курками, ружьем, ходила всё это утро, ожидая неизбежного выстрела. Утро до приезда доктора прошло благополучно. Пропустив доктора, княжна Марья села с книгой в гостиной у двери, от которой она могла слышать всё то, что происходило в кабинете.
Сначала она слышала один голос Метивье, потом голос отца, потом оба голоса заговорили вместе, дверь распахнулась и на пороге показалась испуганная, красивая фигура Метивье с его черным хохлом, и фигура князя в колпаке и халате с изуродованным бешенством лицом и опущенными зрачками глаз.
– Не понимаешь? – кричал князь, – а я понимаю! Французский шпион, Бонапартов раб, шпион, вон из моего дома – вон, я говорю, – и он захлопнул дверь.
Метивье пожимая плечами подошел к mademoiselle Bourienne, прибежавшей на крик из соседней комнаты.
– Князь не совсем здоров, – la bile et le transport au cerveau. Tranquillisez vous, je repasserai demain, [желчь и прилив к мозгу. Успокойтесь, я завтра зайду,] – сказал Метивье и, приложив палец к губам, поспешно вышел.
За дверью слышались шаги в туфлях и крики: «Шпионы, изменники, везде изменники! В своем доме нет минуты покоя!»
После отъезда Метивье старый князь позвал к себе дочь и вся сила его гнева обрушилась на нее. Она была виновата в том, что к нему пустили шпиона. .Ведь он сказал, ей сказал, чтобы она составила список, и тех, кого не было в списке, чтобы не пускали. Зачем же пустили этого мерзавца! Она была причиной всего. С ней он не мог иметь ни минуты покоя, не мог умереть спокойно, говорил он.
– Нет, матушка, разойтись, разойтись, это вы знайте, знайте! Я теперь больше не могу, – сказал он и вышел из комнаты. И как будто боясь, чтобы она не сумела как нибудь утешиться, он вернулся к ней и, стараясь принять спокойный вид, прибавил: – И не думайте, чтобы я это сказал вам в минуту сердца, а я спокоен, и я обдумал это; и это будет – разойтись, поищите себе места!… – Но он не выдержал и с тем озлоблением, которое может быть только у человека, который любит, он, видимо сам страдая, затряс кулаками и прокричал ей:
– И хоть бы какой нибудь дурак взял ее замуж! – Он хлопнул дверью, позвал к себе m lle Bourienne и затих в кабинете.
В два часа съехались избранные шесть персон к обеду. Гости – известный граф Ростопчин, князь Лопухин с своим племянником, генерал Чатров, старый, боевой товарищ князя, и из молодых Пьер и Борис Друбецкой – ждали его в гостиной.
На днях приехавший в Москву в отпуск Борис пожелал быть представленным князю Николаю Андреевичу и сумел до такой степени снискать его расположение, что князь для него сделал исключение из всех холостых молодых людей, которых он не принимал к себе.
Дом князя был не то, что называется «свет», но это был такой маленький кружок, о котором хотя и не слышно было в городе, но в котором лестнее всего было быть принятым. Это понял Борис неделю тому назад, когда при нем Ростопчин сказал главнокомандующему, звавшему графа обедать в Николин день, что он не может быть:
– В этот день уж я всегда езжу прикладываться к мощам князя Николая Андреича.
– Ах да, да, – отвечал главнокомандующий. – Что он?..
Небольшое общество, собравшееся в старомодной, высокой, с старой мебелью, гостиной перед обедом, было похоже на собравшийся, торжественный совет судилища. Все молчали и ежели говорили, то говорили тихо. Князь Николай Андреич вышел серьезен и молчалив. Княжна Марья еще более казалась тихою и робкою, чем обыкновенно. Гости неохотно обращались к ней, потому что видели, что ей было не до их разговоров. Граф Ростопчин один держал нить разговора, рассказывая о последних то городских, то политических новостях.
Лопухин и старый генерал изредка принимали участие в разговоре. Князь Николай Андреич слушал, как верховный судья слушает доклад, который делают ему, только изредка молчанием или коротким словцом заявляя, что он принимает к сведению то, что ему докладывают. Тон разговора был такой, что понятно было, никто не одобрял того, что делалось в политическом мире. Рассказывали о событиях, очевидно подтверждающих то, что всё шло хуже и хуже; но во всяком рассказе и суждении было поразительно то, как рассказчик останавливался или бывал останавливаем всякий раз на той границе, где суждение могло относиться к лицу государя императора.
За обедом разговор зашел о последней политической новости, о захвате Наполеоном владений герцога Ольденбургского и о русской враждебной Наполеону ноте, посланной ко всем европейским дворам.
| Князь Света | |
| Lord of Light | |
| Автор: | |
|---|---|
| Жанр: | |
| Язык оригинала: | |
| Оригинал издан: | |
| Переводчик: |
В. Лапицкий (Князь Света); К. Златко (Бог света) |
Содержание
Сюжет
После гибели Земли экипаж космического корабля «Звезда Индии» основывает колонию на одной из планет в другой звёздной системе. Победив почти всех исконных обитателей планеты, экипаж корабля строит для себя город на одном из полюсов планеты. В процессе колонизации планеты люди достигают технического могущества и бессмертия и объявляют себя богами. Колонисты разделяется на две части: боги, живущие в Небесном Граде и пользующиеся техническими благами, и простые люди, всячески угнетаемые божествами и живущие в средневековых городах по всей планете. Развивается небесная иерархия по образу и подобию индийского пантеона божеств.
Во избежание потери власти и из нежелания передавать опасные технологии простым и невежественным людям бессмертные боги из Небесного Града начинают насаждать кастовую систему и культ поклонения себе лично как богам. Любой прогресс среди простых людей подавляется. Богам помогает управлять людьми подвластная им система реинкарнации: верные последователи получают в награду перерождение в прекрасное тело, возможно даже в младших богов, а противники существующего режима вынуждены жить в некрасивых или больных телах, а подчас и вовсе получают тела животных.
Но и среди богов происходит раскол. Среди них образуется небольшая группа сторонников технического прогресса, которая, веря в здравый смысл людей, хочет поделиться с ними своими знаниями. Вокруг этой борьбы за свержение богов и торжества науки и завязывается сюжет романа.
Боги, люди и демоны
В мире романа боги являются Первыми — экипажем корабля, прилетевшим на эту планету и таким образом имевшим достаточно большие технические знания своей эпохи — и некоторыми их потомками. С помощью достижений медицины и технологий они смогли обрести бессмертие, перемещаясь из тела в тело, а используя генетическую хирургию и разнообразные наркотики, они развили Аспекты и Атрибуты — сверхчеловеческие способности, передающиеся при переносе разума в новое тело и дающие власть над смертными.
Аспект (Облик) — сверхъестественное состояние, принятие божественности, которое отражает функцию бога.
Атрибут — определенный способ реализации Аспекта или влияния на окружающий мир. Например, Агни мог поджигать предметы взглядом, а Кришна мог воздействовать на людей, управляя ими.
Люди являются потомками пассажиров того самого корабля, которые были родом из Индии и в целом были малограмотны (как и большинство населения Индии во время написания романа). Они не обладают никакими особыми способностями. Они вынуждены поклоняться богам, ведь при каждом сканировании мозга, предшествующем процедуре переноса разума, вскрываются все грехи и проступки против богов, а за подобные вещи человека ожидает перерождение в больное или умирающее тело, что влечёт истинную смерть.
Демоны — представители исконного населения этого Мира, враждующего с прибывшими богами. Демоны представлены различными видами: это Ракшасы, являющиеся чистой энергией и способные принимать любой облик и даже вселяться в людей, Матери Нестерпимого Зноя — существа, почти не описанные в тексте романа, за исключением того, что они размножаются яйцами и могут превратить реку в кипящий поток, и некие Ведьмы с Западного континента, с которыми сражался Владыка Индра. Кроме того упомянуты Якшасы, Гандхарвы, Морской Народ, демоны Катапутны, Дакшини, Преты, Скандасы и Пизакасы.
Персонажи
- Сэм, известный также как Махасаматман, Майтрейя, Калкин, Сиддхартха, Просветлённый, Будда — главный герой романа, один из Первых, тех кто прилетел на новую планету. Также он известен под именем Бич Демонов, так как его Атрибут — управление электромагнитными полями, которые позволяют контролировать демонов, являющихся энергетической формой жизни. Отверг предложение стать богом, видя, что творят остальные божества с простым народом, но позднее становится понятно, что главная причина — это личная ненависть к богам и бунтарский характер. В качестве протеста основал буддизм, как религию, противостоящую существующему индуизму и предлагающую спасение без поклонения богам. «Его последователи звали его Махасаматман и утверждали, что он бог. Он, однако, предпочитал опускать громкие Маха- и -атман и звал себя просто — Сэм. Никогда не провозглашал он себя богом. С другой стороны, и не отказывался от этого» (в русском переводе перевод В. Е. Лапицкого персонажа зовут Калкин, однако же настоящее имя прототипа из индуизма — Калки).
- Яма — бог смерти, гениальный изобретатель, создавший всё самое разрушительное оружие богов и многие другие технические устройства. Создал громовую колесницу, огненосный жезл и очки Агни, трезубец Шивы, аппараты для психозондирования. Улучшил машины для реинкарнаций, позволившие получить полную власть над смертными. Позже присоединился к Сэму и помог тому вернуться из нирваны, на которую его обрекли боги. Его Атрибут — смертоносный взгляд, способный убить того, в чьи глаза Яма смотрит. Также он способен избегать закона Кармы, используя Путь Чёрного Колеса Сансары, и не может умереть иначе как по собственному желанию. Яма всегда носит одежду кроваво-красного цвета.
- Кали — богиня хаоса, разрушения и убийств. В давние времена возлюбленная Сэма, впоследствии невеста Ямы. Когда Сэм был пленён и доставлен на Небеса, попыталась его соблазнить, но потом одобрила его казнь. После смерти Брахмы заняла его место, ради чего сменила тело на мужское. Именно после этого Яма присоединяется к Сэму. В качестве Брахмы получила смертельное ранение в битве при Хайпуре. В результате неудачного переноса сознания в новое тело потеряла память и стала слабоумной, но была частично исцелена Куберой (Яма представил её ему как свою дочь Мургу).
- Тарака — предводитель демонов, или Ракшасов — энергетической аборигенной расы, которого Сэм от отчаянья вынужден был взять в союзники против богов. Тарака вместе с остальными демонами был заточён в Адовом Колодезе действиями того же Сэма в Дни Обузданья. После освобождения захватил тело Сэма и управлял им несколько месяцев, что, в конечном итоге, изменило и его самого. Усилил «пламя» Просветлённого по образцу ракшасов, благодаря чему тот некоторое время мог обходиться без телесной оболочки. Считал силу мерилом всего и постоянно искал того, кто мог бы оказаться сильнее, чтобы бросить ему вызов.
- Так, Пресветлый Копейщик — сын одного из тел Сэма. Сначала был известен как «Так от Архивов», то есть был хранителем архивов. Несмотря на то, что отвергал акселеризм (возможно, на словах), уважал Сэма как «могучего героя». Обнаружив, что Сэм с Хельбой, богом/богиней воров, проникли в музей, чтобы украсть Талисман Обуздания, Так пытался уговорить их остановиться, но не стал мешать им. Во время казни Сэма от клыков призрачных кошек Канибуррхи, Так пытался спасти его, убив многих священных тигров Пресветлым Копьём, но был сражён Ганешей, ударившим его сзади стулом. После этого был сослан в южные джунгли в облике обезьяны. Было сделано так, чтобы он становился обезьяной при каждой смене тела. Позже помогал Яме, когда тот искал частоту магнитных волн, в которые был превращён Сэм после своего поражения у Дезирата. После победы Сэма снова стал человеком, и вместе с Яном Ольвеггом, капитаном «Звезды Индии», одним из Первых и старым другом Сэма, отправился путешествовать по миру на громовой колеснице, сделанной Ямой для Шивы.
- Кубера — бог, один из Первых. Известен как «Толстый», так как какое бы тело он не выбирал, оно всегда становилось толстым. Давний друг Сэма. Его Атрибут — сопрягать одушевленное и неодушевленное. Создал Павильон Безмолвия. Когда Сэм «погиб», именно Кубера понял, что Сэм на самом деле жив и выдаёт себя за бога Муругана, который проходил смену тела в день гибели Сэма. Кубера предложил Сэму помочь сбежать с Небес, но получил отказ. Но затем он победил его в ирландском ваньке-встаньке (с помощью своего Атрибута внушив Сэму отчаяние и неуверенность в собственных силах) и бежал с Сэмом на божественной птице Гаруде. После возвращения Сэма был спасён Ямой и помогал передавать знания смертным. Позже извинился перед Ратри за использование её против её воли (на что та ответила, что и так скоро покинула бы Небеса) и остался с ней в Хайпуре после победы Сэма.
- Ратри — богиня ночи. Её Атрибут — налагать тьму. За помощь в побеге Сэма была обречена на то, чтобы жить как смертная и всегда переселяться в некрасивые и немолодые тела. Помогала Сэму и Яме.
- Рилд — священный палач богини Кали, посланный, чтобы убить Будду. Подхватил лихорадку на болоте, и Будда заботился о нём во время его болезни. Узнав об этом, Рилд отказался от своей миссии и стал учеником Сиддхартхи, приняв имя Сугата, и вместе с остальными слушал проповеди Просветлённого. Вскоре бывший палач и его учитель стали проповедовать по очереди. А потом все поняли, что уже оба они достигли просветления. Когда боги узнали, что палач провалил их задание, и послали Яму для убийства Сэма, Рилд встал на защиту своего учителя. Он был столь искусен в убийствах, что почти на равных сражался с самим Ямой, вынося даже смертельный взгляд. Но всё же бог смерти победил отступника, утопив его в реке. Когда же Яма пришёл к Сэму, тот сказал, что Яма уже убил истинного Будду, ведь Сэм сам не верил в то, что проповедовал, а Рилд полностью проникся учением буддизма и стал Просветлённым.
- Ниритти Чёрный — давний враг Небес, один из Первых, был капелланом космического корабля «Звезда Индии» и исповедовал христианство. Основу армии этого Тёмного Властелина составляли бесчисленные орды ходячих мертвецов, послушные мерному стуку барабанов его лейтенантов. Его настоящее имя — Ренфрю.
- Ян Ольвегг — один из Первых, был капитаном корабля «Звезда Индии». Вместо того, чтобы подобно остальной команде принять божественный статус, он жил человеком и стал морским путешественником.
- Агни — бог огня, способный воспламенять взглядом. Владеет особыми артефактами, изготовленными Ямой — очками, с помощью которых можно смотреть на любые расстояния и сквозь любые препятствия, и огненным жезлом, извергающим пламя невероятной температуры. Когда Шива был убит, Агни занял его место, впрочем, с трудом обращаясь с разрушающим трезубцем последнего и предпочитая своё старое оружие. Погиб в поединке с Ямой от собственного жезла.
Локации
- Небесный Град — город богов, где каждому бессмертному отведены чудесные палаты, где повсюду сады и бассейны с прекрасными девушками. Вокруг расположен лес, где живут священные большие белые кошки, они не видят Града и его обитателей, но убивают всякого не достойного Небес.
- Адов Колодезь — тюрьма для покорённых демонов-Ракшасов, расположенная в глубине земли под горной цепью Ратнагари. Здесь ракшасы должны были провести вечность, заточённые в камерах без прутьев, и обещавшие каждому, кто посмел бы сюда прийти, власть над миром, вечную жизнь, всё что угодно, только выбраться бы отсюда.
- Дезират — город, в котором начался ренессанс. Был уничтожен войском богов и их присных, несмотря на помощь Сэма и его друзей. После падения города Небеса, по словам Сэма, «пали», так как хотя город и был уничтожен, технологические достижения не были забыты, враги Небес были рассеяны, но не уничтожены, а боги понесли слишком большие потери для повторения подобных действий против акселеризма.
Фильм
В 1979 году было объявлено о начале съёмок фильма, для которых выделялся бюджет в 50 миллионов долларов. Предполагалось, что декорации фильма будут оставлены и станут основой для тематического парка развлечений в городе Авроре, штат Колорадо. Знаменитый художник комиксов Джек Кёрби был нанят для работ по сценографии. Но по юридическим причинам проект не был воплощён в жизнь.
В 1980 году сценарий и наработки Кёрби были выкуплены ЦРУ, для прикрытия операции «Арго», также известной как «Канадская хитрость»: эвакуации шести американских дипломатов после захвата исламистами посольства США в Тегеране. Дипломатов успешно вывезли как съёмочную группу фильма, прибывших в Иран для натурных съёмок[1][2]. Альтернативный план предполагал, наоборот, прибытие вооружённого отряда под видом съёмочной группы этого фильма[3].
Переводы
- [lib.aldebaran.ru/author/zhelyazny_rodzher/zhelyazny_rodzher_knyaz_sveta/ В. Лапицкий «Князь света», 1992 год]
Напишите отзыв о статье "Князь Света"
Примечания
- ↑ Mendez, Antonio J. (Winter 1999). «[www.cia.gov/library/center-for-the-study-of-intelligence/csi-publications/csi-studies/studies/winter99-00/art1.html CIA Goes Hollywood: A Classic Case of Deception]». Studies in Intelligence 43 (1). ISSN [worldcat.org/issn/1527-0874 1527-0874].
- ↑ Bearman, Joshuah. [www.wired.com/wired/archive/15.05/feat_cia.html How the CIA Used a Fake Sci-Fi Flick to Rescue Americans from Tehran], Wired Magazine (24 апреля 2007).
- ↑ Antonio J. Mendez. [www.cia.gov/library/center-for-the-study-of-intelligence/csi-publications/csi-studies/studies/winter99-00/art1.html CIA Goes Hollywood: A Classic Case of Deception]. Studies in Intelligence (CIA professional journal) (Winter 1999-2000).
Ссылки
- [www.fantlab.ru/work14 Информация о произведении «Князь Света»] на сайте «Лаборатория Фантастики»
| ||||||||||||||||||||||||||
Отрывок, характеризующий Князь Света
В начале зимы, князь Николай Андреич Болконский с дочерью приехали в Москву. По своему прошедшему, по своему уму и оригинальности, в особенности по ослаблению на ту пору восторга к царствованию императора Александра, и по тому анти французскому и патриотическому направлению, которое царствовало в то время в Москве, князь Николай Андреич сделался тотчас же предметом особенной почтительности москвичей и центром московской оппозиции правительству.Князь очень постарел в этот год. В нем появились резкие признаки старости: неожиданные засыпанья, забывчивость ближайших по времени событий и памятливость к давнишним, и детское тщеславие, с которым он принимал роль главы московской оппозиции. Несмотря на то, когда старик, особенно по вечерам, выходил к чаю в своей шубке и пудренном парике, и начинал, затронутый кем нибудь, свои отрывистые рассказы о прошедшем, или еще более отрывистые и резкие суждения о настоящем, он возбуждал во всех своих гостях одинаковое чувство почтительного уважения. Для посетителей весь этот старинный дом с огромными трюмо, дореволюционной мебелью, этими лакеями в пудре, и сам прошлого века крутой и умный старик с его кроткою дочерью и хорошенькой француженкой, которые благоговели перед ним, – представлял величественно приятное зрелище. Но посетители не думали о том, что кроме этих двух трех часов, во время которых они видели хозяев, было еще 22 часа в сутки, во время которых шла тайная внутренняя жизнь дома.
В последнее время в Москве эта внутренняя жизнь сделалась очень тяжела для княжны Марьи. Она была лишена в Москве тех своих лучших радостей – бесед с божьими людьми и уединения, – которые освежали ее в Лысых Горах, и не имела никаких выгод и радостей столичной жизни. В свет она не ездила; все знали, что отец не пускает ее без себя, а сам он по нездоровью не мог ездить, и ее уже не приглашали на обеды и вечера. Надежду на замужество княжна Марья совсем оставила. Она видела ту холодность и озлобление, с которыми князь Николай Андреич принимал и спроваживал от себя молодых людей, могущих быть женихами, иногда являвшихся в их дом. Друзей у княжны Марьи не было: в этот приезд в Москву она разочаровалась в своих двух самых близких людях. М lle Bourienne, с которой она и прежде не могла быть вполне откровенна, теперь стала ей неприятна и она по некоторым причинам стала отдаляться от нее. Жюли, которая была в Москве и к которой княжна Марья писала пять лет сряду, оказалась совершенно чужою ей, когда княжна Марья вновь сошлась с нею лично. Жюли в это время, по случаю смерти братьев сделавшись одной из самых богатых невест в Москве, находилась во всем разгаре светских удовольствий. Она была окружена молодыми людьми, которые, как она думала, вдруг оценили ее достоинства. Жюли находилась в том периоде стареющейся светской барышни, которая чувствует, что наступил последний шанс замужества, и теперь или никогда должна решиться ее участь. Княжна Марья с грустной улыбкой вспоминала по четвергам, что ей теперь писать не к кому, так как Жюли, Жюли, от присутствия которой ей не было никакой радости, была здесь и виделась с нею каждую неделю. Она, как старый эмигрант, отказавшийся жениться на даме, у которой он проводил несколько лет свои вечера, жалела о том, что Жюли была здесь и ей некому писать. Княжне Марье в Москве не с кем было поговорить, некому поверить своего горя, а горя много прибавилось нового за это время. Срок возвращения князя Андрея и его женитьбы приближался, а его поручение приготовить к тому отца не только не было исполнено, но дело напротив казалось совсем испорчено, и напоминание о графине Ростовой выводило из себя старого князя, и так уже большую часть времени бывшего не в духе. Новое горе, прибавившееся в последнее время для княжны Марьи, были уроки, которые она давала шестилетнему племяннику. В своих отношениях с Николушкой она с ужасом узнавала в себе свойство раздражительности своего отца. Сколько раз она ни говорила себе, что не надо позволять себе горячиться уча племянника, почти всякий раз, как она садилась с указкой за французскую азбуку, ей так хотелось поскорее, полегче перелить из себя свое знание в ребенка, уже боявшегося, что вот вот тетя рассердится, что она при малейшем невнимании со стороны мальчика вздрагивала, торопилась, горячилась, возвышала голос, иногда дергала его за руку и ставила в угол. Поставив его в угол, она сама начинала плакать над своей злой, дурной натурой, и Николушка, подражая ей рыданьями, без позволенья выходил из угла, подходил к ней и отдергивал от лица ее мокрые руки, и утешал ее. Но более, более всего горя доставляла княжне раздражительность ее отца, всегда направленная против дочери и дошедшая в последнее время до жестокости. Ежели бы он заставлял ее все ночи класть поклоны, ежели бы он бил ее, заставлял таскать дрова и воду, – ей бы и в голову не пришло, что ее положение трудно; но этот любящий мучитель, самый жестокий от того, что он любил и за то мучил себя и ее, – умышленно умел не только оскорбить, унизить ее, но и доказать ей, что она всегда и во всем была виновата. В последнее время в нем появилась новая черта, более всего мучившая княжну Марью – это было его большее сближение с m lle Bourienne. Пришедшая ему, в первую минуту по получении известия о намерении своего сына, мысль шутка о том, что ежели Андрей женится, то и он сам женится на Bourienne, – видимо понравилась ему, и он с упорством последнее время (как казалось княжне Марье) только для того, чтобы ее оскорбить, выказывал особенную ласку к m lle Bоurienne и выказывал свое недовольство к дочери выказываньем любви к Bourienne.
Однажды в Москве, в присутствии княжны Марьи (ей казалось, что отец нарочно при ней это сделал), старый князь поцеловал у m lle Bourienne руку и, притянув ее к себе, обнял лаская. Княжна Марья вспыхнула и выбежала из комнаты. Через несколько минут m lle Bourienne вошла к княжне Марье, улыбаясь и что то весело рассказывая своим приятным голосом. Княжна Марья поспешно отерла слезы, решительными шагами подошла к Bourienne и, видимо сама того не зная, с гневной поспешностью и взрывами голоса, начала кричать на француженку: «Это гадко, низко, бесчеловечно пользоваться слабостью…» Она не договорила. «Уйдите вон из моей комнаты», прокричала она и зарыдала.
На другой день князь ни слова не сказал своей дочери; но она заметила, что за обедом он приказал подавать кушанье, начиная с m lle Bourienne. В конце обеда, когда буфетчик, по прежней привычке, опять подал кофе, начиная с княжны, князь вдруг пришел в бешенство, бросил костылем в Филиппа и тотчас же сделал распоряжение об отдаче его в солдаты. «Не слышат… два раза сказал!… не слышат!»
«Она – первый человек в этом доме; она – мой лучший друг, – кричал князь. – И ежели ты позволишь себе, – закричал он в гневе, в первый раз обращаясь к княжне Марье, – еще раз, как вчера ты осмелилась… забыться перед ней, то я тебе покажу, кто хозяин в доме. Вон! чтоб я не видал тебя; проси у ней прощенья!»
Княжна Марья просила прощенья у Амальи Евгеньевны и у отца за себя и за Филиппа буфетчика, который просил заступы.
В такие минуты в душе княжны Марьи собиралось чувство, похожее на гордость жертвы. И вдруг в такие то минуты, при ней, этот отец, которого она осуждала, или искал очки, ощупывая подле них и не видя, или забывал то, что сейчас было, или делал слабевшими ногами неверный шаг и оглядывался, не видал ли кто его слабости, или, что было хуже всего, он за обедом, когда не было гостей, возбуждавших его, вдруг задремывал, выпуская салфетку, и склонялся над тарелкой, трясущейся головой. «Он стар и слаб, а я смею осуждать его!» думала она с отвращением к самой себе в такие минуты.
В 1811 м году в Москве жил быстро вошедший в моду французский доктор, огромный ростом, красавец, любезный, как француз и, как говорили все в Москве, врач необыкновенного искусства – Метивье. Он был принят в домах высшего общества не как доктор, а как равный.
Князь Николай Андреич, смеявшийся над медициной, последнее время, по совету m lle Bourienne, допустил к себе этого доктора и привык к нему. Метивье раза два в неделю бывал у князя.
В Николин день, в именины князя, вся Москва была у подъезда его дома, но он никого не велел принимать; а только немногих, список которых он передал княжне Марье, велел звать к обеду.
Метивье, приехавший утром с поздравлением, в качестве доктора, нашел приличным de forcer la consigne [нарушить запрет], как он сказал княжне Марье, и вошел к князю. Случилось так, что в это именинное утро старый князь был в одном из своих самых дурных расположений духа. Он целое утро ходил по дому, придираясь ко всем и делая вид, что он не понимает того, что ему говорят, и что его не понимают. Княжна Марья твердо знала это состояние духа тихой и озабоченной ворчливости, которая обыкновенно разрешалась взрывом бешенства, и как перед заряженным, с взведенными курками, ружьем, ходила всё это утро, ожидая неизбежного выстрела. Утро до приезда доктора прошло благополучно. Пропустив доктора, княжна Марья села с книгой в гостиной у двери, от которой она могла слышать всё то, что происходило в кабинете.
Сначала она слышала один голос Метивье, потом голос отца, потом оба голоса заговорили вместе, дверь распахнулась и на пороге показалась испуганная, красивая фигура Метивье с его черным хохлом, и фигура князя в колпаке и халате с изуродованным бешенством лицом и опущенными зрачками глаз.
– Не понимаешь? – кричал князь, – а я понимаю! Французский шпион, Бонапартов раб, шпион, вон из моего дома – вон, я говорю, – и он захлопнул дверь.
Метивье пожимая плечами подошел к mademoiselle Bourienne, прибежавшей на крик из соседней комнаты.
– Князь не совсем здоров, – la bile et le transport au cerveau. Tranquillisez vous, je repasserai demain, [желчь и прилив к мозгу. Успокойтесь, я завтра зайду,] – сказал Метивье и, приложив палец к губам, поспешно вышел.
За дверью слышались шаги в туфлях и крики: «Шпионы, изменники, везде изменники! В своем доме нет минуты покоя!»
После отъезда Метивье старый князь позвал к себе дочь и вся сила его гнева обрушилась на нее. Она была виновата в том, что к нему пустили шпиона. .Ведь он сказал, ей сказал, чтобы она составила список, и тех, кого не было в списке, чтобы не пускали. Зачем же пустили этого мерзавца! Она была причиной всего. С ней он не мог иметь ни минуты покоя, не мог умереть спокойно, говорил он.
– Нет, матушка, разойтись, разойтись, это вы знайте, знайте! Я теперь больше не могу, – сказал он и вышел из комнаты. И как будто боясь, чтобы она не сумела как нибудь утешиться, он вернулся к ней и, стараясь принять спокойный вид, прибавил: – И не думайте, чтобы я это сказал вам в минуту сердца, а я спокоен, и я обдумал это; и это будет – разойтись, поищите себе места!… – Но он не выдержал и с тем озлоблением, которое может быть только у человека, который любит, он, видимо сам страдая, затряс кулаками и прокричал ей:
– И хоть бы какой нибудь дурак взял ее замуж! – Он хлопнул дверью, позвал к себе m lle Bourienne и затих в кабинете.
В два часа съехались избранные шесть персон к обеду. Гости – известный граф Ростопчин, князь Лопухин с своим племянником, генерал Чатров, старый, боевой товарищ князя, и из молодых Пьер и Борис Друбецкой – ждали его в гостиной.
На днях приехавший в Москву в отпуск Борис пожелал быть представленным князю Николаю Андреевичу и сумел до такой степени снискать его расположение, что князь для него сделал исключение из всех холостых молодых людей, которых он не принимал к себе.
Дом князя был не то, что называется «свет», но это был такой маленький кружок, о котором хотя и не слышно было в городе, но в котором лестнее всего было быть принятым. Это понял Борис неделю тому назад, когда при нем Ростопчин сказал главнокомандующему, звавшему графа обедать в Николин день, что он не может быть:
– В этот день уж я всегда езжу прикладываться к мощам князя Николая Андреича.
– Ах да, да, – отвечал главнокомандующий. – Что он?..
Небольшое общество, собравшееся в старомодной, высокой, с старой мебелью, гостиной перед обедом, было похоже на собравшийся, торжественный совет судилища. Все молчали и ежели говорили, то говорили тихо. Князь Николай Андреич вышел серьезен и молчалив. Княжна Марья еще более казалась тихою и робкою, чем обыкновенно. Гости неохотно обращались к ней, потому что видели, что ей было не до их разговоров. Граф Ростопчин один держал нить разговора, рассказывая о последних то городских, то политических новостях.
Лопухин и старый генерал изредка принимали участие в разговоре. Князь Николай Андреич слушал, как верховный судья слушает доклад, который делают ему, только изредка молчанием или коротким словцом заявляя, что он принимает к сведению то, что ему докладывают. Тон разговора был такой, что понятно было, никто не одобрял того, что делалось в политическом мире. Рассказывали о событиях, очевидно подтверждающих то, что всё шло хуже и хуже; но во всяком рассказе и суждении было поразительно то, как рассказчик останавливался или бывал останавливаем всякий раз на той границе, где суждение могло относиться к лицу государя императора.
За обедом разговор зашел о последней политической новости, о захвате Наполеоном владений герцога Ольденбургского и о русской враждебной Наполеону ноте, посланной ко всем европейским дворам.
