Кобринский, Александр Аркадьевич
Поделись знанием:
Князь Андрей не только знал, что он умрет, но он чувствовал, что он умирает, что он уже умер наполовину. Он испытывал сознание отчужденности от всего земного и радостной и странной легкости бытия. Он, не торопясь и не тревожась, ожидал того, что предстояло ему. То грозное, вечное, неведомое и далекое, присутствие которого он не переставал ощущать в продолжение всей своей жизни, теперь для него было близкое и – по той странной легкости бытия, которую он испытывал, – почти понятное и ощущаемое.
Прежде он боялся конца. Он два раза испытал это страшное мучительное чувство страха смерти, конца, и теперь уже не понимал его.
Первый раз он испытал это чувство тогда, когда граната волчком вертелась перед ним и он смотрел на жнивье, на кусты, на небо и знал, что перед ним была смерть. Когда он очнулся после раны и в душе его, мгновенно, как бы освобожденный от удерживавшего его гнета жизни, распустился этот цветок любви, вечной, свободной, не зависящей от этой жизни, он уже не боялся смерти и не думал о ней.
Чем больше он, в те часы страдальческого уединения и полубреда, которые он провел после своей раны, вдумывался в новое, открытое ему начало вечной любви, тем более он, сам не чувствуя того, отрекался от земной жизни. Всё, всех любить, всегда жертвовать собой для любви, значило никого не любить, значило не жить этою земною жизнию. И чем больше он проникался этим началом любви, тем больше он отрекался от жизни и тем совершеннее уничтожал ту страшную преграду, которая без любви стоит между жизнью и смертью. Когда он, это первое время, вспоминал о том, что ему надо было умереть, он говорил себе: ну что ж, тем лучше.
Но после той ночи в Мытищах, когда в полубреду перед ним явилась та, которую он желал, и когда он, прижав к своим губам ее руку, заплакал тихими, радостными слезами, любовь к одной женщине незаметно закралась в его сердце и опять привязала его к жизни. И радостные и тревожные мысли стали приходить ему. Вспоминая ту минуту на перевязочном пункте, когда он увидал Курагина, он теперь не мог возвратиться к тому чувству: его мучил вопрос о том, жив ли он? И он не смел спросить этого.
Болезнь его шла своим физическим порядком, но то, что Наташа называла: это сделалось с ним, случилось с ним два дня перед приездом княжны Марьи. Это была та последняя нравственная борьба между жизнью и смертью, в которой смерть одержала победу. Это было неожиданное сознание того, что он еще дорожил жизнью, представлявшейся ему в любви к Наташе, и последний, покоренный припадок ужаса перед неведомым.
Это было вечером. Он был, как обыкновенно после обеда, в легком лихорадочном состоянии, и мысли его были чрезвычайно ясны. Соня сидела у стола. Он задремал. Вдруг ощущение счастья охватило его.
«А, это она вошла!» – подумал он.
Действительно, на месте Сони сидела только что неслышными шагами вошедшая Наташа.
С тех пор как она стала ходить за ним, он всегда испытывал это физическое ощущение ее близости. Она сидела на кресле, боком к нему, заслоняя собой от него свет свечи, и вязала чулок. (Она выучилась вязать чулки с тех пор, как раз князь Андрей сказал ей, что никто так не умеет ходить за больными, как старые няни, которые вяжут чулки, и что в вязании чулка есть что то успокоительное.) Тонкие пальцы ее быстро перебирали изредка сталкивающиеся спицы, и задумчивый профиль ее опущенного лица был ясно виден ему. Она сделала движенье – клубок скатился с ее колен. Она вздрогнула, оглянулась на него и, заслоняя свечу рукой, осторожным, гибким и точным движением изогнулась, подняла клубок и села в прежнее положение.
Он смотрел на нее, не шевелясь, и видел, что ей нужно было после своего движения вздохнуть во всю грудь, но она не решалась этого сделать и осторожно переводила дыханье.
В Троицкой лавре они говорили о прошедшем, и он сказал ей, что, ежели бы он был жив, он бы благодарил вечно бога за свою рану, которая свела его опять с нею; но с тех пор они никогда не говорили о будущем.
«Могло или не могло это быть? – думал он теперь, глядя на нее и прислушиваясь к легкому стальному звуку спиц. – Неужели только затем так странно свела меня с нею судьба, чтобы мне умереть?.. Неужели мне открылась истина жизни только для того, чтобы я жил во лжи? Я люблю ее больше всего в мире. Но что же делать мне, ежели я люблю ее?» – сказал он, и он вдруг невольно застонал, по привычке, которую он приобрел во время своих страданий.
Услыхав этот звук, Наташа положила чулок, перегнулась ближе к нему и вдруг, заметив его светящиеся глаза, подошла к нему легким шагом и нагнулась.
– Вы не спите?
– Нет, я давно смотрю на вас; я почувствовал, когда вы вошли. Никто, как вы, но дает мне той мягкой тишины… того света. Мне так и хочется плакать от радости.
Наташа ближе придвинулась к нему. Лицо ее сияло восторженною радостью.
– Наташа, я слишком люблю вас. Больше всего на свете.
– А я? – Она отвернулась на мгновение. – Отчего же слишком? – сказала она.
– Отчего слишком?.. Ну, как вы думаете, как вы чувствуете по душе, по всей душе, буду я жив? Как вам кажется?
– Я уверена, я уверена! – почти вскрикнула Наташа, страстным движением взяв его за обе руки.
Он помолчал.
– Как бы хорошо! – И, взяв ее руку, он поцеловал ее.
Наташа была счастлива и взволнована; и тотчас же она вспомнила, что этого нельзя, что ему нужно спокойствие.
– Однако вы не спали, – сказала она, подавляя свою радость. – Постарайтесь заснуть… пожалуйста.
Он выпустил, пожав ее, ее руку, она перешла к свече и опять села в прежнее положение. Два раза она оглянулась на него, глаза его светились ей навстречу. Она задала себе урок на чулке и сказала себе, что до тех пор она не оглянется, пока не кончит его.
Действительно, скоро после этого он закрыл глаза и заснул. Он спал недолго и вдруг в холодном поту тревожно проснулся.
Засыпая, он думал все о том же, о чем он думал все ото время, – о жизни и смерти. И больше о смерти. Он чувствовал себя ближе к ней.
«Любовь? Что такое любовь? – думал он. – Любовь мешает смерти. Любовь есть жизнь. Все, все, что я понимаю, я понимаю только потому, что люблю. Все есть, все существует только потому, что я люблю. Все связано одною ею. Любовь есть бог, и умереть – значит мне, частице любви, вернуться к общему и вечному источнику». Мысли эти показались ему утешительны. Но это были только мысли. Чего то недоставало в них, что то было односторонне личное, умственное – не было очевидности. И было то же беспокойство и неясность. Он заснул.
Он видел во сне, что он лежит в той же комнате, в которой он лежал в действительности, но что он не ранен, а здоров. Много разных лиц, ничтожных, равнодушных, являются перед князем Андреем. Он говорит с ними, спорит о чем то ненужном. Они сбираются ехать куда то. Князь Андрей смутно припоминает, что все это ничтожно и что у него есть другие, важнейшие заботы, но продолжает говорить, удивляя их, какие то пустые, остроумные слова. Понемногу, незаметно все эти лица начинают исчезать, и все заменяется одним вопросом о затворенной двери. Он встает и идет к двери, чтобы задвинуть задвижку и запереть ее. Оттого, что он успеет или не успеет запереть ее, зависит все. Он идет, спешит, ноги его не двигаются, и он знает, что не успеет запереть дверь, но все таки болезненно напрягает все свои силы. И мучительный страх охватывает его. И этот страх есть страх смерти: за дверью стоит оно. Но в то же время как он бессильно неловко подползает к двери, это что то ужасное, с другой стороны уже, надавливая, ломится в нее. Что то не человеческое – смерть – ломится в дверь, и надо удержать ее. Он ухватывается за дверь, напрягает последние усилия – запереть уже нельзя – хоть удержать ее; но силы его слабы, неловки, и, надавливаемая ужасным, дверь отворяется и опять затворяется.
| Александр Аркадьевич Кобринский | |
| Дата рождения: | |
|---|---|
| Место рождения: | |
| Страна: | |
| Научная сфера: | |
| Место работы: |
Российский государственный педагогический университет имени А. И. Герцена |
| Учёная степень: | |
| Учёное звание: | |
Александр Аркадьевич Кобринский (род. 20 марта 1967, Ленинград) — российский филолог, политик и юрист, депутат Законодательного Собрания Санкт-Петербурга 5 созыва (2011—2016).
Доктор филологических наук, профессор кафедры русской литературы Российского государственного педагогического университета (РГПУ).
Выпускник ЛГПИ (ныне РГПУ) им. Герцена.
Автор более ста публикаций, в том числе нескольких монографий.
Специалист главным образом по русской литературе рубежа XIX—XX веков и 1920-30-х годах, особенно по творчеству Даниила Хармса и других обэриутов. Его работы посвящены также русским символистам, имажинистам, футуристам, прозе и поэзии 1920-30-х годов. Периодически выступает как критик со статьями о современной русской литературе.
Одновременно является практикующим юристом по делам, связанным с защитой прав граждан.
Весной 2006 года оказался в фокусе внимания СМИ в связи с заявлением в Верховный суд РФ о незаконности принудительной эвакуации автомобилей при их неправильной парковке. Несмотря на то, что процесс был проигран, он привлёк[1] общественное внимание к проблеме, результатом чего, в частности, стало внесение в Кодекс об административных правонарушениях РФ изменений, сделавших эвакуацию бесплатной (инициатор законопроекта — депутат Похмелкин).
В 2007 году был кандидатом в депутаты Законодательного собрания Санкт-Петербурга по списку партии Российской демократической партии «Яблоко». Вместе со всем списком Российской демократической партии «Яблоко» к выборам не был допущен.
В марте 2010 г. подписал обращение российской оппозиции «Путин должен уйти». В марте 2011 г. в числе 45 представителей российской интеллигенции подписал обращение к «Amnesty International» с просьбой признать М. Ходорковского и П. Лебедева узниками совести. В июле 2011 года вместе с Б.Вишневским написал ответ на обращение группы близких к «Правому делу» деятелей «Выбор есть» под названием «Пора выбирать добро!»[2], в котором резко осудил попытку авторов сделать ставку на Медведева как на якобы альтернативу Путину. В октябре 2011 года подписал заявление «Ходорковский должен выйти, а Путин и его команда — уйти»[3]. Член федерального Бюро Российской демократической партии «Яблоко».
В декабре 2011 года был избран депутатом Законодательного Собрания Санкт-Петербурга по региональному списку Российской демократической партии «Яблоко».
В феврале - марте 2014 года вместе со всей фракцией "Яблоко" в Законодательном Собрании Санкт-Петербурга резко выступил против ввода российских войск в Крым и возможной войны с Украиной. Подписал в числе прочих "Обращение инициативной группы по проведению Конгресса интеллигенции «Против войны, против самоизоляции России, против реставрации тоталитаризма».
Труды
- Кобринский А. А. Поэтика «ОБЭРИУ» в контексте русского литературного авангарда: В 2 тт. — М., 2000.
- Хармс Д. И. Горло бредит бритвою: Случаи, рассказы, дневниковые записи. / Сост. и комм. А.Кобринского и А.Устинова. — М.: Глагол, 1991.
- Вадим Шершеневич. Стихотворения и поэмы. / Сост. и комм. А.Кобринского. — СПб.: Академический проект, 2000.
- От символистов до обэриутов: Поэзия русского модернизма. Антология. В 2 книгах. / Под ред. Н. А. Богомолова. Сост. А. А. Кобринский, О. А. Лекманов. — М.: Эллис Лак, 2001—2002.
- Константин Бальмонт. Изборник. («Новая библиотека поэта», малая серия). Вступительная статья («Дедушка русского символизма»), составление, подготовка текста, комментарии А.Кобринского. СПб., 2003.
- «А сердце рвется к выстрелу». Чеботаревская, Поляков, Гофман, Муни, Лозина-Лозинский, Львова, Князев, Игнатьев, Цветаева, Маяковский, Божидар, Есенин, Ваксель. Вступительная статья, сопроводительные тексты, подготовка текстов, составление А.Кобринского . М., 2003.
- Ранние символисты. Николай Минский, Александр Добролюбов. СПб., «Академ. проект», 2005. («Библиотека поэта». Большая серия).(В соавторстве с C.Сапожковым).
- О Хармсе и не только. СПб., 2007.
- Дуэльные истории Серебряного века. Поединки поэтов как факт литературной жизни. Спб., Vita Nova. 2007.
- Даниил Хармс. М., Молодая гвардия, 2008. (Серия «Жизнь замечательных людей»), 2009 (2-е издание).
Напишите отзыв о статье "Кобринский, Александр Аркадьевич"
Примечания
- ↑ [www.gorodovoy.spb.ru/rus/news/civil/p659756.shtml], [www.kadis.ru/daily/index.html?id=28869], [www.baltinfo.ru/news/Professor-peterburgskogo-vuza-suditsya-za-pravo-ezdit-po-Kamennomu-mostu-93994], [web.archive.org/web/20080423170116/www.izvestia.ru/auto/article3115506/], [web.archive.org/web/20080513185707/www.finiz.ru/auto/article1248192/]
- ↑ [polit.ru/article/2011/07/19/resp ПОЛИТ.РУ: Пора выбирать добро!]
- ↑ [grani.ru/blogs/free/entries/192590.html Грани.Ру // Блоги / Свободное место / Ходорковский должен выйти, а Путин и его команда - уйти]
Ссылки
Публикации в значимых журналах:
- [magazines.russ.ru/nlo/1998/33/] «Без грамматической ошибки…»? Орфографический «сдвиг» в текстах Даниила Хармса. / «НЛО», № 33 за 1998 г.
- [magazines.russ.ru/voplit/1999/2/] «Необходимые уточнения». / «Вопросы литературы», № 2 за 1999 г.
- [magazines.russ.ru/nrk/2002/2/kobr.html «Константин Вагинов. Петербургские ночи» / «Новая Русская Книга» 2002, № 2]
- [magazines.russ.ru/druzhba/2002/11/gorod.html «Время Городницкого» / «Дружба Народов» 2002, № 11]
- [magazines.russ.ru/druzhba/2003/9/kobr.html «Неустановленный авангард» / «Дружба Народов» 2003, № 9]
- [magazines.russ.ru/druzhba/2004/2/ko11.html «Филология и журналистика». О некоторых особенностях публицистических извинений (Полемические заметки) / «Дружба Народов» 2004, № 2]
- [magazines.russ.ru/voplit/2004/4/kob9.html «Разговор через мертвое пространство» (Александр Добролюбов в конце 1930-х — начале 1940-х годов) / «Вопросы литературы» 2004, № 4]
- [magazines.russ.ru/druzhba/2004/4/kobr11.html «Авангард после авангарда» / «Дружба Народов» 2004, № 4]
- [echo.msk.ru/blog/kobrinsky// блог А. А. Кобринского на «Эхе Москвы»]
Отрывок, характеризующий Кобринский, Александр Аркадьевич
Князь Андрей не только знал, что он умрет, но он чувствовал, что он умирает, что он уже умер наполовину. Он испытывал сознание отчужденности от всего земного и радостной и странной легкости бытия. Он, не торопясь и не тревожась, ожидал того, что предстояло ему. То грозное, вечное, неведомое и далекое, присутствие которого он не переставал ощущать в продолжение всей своей жизни, теперь для него было близкое и – по той странной легкости бытия, которую он испытывал, – почти понятное и ощущаемое.
Прежде он боялся конца. Он два раза испытал это страшное мучительное чувство страха смерти, конца, и теперь уже не понимал его.
Первый раз он испытал это чувство тогда, когда граната волчком вертелась перед ним и он смотрел на жнивье, на кусты, на небо и знал, что перед ним была смерть. Когда он очнулся после раны и в душе его, мгновенно, как бы освобожденный от удерживавшего его гнета жизни, распустился этот цветок любви, вечной, свободной, не зависящей от этой жизни, он уже не боялся смерти и не думал о ней.
Чем больше он, в те часы страдальческого уединения и полубреда, которые он провел после своей раны, вдумывался в новое, открытое ему начало вечной любви, тем более он, сам не чувствуя того, отрекался от земной жизни. Всё, всех любить, всегда жертвовать собой для любви, значило никого не любить, значило не жить этою земною жизнию. И чем больше он проникался этим началом любви, тем больше он отрекался от жизни и тем совершеннее уничтожал ту страшную преграду, которая без любви стоит между жизнью и смертью. Когда он, это первое время, вспоминал о том, что ему надо было умереть, он говорил себе: ну что ж, тем лучше.
Но после той ночи в Мытищах, когда в полубреду перед ним явилась та, которую он желал, и когда он, прижав к своим губам ее руку, заплакал тихими, радостными слезами, любовь к одной женщине незаметно закралась в его сердце и опять привязала его к жизни. И радостные и тревожные мысли стали приходить ему. Вспоминая ту минуту на перевязочном пункте, когда он увидал Курагина, он теперь не мог возвратиться к тому чувству: его мучил вопрос о том, жив ли он? И он не смел спросить этого.
Болезнь его шла своим физическим порядком, но то, что Наташа называла: это сделалось с ним, случилось с ним два дня перед приездом княжны Марьи. Это была та последняя нравственная борьба между жизнью и смертью, в которой смерть одержала победу. Это было неожиданное сознание того, что он еще дорожил жизнью, представлявшейся ему в любви к Наташе, и последний, покоренный припадок ужаса перед неведомым.
Это было вечером. Он был, как обыкновенно после обеда, в легком лихорадочном состоянии, и мысли его были чрезвычайно ясны. Соня сидела у стола. Он задремал. Вдруг ощущение счастья охватило его.
«А, это она вошла!» – подумал он.
Действительно, на месте Сони сидела только что неслышными шагами вошедшая Наташа.
С тех пор как она стала ходить за ним, он всегда испытывал это физическое ощущение ее близости. Она сидела на кресле, боком к нему, заслоняя собой от него свет свечи, и вязала чулок. (Она выучилась вязать чулки с тех пор, как раз князь Андрей сказал ей, что никто так не умеет ходить за больными, как старые няни, которые вяжут чулки, и что в вязании чулка есть что то успокоительное.) Тонкие пальцы ее быстро перебирали изредка сталкивающиеся спицы, и задумчивый профиль ее опущенного лица был ясно виден ему. Она сделала движенье – клубок скатился с ее колен. Она вздрогнула, оглянулась на него и, заслоняя свечу рукой, осторожным, гибким и точным движением изогнулась, подняла клубок и села в прежнее положение.
Он смотрел на нее, не шевелясь, и видел, что ей нужно было после своего движения вздохнуть во всю грудь, но она не решалась этого сделать и осторожно переводила дыханье.
В Троицкой лавре они говорили о прошедшем, и он сказал ей, что, ежели бы он был жив, он бы благодарил вечно бога за свою рану, которая свела его опять с нею; но с тех пор они никогда не говорили о будущем.
«Могло или не могло это быть? – думал он теперь, глядя на нее и прислушиваясь к легкому стальному звуку спиц. – Неужели только затем так странно свела меня с нею судьба, чтобы мне умереть?.. Неужели мне открылась истина жизни только для того, чтобы я жил во лжи? Я люблю ее больше всего в мире. Но что же делать мне, ежели я люблю ее?» – сказал он, и он вдруг невольно застонал, по привычке, которую он приобрел во время своих страданий.
Услыхав этот звук, Наташа положила чулок, перегнулась ближе к нему и вдруг, заметив его светящиеся глаза, подошла к нему легким шагом и нагнулась.
– Вы не спите?
– Нет, я давно смотрю на вас; я почувствовал, когда вы вошли. Никто, как вы, но дает мне той мягкой тишины… того света. Мне так и хочется плакать от радости.
Наташа ближе придвинулась к нему. Лицо ее сияло восторженною радостью.
– Наташа, я слишком люблю вас. Больше всего на свете.
– А я? – Она отвернулась на мгновение. – Отчего же слишком? – сказала она.
– Отчего слишком?.. Ну, как вы думаете, как вы чувствуете по душе, по всей душе, буду я жив? Как вам кажется?
– Я уверена, я уверена! – почти вскрикнула Наташа, страстным движением взяв его за обе руки.
Он помолчал.
– Как бы хорошо! – И, взяв ее руку, он поцеловал ее.
Наташа была счастлива и взволнована; и тотчас же она вспомнила, что этого нельзя, что ему нужно спокойствие.
– Однако вы не спали, – сказала она, подавляя свою радость. – Постарайтесь заснуть… пожалуйста.
Он выпустил, пожав ее, ее руку, она перешла к свече и опять села в прежнее положение. Два раза она оглянулась на него, глаза его светились ей навстречу. Она задала себе урок на чулке и сказала себе, что до тех пор она не оглянется, пока не кончит его.
Действительно, скоро после этого он закрыл глаза и заснул. Он спал недолго и вдруг в холодном поту тревожно проснулся.
Засыпая, он думал все о том же, о чем он думал все ото время, – о жизни и смерти. И больше о смерти. Он чувствовал себя ближе к ней.
«Любовь? Что такое любовь? – думал он. – Любовь мешает смерти. Любовь есть жизнь. Все, все, что я понимаю, я понимаю только потому, что люблю. Все есть, все существует только потому, что я люблю. Все связано одною ею. Любовь есть бог, и умереть – значит мне, частице любви, вернуться к общему и вечному источнику». Мысли эти показались ему утешительны. Но это были только мысли. Чего то недоставало в них, что то было односторонне личное, умственное – не было очевидности. И было то же беспокойство и неясность. Он заснул.
Он видел во сне, что он лежит в той же комнате, в которой он лежал в действительности, но что он не ранен, а здоров. Много разных лиц, ничтожных, равнодушных, являются перед князем Андреем. Он говорит с ними, спорит о чем то ненужном. Они сбираются ехать куда то. Князь Андрей смутно припоминает, что все это ничтожно и что у него есть другие, важнейшие заботы, но продолжает говорить, удивляя их, какие то пустые, остроумные слова. Понемногу, незаметно все эти лица начинают исчезать, и все заменяется одним вопросом о затворенной двери. Он встает и идет к двери, чтобы задвинуть задвижку и запереть ее. Оттого, что он успеет или не успеет запереть ее, зависит все. Он идет, спешит, ноги его не двигаются, и он знает, что не успеет запереть дверь, но все таки болезненно напрягает все свои силы. И мучительный страх охватывает его. И этот страх есть страх смерти: за дверью стоит оно. Но в то же время как он бессильно неловко подползает к двери, это что то ужасное, с другой стороны уже, надавливая, ломится в нее. Что то не человеческое – смерть – ломится в дверь, и надо удержать ее. Он ухватывается за дверь, напрягает последние усилия – запереть уже нельзя – хоть удержать ее; но силы его слабы, неловки, и, надавливаемая ужасным, дверь отворяется и опять затворяется.
Категории:
- Родившиеся 20 марта
- Родившиеся в 1967 году
- Персоналии по алфавиту
- Родившиеся в Санкт-Петербурге
- Доктора филологических наук
- Учёные по алфавиту
- Литературоведы России
- Члены партии «Яблоко»
- Выпускники Российского государственного педагогического университета
- Преподаватели Российского государственного педагогического университета
- Депутаты Законодательного собрания Санкт-Петербурга
- Исследователи русского авангарда
- Хармсоведы
