Кобринский ключ

Ко́бринский ключ ― административная единица Кобринской экономии, созданная в рамках реформы управления экономией в 1757 году. Являлся частью более крупной единицы — Кобринской губернии. В состав ключа входили Кобрин (административный центр), деревни Дубовое, Ляхчицы, Легаты, Полятичи, Патрики, Плоское, Руховичи, Суховчицы, Хидры и Огородники Кобринские, а также фольварки Гориздричи и Залесье.

В 1768 году был построен усадебный дом и разбит парк, существующий до сих пор. В 1795 году имение Кобринский ключ был подарен полководцу Александру Суворову, некоторое время проживавшему в усадьбе.

История

В 1757 году державца Ежи Флеминг объединил Кобринскую экономию с Берестейской, отменил деление на войтовства и волости, введя новые единицы — ключи. Ряд ключей и несколько фольварков были объединены в более крупную административную единицу — губернию. Таким образом была создана Кобринская губерния, в состав которой входил Кобринский ключ. В состав последнего были включены сам Кобрин, деревни Дубовое, Ляхчицы, Легаты, Полятичи, Патрики, Плоское, Руховичи, Суховчицы, Хидры и Огородники Кобринские, а также фольварки Гориздричи и Залесье.

Город Кобрин постепенно утрачивал своё значение. В 1766 году году он был лишён магдебургского права, став обычным земледельческим поселением. Вскоре после этого управляющим королевскими имениями стал Антоний Тизенгауз, который с целью повышения доходов начал реорганизацию экономии. Кобринскму ключу требовалась новый центр, так как долгое время выполнявшие административные функции Кобринские замки окончательно одряхлели, а их помещения стали непригодны для жилья. В связи с этим в 1768 году по приказу Тизенгауза в километре от Кобрина была заложена усадьба (фольварк), в которой расположилось управление Кобринского ключа. Длинная аллея, соединявшая город с усадьбой, стала называться Губерниальной (позднее Суворовская, ныне улица Суворова). Усадебный одноэтажный дом располагался на основной оси за парадным партером в глубине парка. Дом был небольшим и стоял, согласно описанию В. А. Алексеева, одиноко.

После третьего раздела Речи Посполитой Кобрин оказался в составе Российской империи. В 1795 году имение было пожаловано императрицей Екатериной II «в вечное и потомственное владение» русскому полководцу Александру Суворову за заслуги в военном деле. По распоряжению Суворова служебные постройки усадьбы вынесли за пределы парка, а недалеко от дома соорудили небольшую часовню. Этот дом не сохранился: в 1894 году он был разобран по причине ветхости, позднее на его месте был построена новая усадьба, сгоревшая в 1939 году во время Кобринского боя Сентябрьской кампании вермахта. Управляющим имением Суворов назначил своего полковника Корецкого.

6 февраля 1797 года Суворов впервые приехал в имение для знакомства со своими владениями. Незадолго до этого он оказался в опале и был лишён права ношения мундира. Вскоре опала закончилась, и в 1799 году Суворов был назначен главнокомандующим русско-австрийских войск в Италии. После окончания Швейцарского похода по причине плохого самочувствия Суворов вернулся в Кобрин, хотя в Петербурге его ожидал торжественный приём. Для лечения полководца в Губернию приехал статский советник лейб-медик Е. Н. Вейкарт. Фельдмаршал отказывался выполнять предписания врача, говоря «Мне надобна деревенская изба, молитва, баня, кашица да квас». В это время полководец диктовал историографу Егору Фуксу заметки о своей последней кампании. Тогда же у Суворова рождается внук Александр. Будучи владельцем крупного имения с более 8 тысячами душ, полководец вёл скромный образ жизни, ел постную пищу и купался в пруду парка даже в холодную погоду.

Еще при жизни Александр Суворов раздал часть имения своим приближенным, 450 десятин земли он передал в собственность своего управляющего. В 1808 году центральная часть с парком и усадебным домом была продана сыном фельдмаршала Аркадием майору Густаву Гельвигу. В 1852 году его наследники Шатильские продали имение профессору гражданского права Александру Мицкевичу, брату поэта Адама Мицкевича. После смерти Александра имение перешло его единственному сыну Франтишку. После его смерти его вдова Антонина Траугутт-Костюшко продала часть имения Л. А. Зелинскому, мужу родственницы Александра Мицкевича М. А. Скваронской.

Известно, что в 1890 году большей частью имения (245 десятин) владела Мария Сковронская, меньшая часть (196 десятин) принадлежала Генриху Мицкевичу. Последним владельцем Кобринского ключа была Казимира Мария Зелинская.

Современное состояние

Ныне на месте парка и усадьбы расположен парк имени Суворова, занимающий гораздо большую по сравнению с изначальной площадь (около 60 га). В 1950 году, в 150-ю годовщину со дня смерти полководца, на месте усадьбы в центре парка был установлен бронзовый бюст Суворова, отлитый ленинградскими мастерами с оригинала работы скульптора Иулиана Рукавишникова.

Литература

• Федорук А. Т. Кобринский ключ // Старинные усадьбы Берестейщины. — 2-е изд. — Мн., 2006. — С. 181—189.

Ссылки

• Бабенко Е. В. [museum.mykobrin.info/articles/4-polkovodec-kotoryj-batalij-ne-proigryval.html «Полководец, который баталий не проигрывал…»] // Сайт Кобринского музея им. А. В. Суворова.  (Проверено 30 октября 2010).

Отрывок, характеризующий Кобринский ключ

– Известно куда, к начальству идет.
– Что ж, али взаправду наша не взяла сила?
– А ты думал как! Гляди ко, что народ говорит.
Слышались вопросы и ответы. Целовальник, воспользовавшись увеличением толпы, отстал от народа и вернулся к своему кабаку.
Высокий малый, не замечая исчезновения своего врага целовальника, размахивая оголенной рукой, не переставал говорить, обращая тем на себя общее внимание. На него то преимущественно жался народ, предполагая от него получить разрешение занимавших всех вопросов.
– Он покажи порядок, закон покажи, на то начальство поставлено! Так ли я говорю, православные? – говорил высокий малый, чуть заметно улыбаясь.
– Он думает, и начальства нет? Разве без начальства можно? А то грабить то мало ли их.
– Что пустое говорить! – отзывалось в толпе. – Как же, так и бросят Москву то! Тебе на смех сказали, а ты и поверил. Мало ли войсков наших идет. Так его и пустили! На то начальство. Вон послушай, что народ то бает, – говорили, указывая на высокого малого.
У стены Китай города другая небольшая кучка людей окружала человека в фризовой шинели, держащего в руках бумагу.
– Указ, указ читают! Указ читают! – послышалось в толпе, и народ хлынул к чтецу.
Человек в фризовой шинели читал афишку от 31 го августа. Когда толпа окружила его, он как бы смутился, но на требование высокого малого, протеснившегося до него, он с легким дрожанием в голосе начал читать афишку сначала.
«Я завтра рано еду к светлейшему князю, – читал он (светлеющему! – торжественно, улыбаясь ртом и хмуря брови, повторил высокий малый), – чтобы с ним переговорить, действовать и помогать войскам истреблять злодеев; станем и мы из них дух… – продолжал чтец и остановился („Видал?“ – победоносно прокричал малый. – Он тебе всю дистанцию развяжет…»)… – искоренять и этих гостей к черту отправлять; я приеду назад к обеду, и примемся за дело, сделаем, доделаем и злодеев отделаем».
Последние слова были прочтены чтецом в совершенном молчании. Высокий малый грустно опустил голову. Очевидно было, что никто не понял этих последних слов. В особенности слова: «я приеду завтра к обеду», видимо, даже огорчили и чтеца и слушателей. Понимание народа было настроено на высокий лад, а это было слишком просто и ненужно понятно; это было то самое, что каждый из них мог бы сказать и что поэтому не мог говорить указ, исходящий от высшей власти.
Все стояли в унылом молчании. Высокий малый водил губами и пошатывался.
– У него спросить бы!.. Это сам и есть?.. Как же, успросил!.. А то что ж… Он укажет… – вдруг послышалось в задних рядах толпы, и общее внимание обратилось на выезжавшие на площадь дрожки полицеймейстера, сопутствуемого двумя конными драгунами.
Полицеймейстер, ездивший в это утро по приказанию графа сжигать барки и, по случаю этого поручения, выручивший большую сумму денег, находившуюся у него в эту минуту в кармане, увидав двинувшуюся к нему толпу людей, приказал кучеру остановиться.
– Что за народ? – крикнул он на людей, разрозненно и робко приближавшихся к дрожкам. – Что за народ? Я вас спрашиваю? – повторил полицеймейстер, не получавший ответа.
– Они, ваше благородие, – сказал приказный во фризовой шинели, – они, ваше высокородие, по объявлению сиятельнейшего графа, не щадя живота, желали послужить, а не то чтобы бунт какой, как сказано от сиятельнейшего графа…
– Граф не уехал, он здесь, и об вас распоряжение будет, – сказал полицеймейстер. – Пошел! – сказал он кучеру. Толпа остановилась, скучиваясь около тех, которые слышали то, что сказало начальство, и глядя на отъезжающие дрожки.
Полицеймейстер в это время испуганно оглянулся, что то сказал кучеру, и лошади его поехали быстрее.
– Обман, ребята! Веди к самому! – крикнул голос высокого малого. – Не пущай, ребята! Пущай отчет подаст! Держи! – закричали голоса, и народ бегом бросился за дрожками.
Толпа за полицеймейстером с шумным говором направилась на Лубянку.
– Что ж, господа да купцы повыехали, а мы за то и пропадаем? Что ж, мы собаки, что ль! – слышалось чаще в толпе.


Вечером 1 го сентября, после своего свидания с Кутузовым, граф Растопчин, огорченный и оскорбленный тем, что его не пригласили на военный совет, что Кутузов не обращал никакого внимания на его предложение принять участие в защите столицы, и удивленный новым открывшимся ему в лагере взглядом, при котором вопрос о спокойствии столицы и о патриотическом ее настроении оказывался не только второстепенным, но совершенно ненужным и ничтожным, – огорченный, оскорбленный и удивленный всем этим, граф Растопчин вернулся в Москву. Поужинав, граф, не раздеваясь, прилег на канапе и в первом часу был разбужен курьером, который привез ему письмо от Кутузова. В письме говорилось, что так как войска отступают на Рязанскую дорогу за Москву, то не угодно ли графу выслать полицейских чиновников, для проведения войск через город. Известие это не было новостью для Растопчина. Не только со вчерашнего свиданья с Кутузовым на Поклонной горе, но и с самого Бородинского сражения, когда все приезжавшие в Москву генералы в один голос говорили, что нельзя дать еще сражения, и когда с разрешения графа каждую ночь уже вывозили казенное имущество и жители до половины повыехали, – граф Растопчин знал, что Москва будет оставлена; но тем не менее известие это, сообщенное в форме простой записки с приказанием от Кутузова и полученное ночью, во время первого сна, удивило и раздражило графа.
Впоследствии, объясняя свою деятельность за это время, граф Растопчин в своих записках несколько раз писал, что у него тогда было две важные цели: De maintenir la tranquillite a Moscou et d'en faire partir les habitants. [Сохранить спокойствие в Москве и выпроводить из нее жителей.] Если допустить эту двоякую цель, всякое действие Растопчина оказывается безукоризненным. Для чего не вывезена московская святыня, оружие, патроны, порох, запасы хлеба, для чего тысячи жителей обмануты тем, что Москву не сдадут, и разорены? – Для того, чтобы соблюсти спокойствие в столице, отвечает объяснение графа Растопчина. Для чего вывозились кипы ненужных бумаг из присутственных мест и шар Леппиха и другие предметы? – Для того, чтобы оставить город пустым, отвечает объяснение графа Растопчина. Стоит только допустить, что что нибудь угрожало народному спокойствию, и всякое действие становится оправданным.