Кобяков, Андрей Владимирович

Андрей Владимирович Кобяков белор. Андрэй Уладзіміравіч Кабякоў
8-й Премьер-министр Республики Беларусь
с 27 декабря 2014 года
Президент:	Александр Григорьевич Лукашенко
Предшественник:	Михаил Владимирович Мясникович
7-й Глава Администрации президента Республики Беларусь
27 августа 2012 года — 27 декабря 2014 года
Предшественник:	Владимир Владимирович Макей
Преемник:	Александр Николаевич Косинец
Вероисповедание:	православие
Рождение:	21 ноября 1960(1960-11-21) (63 года) Москва, РСФСР, СССР
Дети:	Дочь и сын
Образование:	Московский авиационный институт, Белорусский государственный институт народного хозяйства (ныне БГЭУ)
Профессия:	инженер-механик, экономист, политолог, преподаватель социально-политических дисциплин
Деятельность:	Премьер-министр Республики Беларусь

Андре́й Влади́мирович Кобяко́в (белор. Андрэй Уладзіміравіч Кабякоў; р. 21 ноября 1960 года, Москва) — белорусский государственный деятель, Премьер-министр Республики Беларусь с 27 декабря 2014 года.

С 28 декабря 2010 года по 8 ноября 2011 года занимал должность заместителя Главы Администрации президента Республики Беларусь, с 8 ноября 2011 года по 27 августа 2012 года — должность Чрезвычайного и Полномочного Посла Республики Беларусь в Российской Федерации, с 27 августа 2012 года — должность главы Администрации президента Республики Беларусь, а с 27 декабря 2014 года — должность Председателя Совета Министров Республики Беларусь, на которой заменил Михаила Мясниковича.

Биография

Андрей Владимирович Кобяков родился 21 ноября 1960 года в Москве. С трехлетнего возраста живет на территории Республики Беларусь.

В 1983 году окончил Московский авиационный институт имени С. Орджоникидзе, а в 1991 году — Белорусский государственный институт народного хозяйства имени В. В. Куйбышева и Институт политологии и социального управления КПБ. По образованию инженер-механик, экономист, политолог, преподаватель социально-политических дисциплин.

С 1983 года работал мастером и старшим мастером механосборочного цеха на заводе имени С. И. Вавилова в Минске, с 1985 года — старшим мастером, заместителем начальника цеха и заместителем начальника сборочного производства завода «Диапроектор» в Рогачёве (Гомельская область), а с 1988 по 1989 годы — инструктором организационного отдела Рогачёвского горкома КПБ.

После окончания Белорусского государственного института народного хозяйства с 1991 года работал начальником планово-экономического отдела завода «Диапроектор», с 1992 года — заместителем директора по экономике завода «Диапроектор», с 1995 года — заместителем начальника Службы контроля Президента Республики Беларусь, с 1996 года — заместителем Председателя Комитета государственного контроля Республики Беларусь, затем президентом Белорусского государственного концерна по производству и реализации товаров лёгкой промышленности, а в 1998 году — Председателем Комитета государственного контроля.

На посту государственного деятеля

В 2000 году Кобяков был назначен на должность Первого заместителя Премьер-министра Республики Беларусь, в сентябре 2001 года — на должность заместителя Премьер-министра Республики Беларусь, а в июле 2002 года — на должность заместителя Премьер-министра Республики Беларусь — Министра экономики Республики Беларусь. С марта 2003 года одновременно был членом Группы высокого уровня (ГВУ) Единого экономического пространства (ЕЭП).

24 декабря 2003 года Андрей Владимирович Кобяков был освобождён от занимаемой должности Министра экономики, после чего по 2010 год находился на должности заместителя Премьер-министра Республики Беларусь. 20 февраля 2004 года был назначен на должность представителя государства в ОАО «Белпромстройбанк».

28 декабря 2010 года был назначен на должность Заместителя Главы Администрации Президента Республики Беларусь, а 8 ноября 2011 года Президентом Беларуси Александром Лукашенко был назначен Чрезвычайным и Полномочным послом Беларуси в Российской Федерации, а также Постоянным представителем Беларуси при Евразийском экономическом сообществе по совместительству.

27 августа 2012 года Кобяков был назначен на должность Главы администрации президента Республики Беларусь, а 27 декабря 2014 года сменил Михаила Мясниковича на должности премьер-министра Белоруссии.

Критика

На акции протеста в Минске 22 февраля 2016 года оппозиционеры Павел Северинец,Алесь Макаев призвали премьер-министра Андрея Кобякова уйти в отставку

17 июля 2016 года Объединенная гражданская партия потребовала отставки правительства Кобякова в заявлении,которое было принято на 17 съезде партии.

Награды

Награждён орденом Почёта (2006 год) и орденом Отечества III степени (2014 год).

Ссылки

• [government.by/ru/prime-minister/ Совет Министров Республики Беларусь: Премьер-министр Республики Беларусь Кобяков Андрей Владимирович]
• [who.bdg.by/obj.php?kod=106 Кто есть кто в Республике Беларусь/КОБЯКОВ Андрей Владимирович]
• [www.customsunion.by/persprint/600.html Персоналии//Кобяков Андрей Владимирович]

Отрывок, характеризующий Кобяков, Андрей Владимирович

Ночь была темная, теплая, осенняя. Шел дождик уже четвертый день. Два раза переменив лошадей и в полтора часа проскакав тридцать верст по грязной вязкой дороге, Болховитинов во втором часу ночи был в Леташевке. Слезши у избы, на плетневом заборе которой была вывеска: «Главный штаб», и бросив лошадь, он вошел в темные сени.
– Дежурного генерала скорее! Очень важное! – проговорил он кому то, поднимавшемуся и сопевшему в темноте сеней.
– С вечера нездоровы очень были, третью ночь не спят, – заступнически прошептал денщицкий голос. – Уж вы капитана разбудите сначала.
– Очень важное, от генерала Дохтурова, – сказал Болховитинов, входя в ощупанную им растворенную дверь. Денщик прошел вперед его и стал будить кого то:
– Ваше благородие, ваше благородие – кульер.
– Что, что? от кого? – проговорил чей то сонный голос.
– От Дохтурова и от Алексея Петровича. Наполеон в Фоминском, – сказал Болховитинов, не видя в темноте того, кто спрашивал его, но по звуку голоса предполагая, что это был не Коновницын.
Разбуженный человек зевал и тянулся.
– Будить то мне его не хочется, – сказал он, ощупывая что то. – Больнёшенек! Может, так, слухи.
– Вот донесение, – сказал Болховитинов, – велено сейчас же передать дежурному генералу.
– Постойте, огня зажгу. Куда ты, проклятый, всегда засунешь? – обращаясь к денщику, сказал тянувшийся человек. Это был Щербинин, адъютант Коновницына. – Нашел, нашел, – прибавил он.
Денщик рубил огонь, Щербинин ощупывал подсвечник.
– Ах, мерзкие, – с отвращением сказал он.
При свете искр Болховитинов увидел молодое лицо Щербинина со свечой и в переднем углу еще спящего человека. Это был Коновницын.
Когда сначала синим и потом красным пламенем загорелись серники о трут, Щербинин зажег сальную свечку, с подсвечника которой побежали обгладывавшие ее прусаки, и осмотрел вестника. Болховитинов был весь в грязи и, рукавом обтираясь, размазывал себе лицо.
– Да кто доносит? – сказал Щербинин, взяв конверт.
– Известие верное, – сказал Болховитинов. – И пленные, и казаки, и лазутчики – все единогласно показывают одно и то же.
– Нечего делать, надо будить, – сказал Щербинин, вставая и подходя к человеку в ночном колпаке, укрытому шинелью. – Петр Петрович! – проговорил он. Коновницын не шевелился. – В главный штаб! – проговорил он, улыбнувшись, зная, что эти слова наверное разбудят его. И действительно, голова в ночном колпаке поднялась тотчас же. На красивом, твердом лице Коновницына, с лихорадочно воспаленными щеками, на мгновение оставалось еще выражение далеких от настоящего положения мечтаний сна, но потом вдруг он вздрогнул: лицо его приняло обычно спокойное и твердое выражение.
– Ну, что такое? От кого? – неторопливо, но тотчас же спросил он, мигая от света. Слушая донесение офицера, Коновницын распечатал и прочел. Едва прочтя, он опустил ноги в шерстяных чулках на земляной пол и стал обуваться. Потом снял колпак и, причесав виски, надел фуражку.
– Ты скоро доехал? Пойдем к светлейшему.
Коновницын тотчас понял, что привезенное известие имело большую важность и что нельзя медлить. Хорошо ли, дурно ли это было, он не думал и не спрашивал себя. Его это не интересовало. На все дело войны он смотрел не умом, не рассуждением, а чем то другим. В душе его было глубокое, невысказанное убеждение, что все будет хорошо; но что этому верить не надо, и тем более не надо говорить этого, а надо делать только свое дело. И это свое дело он делал, отдавая ему все свои силы.
Петр Петрович Коновницын, так же как и Дохтуров, только как бы из приличия внесенный в список так называемых героев 12 го года – Барклаев, Раевских, Ермоловых, Платовых, Милорадовичей, так же как и Дохтуров, пользовался репутацией человека весьма ограниченных способностей и сведений, и, так же как и Дохтуров, Коновницын никогда не делал проектов сражений, но всегда находился там, где было труднее всего; спал всегда с раскрытой дверью с тех пор, как был назначен дежурным генералом, приказывая каждому посланному будить себя, всегда во время сраженья был под огнем, так что Кутузов упрекал его за то и боялся посылать, и был так же, как и Дохтуров, одной из тех незаметных шестерен, которые, не треща и не шумя, составляют самую существенную часть машины.
Выходя из избы в сырую, темную ночь, Коновницын нахмурился частью от головной усилившейся боли, частью от неприятной мысли, пришедшей ему в голову о том, как теперь взволнуется все это гнездо штабных, влиятельных людей при этом известии, в особенности Бенигсен, после Тарутина бывший на ножах с Кутузовым; как будут предлагать, спорить, приказывать, отменять. И это предчувствие неприятно ему было, хотя он и знал, что без этого нельзя.
Действительно, Толь, к которому он зашел сообщить новое известие, тотчас же стал излагать свои соображения генералу, жившему с ним, и Коновницын, молча и устало слушавший, напомнил ему, что надо идти к светлейшему.


Кутузов, как и все старые люди, мало спал по ночам. Он днем часто неожиданно задремывал; но ночью он, не раздеваясь, лежа на своей постели, большею частию не спал и думал.
Так он лежал и теперь на своей кровати, облокотив тяжелую, большую изуродованную голову на пухлую руку, и думал, открытым одним глазом присматриваясь к темноте.
С тех пор как Бенигсен, переписывавшийся с государем и имевший более всех силы в штабе, избегал его, Кутузов был спокойнее в том отношении, что его с войсками не заставят опять участвовать в бесполезных наступательных действиях. Урок Тарутинского сражения и кануна его, болезненно памятный Кутузову, тоже должен был подействовать, думал он.
«Они должны понять, что мы только можем проиграть, действуя наступательно. Терпение и время, вот мои воины богатыри!» – думал Кутузов. Он знал, что не надо срывать яблоко, пока оно зелено. Оно само упадет, когда будет зрело, а сорвешь зелено, испортишь яблоко и дерево, и сам оскомину набьешь. Он, как опытный охотник, знал, что зверь ранен, ранен так, как только могла ранить вся русская сила, но смертельно или нет, это был еще не разъясненный вопрос. Теперь, по присылкам Лористона и Бертелеми и по донесениям партизанов, Кутузов почти знал, что он ранен смертельно. Но нужны были еще доказательства, надо было ждать.
«Им хочется бежать посмотреть, как они его убили. Подождите, увидите. Все маневры, все наступления! – думал он. – К чему? Все отличиться. Точно что то веселое есть в том, чтобы драться. Они точно дети, от которых не добьешься толку, как было дело, оттого что все хотят доказать, как они умеют драться. Да не в том теперь дело.
И какие искусные маневры предлагают мне все эти! Им кажется, что, когда они выдумали две три случайности (он вспомнил об общем плане из Петербурга), они выдумали их все. А им всем нет числа!»
Неразрешенный вопрос о том, смертельна или не смертельна ли была рана, нанесенная в Бородине, уже целый месяц висел над головой Кутузова. С одной стороны, французы заняли Москву. С другой стороны, несомненно всем существом своим Кутузов чувствовал, что тот страшный удар, в котором он вместе со всеми русскими людьми напряг все свои силы, должен был быть смертелен. Но во всяком случае нужны были доказательства, и он ждал их уже месяц, и чем дальше проходило время, тем нетерпеливее он становился. Лежа на своей постели в свои бессонные ночи, он делал то самое, что делала эта молодежь генералов, то самое, за что он упрекал их. Он придумывал все возможные случайности, в которых выразится эта верная, уже свершившаяся погибель Наполеона. Он придумывал эти случайности так же, как и молодежь, но только с той разницей, что он ничего не основывал на этих предположениях и что он видел их не две и три, а тысячи. Чем дальше он думал, тем больше их представлялось. Он придумывал всякого рода движения наполеоновской армии, всей или частей ее – к Петербургу, на него, в обход его, придумывал (чего он больше всего боялся) и ту случайность, что Наполеон станет бороться против него его же оружием, что он останется в Москве, выжидая его. Кутузов придумывал даже движение наполеоновской армии назад на Медынь и Юхнов, но одного, чего он не мог предвидеть, это того, что совершилось, того безумного, судорожного метания войска Наполеона в продолжение первых одиннадцати дней его выступления из Москвы, – метания, которое сделало возможным то, о чем все таки не смел еще тогда думать Кутузов: совершенное истребление французов. Донесения Дорохова о дивизии Брусье, известия от партизанов о бедствиях армии Наполеона, слухи о сборах к выступлению из Москвы – все подтверждало предположение, что французская армия разбита и сбирается бежать; но это были только предположения, казавшиеся важными для молодежи, но не для Кутузова. Он с своей шестидесятилетней опытностью знал, какой вес надо приписывать слухам, знал, как способны люди, желающие чего нибудь, группировать все известия так, что они как будто подтверждают желаемое, и знал, как в этом случае охотно упускают все противоречащее. И чем больше желал этого Кутузов, тем меньше он позволял себе этому верить. Вопрос этот занимал все его душевные силы. Все остальное было для него только привычным исполнением жизни. Таким привычным исполнением и подчинением жизни были его разговоры с штабными, письма к m me Stael, которые он писал из Тарутина, чтение романов, раздачи наград, переписка с Петербургом и т. п. Но погибель французов, предвиденная им одним, было его душевное, единственное желание.
В ночь 11 го октября он лежал, облокотившись на руку, и думал об этом.
В соседней комнате зашевелилось, и послышались шаги Толя, Коновницына и Болховитинова.
– Эй, кто там? Войдите, войди! Что новенького? – окликнул их фельдмаршал.
Пока лакей зажигал свечу, Толь рассказывал содержание известий.
– Кто привез? – спросил Кутузов с лицом, поразившим Толя, когда загорелась свеча, своей холодной строгостью.
– Не может быть сомнения, ваша светлость.
– Позови, позови его сюда!
Кутузов сидел, спустив одну ногу с кровати и навалившись большим животом на другую, согнутую ногу. Он щурил свой зрячий глаз, чтобы лучше рассмотреть посланного, как будто в его чертах он хотел прочесть то, что занимало его.
– Скажи, скажи, дружок, – сказал он Болховитинову своим тихим, старческим голосом, закрывая распахнувшуюся на груди рубашку. – Подойди, подойди поближе. Какие ты привез мне весточки? А? Наполеон из Москвы ушел? Воистину так? А?