Ковалёв, Сергей Адамович

Сергей Адамович Ковалёв<tr><td colspan="2" style="text-align: center; border-top: solid darkgray 1px;"></td></tr>
Депутат Государственной Думы Российской Федерации I, II и III созывов
12 декабря 1993 года — 7 декабря 2003 года
Уполномоченный по правам человека в Российской Федерации
17 января 1994 года — 10 марта 1995 года
Предшественник:	должность учреждена
Преемник:	Олег Орестович Миронов
Председатель Комиссии по правам человека при Президенте Российской Федерации.
26 сентября 1993 года — 27 января 1996 года
Президент:	Борис Николаевич Ельцин
Предшественник:	должность учреждена
Преемник:	Владимир Алексеевич Карташкин
Рождение:	2 марта 1930(1930-03-02) (94 года) Середина-Буда, Сумская область, УССР, СССР.
Супруга:	Людмила Бойцова
Дети:	сын Иван Ковалёв, две дочери
Партия:	Демократический выбор России (1994-2001) Яблоко (с 28 сентября 2006)
Образование:	Московский государственный университет им. М. В. Ломоносова
Учёная степень:	кандидат биологических наук
Награды:	Орден «Рыцарь Чести» (Чеченской Республики Ичкерия)

	Запись голоса С.А. Ковалёва
	Из интервью «Эхо Москвы» 5 мая 2014
Помощь по воспроизведению

Серге́й Ада́мович Ковалёв (род. 2 марта 1930, Середина-Буда, Сумская область, УССР, СССР) — советский диссидент, участник правозащитного движения в СССР и постсоветской России, российский политический и общественный деятель.

Уполномоченный по правам человека в Российской Федерации в 1994—1995 годах. Один из авторов Российской Декларации прав человека и гражданина (1991 г.) и 2-й главы Конституции России — «Права и свободы человека и гражданина» (1993). Председатель Российского историко-просветительского и правозащитного общества «Мемориал», президент организации «Институт прав человека».

Биография

Родился 2 марта 1930 года в Середина-Буде (ныне Сумской области Украины) в семье железнодорожника. В 1932 году его семья переехала под Москву, в посёлок Подлипки. В 1954 году окончил биологический факультет МГУ имени М. В. Ломоносова. Биофизик, занимался изучением клеточных мембран, специалист в области нейронных сетей.

Жил и работал в Москве. Опубликовал более 60 научных работ; в 1964 году защитил диссертацию и получил ученую степень кандидата биологических наук по теме «Электрические свойства миокардиальных волокон сердца лягушки». В 1964—1969 годах работал в МГУ заведующим отделом межфакультетской лаборатории математических методов в биологии.

Ковалев начал заниматься общественной деятельностью с середины 1950-х годов — он принимал участие в борьбе против признанного впоследствии антинаучным «учения Лысенко», выступая в защиту генетики.

Правозащитная деятельность

В 1966 году организовал в Институте биофизики сбор подписей под обращением в Президиум Верховного Совета СССР в защиту А. Синявского и Ю. Даниэля, которые были осуждены за «антисоветскую пропаганду». В 1969 году уволен с должности заведующего отделом межфакультетской лаборатории математических методов в биологии МГУ. С 1968 года стал активным участником движения в защиту прав человека в СССР. В мае 1969 года вошёл в состав «Инициативной группы защиты прав человека в СССР» — первой независимой правозащитной общественной ассоциации в стране. С 1971 года один из ведущих участников издания «Хроники текущих событий» — машинописного информационного бюллетеня советских правозащитников.

28 декабря 1974 года Ковалёв был арестован по обвинению в «антисоветской агитации и пропаганде». В декабре 1975 года суд в Вильнюсе приговорил его к 7 годам лишения свободы и 3 годам ссылки (на суд приезжал А. Д. Сахаров). Срок отбывал в колонии строгого режима «Пермь-36» и в Чистопольской тюрьме; в ссылку был отправлен в Магаданскую область. По отбытии срока ссылки поселился в городе Калинине (Тверь). В Москву вернулся в 1987 году. До 1990 года работал в Институте проблем передачи информации АН СССР. Сейчас живёт в Москве.

Сергей Ковалёв — один из героев документального фильма «Они выбирали свободу» (телекомпания RTVi, 2005).

В Верховном Совете РСФСР

В декабре 1989 года по рекомендации Андрея Сахарова Ковалёв выдвинул свою кандидатуру и на выборах в марте 1990 года был избран народным депутатом РСФСР от одного из московских округов в первом туре голосования. В 1990—1993 годы — член Верховного Совета РСФСР, член Президиума Верховного Совета, председатель парламентского Комитета по правам человека. Ковалёв был одним из авторов Декларации прав человека и гражданина, принятой в январе 1991 года. Комитет по правам человека под его председательством провёл через Верховный Совет законы «О реабилитации жертв политических репрессий» (1991), «О чрезвычайном положении» (1991).

12 декабря 1991 г., являясь членом Верховного Совета РСФСР проголосовал за ратификацию беловежского соглашения о прекращении существования СССР.

Как говорилось в ряде СМИ, Ковалёв выступал с ходатайством досрочного освобождения уголовного авторитета, «вора в законе» Вячеслава Иванькова по кличке Япончик. Сам Ковалёв в 2009 году заявил, что к нему обратились родственники Иванькова с жалобой, что того направляют «на зону, с руководством которой у Вячеслава случился серьёзный конфликт». Поэтому Ковалёв пообещал, что «сделает все возможное, чтобы Вячеслава не отправили на ту зону», «стал отправлять письма в разные инстанции и даже показывал это заявление знакомым в МВД».

В Госдуме

В 1993—2003 годы — депутат Государственной Думы (в 1993 и 1995 годах избирался соответственно в Варшавском и Чертановском одномандатных округах Москвы, в 1999 году — по федеральному списку избирательного блока «Союз правых сил»).

В январе 1994 года выдвигался на должность председателя Государственной Думы.

В 1993—1996 годы — председатель Комиссии по правам человека при Президенте Российской Федерации. В январе 1996 года Сергей Ковалёв в открытом письме на имя Бориса Ельцина заявил о своей отставке с поста председателя Комиссии, а также выходе из Президентского совета. В своём письме Сергей Ковалёв дает развёрнутую и резко негативную характеристику действий Президента Ельцина, говорит о том, что тот отошёл от политики демократических реформ и отдает предпочтение силовым методам решения политических проблем:

<…> Я считал своим долгом оставаться, хотя и «на общественных началах», на своих постах внутри органов государственной власти до тех пор, пока этот статус позволял мне хоть в чём-то, хотя бы в отдельных случаях, противостоять антиправовым и антигуманным тенденциям в государственной политике. Быть может, и сейчас эти возможности не до конца исчерпаны. Но я не могу больше работать с Президентом, которого не считаю ни сторонником демократии, ни гарантом прав и свобод граждан моей страны. — С.А. Ковалёв. [www.hrights.ru/text/kniga/Chapter3.htm#_VPID_100 Открытое письмо Президенту России Б.Н. Ельцину]

В 1994—1995 годы — первый Уполномоченный по правам человека в Российской Федерации. Журналист «Эхо Москвы» Тимур Олевский отмечал в 2012 году: «был такой омбудсмен Ковалев, известный правозащитник. Это был первый омбудсмен, который в 95-м году сидел в Грозном, для того чтобы российские самолёты не бомбили город. Он считал, что вот он должен там быть, чтобы попытаться остановить бомбардировки. Не остановил и лишился своего поста».

Был одним из учредителей движения «Выбор России» и партии «Демократический выбор России» (ДВР). До 2001 года — член политсовета ДВР. После самоликвидации ДВР отказался вступать в партию СПС, оставаясь при этом членом её фракции в Государственной Думе.

В 1996—2003 годы — член Парламентской Ассамблеи Совета Европы. В декабре 2000 года фракция СПС в Госдуме понизила Ковалёва в должности: вместо представителя СПС в делегации России в ПАСЕ он стал заместителем представителя (не имеющим права голоса). Новым представителем стал Олег Наумов. Дмитрий Рогозин, председатель думского комитета по международным делам, отметил, что Ковалёв «занимал антироссийские позиции», Наумов же, по мнению Рогозина, «будет работать с основной частью делегации».

На президентских выборах 2000 года Ковалёв поддерживал Явлинского, заявив, что Владимир Путин — это вектор, который «направлен на конструирование авторитарного полицейского государства, где у власти в явном или, что того хуже, в не вполне явном виде будут присутствовать спецслужбы».

Партия «Яблоко»

На выборах в декабре 2003 года баллотировался в Государственную Думу по региональному списку Российской демократической партии «Яблоко» в Санкт-Петербурге. Партия «Яблоко» не преодолела пятипроцентный барьер и не прошла в состав Государственной Думы.

28 сентября 2006 года Ковалёв вступил в партию «Яблоко». 29 сентября 2006 года избран сопредседателем «правозащитной фракции» партии «Яблоко».

В декабре 2007 года на выборах в Государственную Думу шёл вторым номером в списке «Яблока». Партия не преодолела семипроцентный барьер и не прошла в парламент.

10 августа 2008 года осудил позицию российского руководства в грузино-южноосетинском конфликте.

В марте 2010 г. подписал обращение российской оппозиции «Путин должен уйти».

В 2006 году, комментируя террористический акт на Дубровке, Ковалёв сказал: «Мне не нравится и то, как поступили с террористами при захвате Норд-Оста. Как же можно было хотя бы в интересах правосудия не задержать, а поубивать всех? Даже если и было опасение, что кто-нибудь, очнувшись, нажмет кнопку, ведь там было много людей, у которых никаких поясов камикадзе не было»

Первая чеченская война

В начале Первой чеченской войны Сергей Ковалёв находился в должности уполномоченного по правам человека в РФ, выступал с резкой критикой политики властей России касающейся вооружённого конфликта в Чечне, последовательно выступал против нарушений прав человека в ходе войны, за прекращение боевых действий и решение конфликтов мирным путём. Сергей Ковалёв поддержал предстоящее в то время вхождение России в Совет Европы, он выступил за более активное участие Совета Европы в урегулировании чеченского конфликта и осуществлении контроля за выполнением Россией взятых на себя обязательств в области прав человека.

С 15 декабря 1994 года в зоне конфликта начала действовать «Миссия Уполномоченного по правам человека на Северном Кавказе», в состав которой вошли депутаты Государственной думы РФ и представитель «Мемориала» (впоследствии называлась «Миссия общественных организаций под руководством С. А. Ковалева»). «Миссия Ковалёва» не имела официальных полномочий, а действовала при поддержке нескольких правозащитных общественных организаций, координировал работу Миссии правозащитный центр «Мемориал».

В 2009 году член правления общества «Мемориал» Алекандр Черкасов утверждал, что «кроме Сергея Адамовича Ковалёва русские в Чечне никого не интересовали до начала первой чеченской войны». По словам Черкасова, Ковалёв «накануне первой войны туда заезжал, и в Ассиновскую заезжал, забирал заявления у жителей. Только когда вернулся в Москву, никому его работа не нужна была». Черкасов также заявил: «Никого кроме Ковалёва не волновало то, что боевики не выпускали из Грозного автобусы с беженцами. Это он дважды ходил к Яндарбиеву, почему и оказался во время штурма Грозного в подвале дудаевского дворца. И Ковалёв притащил из Грозного первые списки пленных русских солдат».

31 декабря 1994 года, накануне штурма Грозного российскими войсками, Сергей Ковалёв в составе группы депутатов Госдумы и журналистов вёл переговоры с чеченскими боевиками и парламентариями в президентском дворце в Грозном. Когда начался штурм и на площади перед дворцом начали гореть российские танки и БТРы, гражданские лица укрылись в подвале президентского дворца, вскоре там стали появляться раненные и пленные российские солдаты. Корреспондент Данила Гальперович вспоминал, что Ковалёв, будучи в ставке Джохара Дудаева среди боевиков, «почти всё время находился в комнате подвала, оборудованной армейскими радиостанциями», предлагая российским танкистам «выход из города без стрельбы, если те обозначат маршрут». Как утверждала находившаяся там же журналист Галина Ковальская, после того, как им показали горящие российские танки в центре города,

Сергей Ковалёв взял рацию у дудаевских охранников и по ней обратился к российским военнослужащим с призывом сдаваться в плен. За это Ковалёва потом объявят «предателем», его будет склонять министр обороны Павел Грачёв и помянет недобрым словом в своей книге генерал Трошев. Однако в тот момент все мы, включая Ковалёва, видели одно: наши парни зазря горят в танках. Плен — единственная для них возможность уцелеть.

— Галина Ковальская. [supernew.ej.ru/063/tema/03/ Штурм и Глупость] // «Еженедельный журнал», № 63, 1 апреля 2003

По мнению возглавляемого Ковалёвым Института прав человека, этот эпизод, равно как и вся правозащитная и антивоенная позиция Ковалёва, стали поводом для негативной реакции со стороны военного руководства, представителей государственной власти, а также многочисленных сторонников «государственного» подхода к правам человека. В январе 1995 года Госдума приняла проект постановления, в котором его работа в Чечне признавалась неудовлетворительной: как писал «Коммерсантъ», «из-за его „односторонней позиции“, направленной на оправдание незаконных вооружённых формирований».

Сам Сергей Ковалёв отрицает описанный Галиной Ковальской факт, полагая, что это аберрация памяти журналистки, писавшей о штурме Грозного много лет спустя:

Этого не просто не было — этого не могло быть технически. <...> Я технически не мог это сделать, потому что для того, чтобы по рации сказать этим танкам, надо иметь рацию, настроенную на волну этих танков. Откуда ей взяться в <неразб.>, который потом назвали «бункером Дудаева»...

— [echo.msk.ru/programs/razbor_poleta/1311364-echo/ Разбор полёта. 05 мая 2014]

В марте 1995 года Государственная дума отстранила Ковалёва от должности уполномоченного по правам человека в России, по мнению «Коммерсантъ», «за его высказывания против войны в Чечне». Генерал Геннадий Трошев в своей книге «Моя война. Чеченский дневник окопного генерала», отрицательно оценивая роль Сергея Ковалева в чеченском конфликте 1994—1996 годов, писал, что российских солдат после сдачи в плен ожидали пытки:

В боях за Грозный появились первые пленные, вокруг которых развернулись баталии с участием московских политиков, правозащитников и журналистов. Особо недобрую роль в этом сыграл тогдашний уполномоченный по правам человека в РФ С. Ковалев, который открыто призывал наших солдат сдаваться в плен под его могучие гарантии освобождения. А о том, что их ждет в плену у «добрых» чеченцев, особо и не задумывались. Приведу здесь слова капитана Сергея Н., томившегося восемь месяцев в яме под Шали: «Об одном просил Бога — быстрее умереть…» Об избиениях, садистских пытках, публичных казнях и прочих «прелестях» чеченского плена говорить можно долго — читателя этим не удивишь. Но вот отрубание голов, снятие кожи и скальпов с живых солдат, распятые тела в окнах домов — с таким федеральным войскам впервые пришлось столкнуться в Грозном.

— Геннадий Трошев. «Моя война. Чеченский дневник окопного генерала», воспоминания, книга

Также это подтвердил Александр Петренко, заместитель командира батальона 131 мотострелковой бригады:

«Вот он в эфире говорил: „Я правозащитник. Ребята, я, Сергей Ковалёв, беру на себя ответственность. Выходите, сдавайтесь, и вас сейчас на машинах вывезут в ваши части“. А на самом деле они вышли, их взяли в плен, потом этих пацанов кастрировали, изнасиловали…»

В июне 1995 году Джохар Дудаев, признавая заслуги Ковалёва, наградил его орденом Чеченской Республики Ичкерия «Рыцарь чести», однако тот отказался получать его до завершения войны. Орден был вручен Ковалёву после окончания войны, в Москве, в Доме журналиста 22 января 1997 года. Такой же орден был присужден и вручен за «победоносный поход на Будённовск» Шамилю Басаеву, которого Ковалев назвал в российском телеэфире «современным Робин Гудом с гранатомётом»^{[неавторитетный источник? 2879 дней]}. (хотя утверждение о награждении Басаева данным орденом можно назвать спорным, так как статут награды предусматривает её вручение иностранным гражданам, внесшим свой вклад в Чеченскую Республику Ичкерия).

В составе «миссии Ковалёва» в зону конфликта выезжали представители разных неправительственных организаций, депутаты, журналисты. Миссия занималась сбором информации о происходящем на чеченской войне, занималась розыском пропавших без вести и пленных, содействовала освобождению российских военнослужащих, попавших в плен к чеченским боевикам. Так, например, газета «КоммерсантЪ» сообщала, что во время осады российскими войсками посёлка Бамут, командовавший отрядами боевиков Хайхароев обещал казнить по пять пленных после каждого обстрела посёлка со стороны российских войск, но под влиянием Сергея Ковалёва, который участвовал в переговорах с полевыми командирами, Хайхароев отказался от этих намерений.

Также, отвечая на вопросы читателей на своем сайте о её совместной политической деятельности с Сергеем Ковалевым, Валерия Новодворская сказала:

А что он <Сергей Адамович Ковалев> поддерживал Басаева в 1995 году, так он был совершенно прав, потому что Басаев в 1995 году — это не Басаев 2005 года. Тогда Басаев действительно мог считаться Робин Гудом, он ничего дурного не делал, он защищал свою страну. И, действительно, чеченцы дали ему орден, и дали за дело, потому что он пытался остановить войну. А в 2002 году никого из нас молодые боевики не позвали, ни меня, ни Ковалева. Они просто уже не знали, они выросли после первой войны, они никого из нас не знали. Не знали, что мы были друзьями Джохара Дудаева.

— Валерия Новодворская. // [www.ds.ru/conf/conf.htm Официальный вебсайт "Демократического Союза", раздел: "Валерия Новодворская отвечает на вопросы"]

В июне 1995 года Сергей Ковалёв участвовал в освобождении заложников в Будённовске. По словам Егора Гайдара, прибыв в Будённовск с группой депутатов Государственной Думы, Ковалёв добился прекращения штурма больницы, который мог привести к значительным жертвам среди заложников, а затем, получив полномочия от Премьер-министра России Виктора Черномырдина, вёл с террористами переговоры об освобождении заложников и предоставлении свободы Басаеву и его боевикам. В результате переговоров все заложники, остававшиеся на тот момент в живых, были освобождены, Басаев и его отряд отпущены на свободу.

11 декабря 2006 года Сергей Ковалёв был награждён орденом Почётного легиона. Вручая высшую награду французского государства, посол Франции «отметил роль Ковалева в освобождении 1,5 тысяч заложников во время нападения отряда террористов в Будённовске в 1995 году, где известный правозащитник предложил себя вместо заложников».

Высказывания

Ковалёв признал, что мнение о том, что он не защищал права русских в Чечне, является распространённым, однако называл это «неправдой». Так, в 2004 году отвечая на вопрос «почему вы так ненавидите русских и всегда выступаете на стороне тех, кто с ними воюет, борется, ненавидит: чеченских бандитов, на стороне прибалтийских, латвийских фашистов и других», Ковалёв сказал: «Вы зря так считаете, что в число моих подзащитных русские никогда не попадали. Они попадали и в Прибалтике и, между прочим, в Будённовске. Мы защищали, например, две тысячи заложников в будённовской больнице, захваченных Шамилем Басаевым.».

Аслан Масхадов в 2000 г. заявил о том, что Ковалёв оскорбил чеченский народ в связи с тем, что Ковалёв говорил, что «нельзя не оказывать давления на страну, где торговля заложниками стала бизнесом, и где власти боятся пресечь этот бизнес, и где введены совершенно варварские нормы „права“… что не может быть и речи о суверенитете, о признанном суверенитете для власти, которая так себя ведёт».

В 2003 году, рассуждая о несовершенстве системы международного права, Ковалёв приводил Нюрнбергский процесс над нацистскими преступниками в качестве примера нарушения основополагающих норм права:

«С точки зрения права это чистое безобразие, это ведь суд победителей над побежденными, причём там даже не было попыток это скрыть. Какое тут равенство сторон? Это суд, который судил по специально для него написанным законам. Был сознательно нарушен фундаментальнейший, самый важный принцип права: закон не имеет обратной силы. Решили, что имеет. И вздёрнули людей, многие из которых поступали строго в соответствии с законами своей страны, действовавшими тогда. Ужасными законами, варварскими, но законами. Тем не менее найдите юриста, который сказал бы, что Нюрнбергский процесс — событие печальное, о нём следует сожалеть и признать, что он отодвинул нас назад. Ни один самый строгий юрист, понимающий все юридические недостатки Нюрнберга, не выступит таким образом».

Международный союз общественных объединений евреев — бывших узников фашизма осудил высказывание Ковалёва, заявив, что подобные «циничные слова вызывают глубокое возмущение» и теперь есть возможность «увидеть действительное лицо этого „правозащитника“, выступившего в недостойной роли адвоката гитлеровских палачей». В ответ заявлении Ковалёв заявил, что «не оправдывает» подсудимых, однако отметил, что «заступничество» за Нюрнбергский трибунал представляется ему «совершенно излишним».

В 2005 году, комментируя мнение о том, что правозащитники являются «плохими патриотами» и занимаются «очернительством», Ковалёв пояснил: «Я — антипатриот. Я очень не люблю того, что называют патриотизмом, и считаю это общественно вредной идеей».

Семья

Женат вторым браком, трое детей: сын от первого брака и две дочери. Дети Ковалёва проживают в США.

Сын Сергея Ковалёва Иван также был правозащитником и советским политзаключённым.

В художественной литературе

В романе Елены Чудиновой «Мечеть Парижской Богоматери» (2004) правозащитник Адам Кузнецов (парафраз имени, отчества и фамилии Ковалёва) призывает русских солдат во время «новогоднего штурма» Грозного сдаться в плен чеченским террористам, после чего русские подверглись пыткам и многие были убиты.

Награды и премии

• 1992 — Медаль Памяти 13 января (Литва)
• 1996 — Премия Международной Лиги прав человека.
• 1995 — Чешская премия «Человек в беде».
• 1995 — Нюрнбергская премия по правам человека.
• 1996 — Премия по правам человека Норвежского Хельсинкского Комитета.
• 1995 и 1996 номинировался на соискание Нобелевской премии мира.
• 1996 — орден «Рыцарь чести» Чеченской Республики Ичкерия (вручен в Москве в январе 1997).
• 1993 — Почётный доктор медицины Каунасской Академии медико-биологических наук.
• 1996 — почетная докторская степень в области прав человека Эссекского университета.
• 1999 — Большой командорский крест ордена Великого князя Литовского Гядиминаса
• 2000 — Премия Кеннеди.
• 2004 — Премия Улофа Пальме
• 2006 — Офицер ордена Почётного легиона (Франция).
• 2009 — Премия «За свободу мысли» имени Андрея Сахарова
• 2009 — награждён Большим Крестом ордена Заслуг перед Республикой Польша указом президента Польши Леха Качиньского «за выдающиеся достижения в области защиты прав человека и продвижения гражданских свобод» (вручены 2010)
• 2011 — «Премия Свободы» (Литва)

Ссылки

• [www.akdi.ru/gd/sprav_in/persons/99100204.htm Информация о Ковалёве на сайте Государственной Думы РФ]
• [niiss.ru/d_kovalev.shtml Краткая биография]
• [www.hrights.ru/kovalyov.htm Биография на сайте ИПЧ]

Статьи и интервью

• Ковалёв С. А. [www.hrights.ru/text/kniga/index.htm Прагматика политического идеализма]. — М.: Ин-т прав человека: Университет, 1999. — ISBN 5-8013-0068-8.
• Ковалёв С. А. [www.hrights.ru/text/koval/lection.htm Сны политического идеалиста, или Как нам обустроить Европу и мир]. // Лекция, приуроченная к 70-летнему юбилею автора. Москва, Дом архитектора, 2 марта 2000
• Ковалёв С. А. [www.novayagazeta.ru/data/2009/075/00.html За идеал ответишь? Об ответственности интеллектуалов: пора резко противопоставить чувство собственного достоинства так называемой real politics]. // «Новая газета» № 75 от 15 июля 2009
• Ковалёв С. А. [www.memo.ru/2010/03/03/kovalev_speech.htm Политический идеализм и реальная политика: вызов XXI века]. // Выступление на конференции «Страна и мир». Москва, Музей имени Андрея Сахарова, 2 марта 2010
• «Взрослые люди». Беседа с Сергеем Адамовичем Ковалёвым. // Полит.ру, 2010.

Часть 1. [www.polit.ru/analytics/2010/03/17/kovalev.html Научная предыстория диссидентской биографии].

Часть 2. [www.polit.ru/analytics/2010/04/14/kovalev.html Хроника диссидентской жизни].

Часть 3. [www.polit.ru/analytics/2010/06/16/dissident.html Диссидент во власти].

• [journalisti.ru/?p=1641 Сергей Ковалёв: «Из четырёх мерзавцев на Кавказе самый опасный — Кремлёвский»]. // Интервью газете «Русская мысль»
• [www.sakharov-center.ru/museum/statements/kovalev080225/ Открытое письмо В. В. Путину, В. Е. Чурову, С. В. Лаврову] февраль 2008 г.
• [newtimes.ru/talkshows/200802261204014570/ Сергей Ковалев пишет письмо президенту Путину (видео)]
• [echo.msk.ru/programs/razvorot/497315-echo/ Интервью Сергея Ковалева для радио «Эхо Москвы»]
• Ковалев, Сергей — статья в Лентапедии. 2012 год.

Отрывок, характеризующий Ковалёв, Сергей Адамович

Кутузов был в Горках, в центре позиции русского войска. Направленная Наполеоном атака на наш левый фланг была несколько раз отбиваема. В центре французы не подвинулись далее Бородина. С левого фланга кавалерия Уварова заставила бежать французов.
В третьем часу атаки французов прекратились. На всех лицах, приезжавших с поля сражения, и на тех, которые стояли вокруг него, Кутузов читал выражение напряженности, дошедшей до высшей степени. Кутузов был доволен успехом дня сверх ожидания. Но физические силы оставляли старика. Несколько раз голова его низко опускалась, как бы падая, и он задремывал. Ему подали обедать.
Флигель адъютант Вольцоген, тот самый, который, проезжая мимо князя Андрея, говорил, что войну надо im Raum verlegon [перенести в пространство (нем.) ], и которого так ненавидел Багратион, во время обеда подъехал к Кутузову. Вольцоген приехал от Барклая с донесением о ходе дел на левом фланге. Благоразумный Барклай де Толли, видя толпы отбегающих раненых и расстроенные зады армии, взвесив все обстоятельства дела, решил, что сражение было проиграно, и с этим известием прислал к главнокомандующему своего любимца.
Кутузов с трудом жевал жареную курицу и сузившимися, повеселевшими глазами взглянул на Вольцогена.
Вольцоген, небрежно разминая ноги, с полупрезрительной улыбкой на губах, подошел к Кутузову, слегка дотронувшись до козырька рукою.
Вольцоген обращался с светлейшим с некоторой аффектированной небрежностью, имеющей целью показать, что он, как высокообразованный военный, предоставляет русским делать кумира из этого старого, бесполезного человека, а сам знает, с кем он имеет дело. «Der alte Herr (как называли Кутузова в своем кругу немцы) macht sich ganz bequem, [Старый господин покойно устроился (нем.) ] – подумал Вольцоген и, строго взглянув на тарелки, стоявшие перед Кутузовым, начал докладывать старому господину положение дел на левом фланге так, как приказал ему Барклай и как он сам его видел и понял.
– Все пункты нашей позиции в руках неприятеля и отбить нечем, потому что войск нет; они бегут, и нет возможности остановить их, – докладывал он.
Кутузов, остановившись жевать, удивленно, как будто не понимая того, что ему говорили, уставился на Вольцогена. Вольцоген, заметив волнение des alten Herrn, [старого господина (нем.) ] с улыбкой сказал:
– Я не считал себя вправе скрыть от вашей светлости того, что я видел… Войска в полном расстройстве…
– Вы видели? Вы видели?.. – нахмурившись, закричал Кутузов, быстро вставая и наступая на Вольцогена. – Как вы… как вы смеете!.. – делая угрожающие жесты трясущимися руками и захлебываясь, закричал он. – Как смоете вы, милостивый государь, говорить это мне. Вы ничего не знаете. Передайте от меня генералу Барклаю, что его сведения неверны и что настоящий ход сражения известен мне, главнокомандующему, лучше, чем ему.
Вольцоген хотел возразить что то, но Кутузов перебил его.
– Неприятель отбит на левом и поражен на правом фланге. Ежели вы плохо видели, милостивый государь, то не позволяйте себе говорить того, чего вы не знаете. Извольте ехать к генералу Барклаю и передать ему назавтра мое непременное намерение атаковать неприятеля, – строго сказал Кутузов. Все молчали, и слышно было одно тяжелое дыхание запыхавшегося старого генерала. – Отбиты везде, за что я благодарю бога и наше храброе войско. Неприятель побежден, и завтра погоним его из священной земли русской, – сказал Кутузов, крестясь; и вдруг всхлипнул от наступивших слез. Вольцоген, пожав плечами и скривив губы, молча отошел к стороне, удивляясь uber diese Eingenommenheit des alten Herrn. [на это самодурство старого господина. (нем.) ]
– Да, вот он, мой герой, – сказал Кутузов к полному красивому черноволосому генералу, который в это время входил на курган. Это был Раевский, проведший весь день на главном пункте Бородинского поля.
Раевский доносил, что войска твердо стоят на своих местах и что французы не смеют атаковать более. Выслушав его, Кутузов по французски сказал:
– Vous ne pensez donc pas comme lesautres que nous sommes obliges de nous retirer? [Вы, стало быть, не думаете, как другие, что мы должны отступить?]
– Au contraire, votre altesse, dans les affaires indecises c'est loujours le plus opiniatre qui reste victorieux, – отвечал Раевский, – et mon opinion… [Напротив, ваша светлость, в нерешительных делах остается победителем тот, кто упрямее, и мое мнение…]
– Кайсаров! – крикнул Кутузов своего адъютанта. – Садись пиши приказ на завтрашний день. А ты, – обратился он к другому, – поезжай по линии и объяви, что завтра мы атакуем.
Пока шел разговор с Раевским и диктовался приказ, Вольцоген вернулся от Барклая и доложил, что генерал Барклай де Толли желал бы иметь письменное подтверждение того приказа, который отдавал фельдмаршал.
Кутузов, не глядя на Вольцогена, приказал написать этот приказ, который, весьма основательно, для избежания личной ответственности, желал иметь бывший главнокомандующий.
И по неопределимой, таинственной связи, поддерживающей во всей армии одно и то же настроение, называемое духом армии и составляющее главный нерв войны, слова Кутузова, его приказ к сражению на завтрашний день, передались одновременно во все концы войска.
Далеко не самые слова, не самый приказ передавались в последней цепи этой связи. Даже ничего не было похожего в тех рассказах, которые передавали друг другу на разных концах армии, на то, что сказал Кутузов; но смысл его слов сообщился повсюду, потому что то, что сказал Кутузов, вытекало не из хитрых соображений, а из чувства, которое лежало в душе главнокомандующего, так же как и в душе каждого русского человека.
И узнав то, что назавтра мы атакуем неприятеля, из высших сфер армии услыхав подтверждение того, чему они хотели верить, измученные, колеблющиеся люди утешались и ободрялись.


Полк князя Андрея был в резервах, которые до второго часа стояли позади Семеновского в бездействии, под сильным огнем артиллерии. Во втором часу полк, потерявший уже более двухсот человек, был двинут вперед на стоптанное овсяное поле, на тот промежуток между Семеновским и курганной батареей, на котором в этот день были побиты тысячи людей и на который во втором часу дня был направлен усиленно сосредоточенный огонь из нескольких сот неприятельских орудий.
Не сходя с этого места и не выпустив ни одного заряда, полк потерял здесь еще третью часть своих людей. Спереди и в особенности с правой стороны, в нерасходившемся дыму, бубухали пушки и из таинственной области дыма, застилавшей всю местность впереди, не переставая, с шипящим быстрым свистом, вылетали ядра и медлительно свистевшие гранаты. Иногда, как бы давая отдых, проходило четверть часа, во время которых все ядра и гранаты перелетали, но иногда в продолжение минуты несколько человек вырывало из полка, и беспрестанно оттаскивали убитых и уносили раненых.
С каждым новым ударом все меньше и меньше случайностей жизни оставалось для тех, которые еще не были убиты. Полк стоял в батальонных колоннах на расстоянии трехсот шагов, но, несмотря на то, все люди полка находились под влиянием одного и того же настроения. Все люди полка одинаково были молчаливы и мрачны. Редко слышался между рядами говор, но говор этот замолкал всякий раз, как слышался попавший удар и крик: «Носилки!» Большую часть времени люди полка по приказанию начальства сидели на земле. Кто, сняв кивер, старательно распускал и опять собирал сборки; кто сухой глиной, распорошив ее в ладонях, начищал штык; кто разминал ремень и перетягивал пряжку перевязи; кто старательно расправлял и перегибал по новому подвертки и переобувался. Некоторые строили домики из калмыжек пашни или плели плетеночки из соломы жнивья. Все казались вполне погружены в эти занятия. Когда ранило и убивало людей, когда тянулись носилки, когда наши возвращались назад, когда виднелись сквозь дым большие массы неприятелей, никто не обращал никакого внимания на эти обстоятельства. Когда же вперед проезжала артиллерия, кавалерия, виднелись движения нашей пехоты, одобрительные замечания слышались со всех сторон. Но самое большое внимание заслуживали события совершенно посторонние, не имевшие никакого отношения к сражению. Как будто внимание этих нравственно измученных людей отдыхало на этих обычных, житейских событиях. Батарея артиллерии прошла пред фронтом полка. В одном из артиллерийских ящиков пристяжная заступила постромку. «Эй, пристяжную то!.. Выправь! Упадет… Эх, не видят!.. – по всему полку одинаково кричали из рядов. В другой раз общее внимание обратила небольшая коричневая собачонка с твердо поднятым хвостом, которая, бог знает откуда взявшись, озабоченной рысцой выбежала перед ряды и вдруг от близко ударившего ядра взвизгнула и, поджав хвост, бросилась в сторону. По всему полку раздалось гоготанье и взвизги. Но развлечения такого рода продолжались минуты, а люди уже более восьми часов стояли без еды и без дела под непроходящим ужасом смерти, и бледные и нахмуренные лица все более бледнели и хмурились.
Князь Андрей, точно так же как и все люди полка, нахмуренный и бледный, ходил взад и вперед по лугу подле овсяного поля от одной межи до другой, заложив назад руки и опустив голову. Делать и приказывать ему нечего было. Все делалось само собою. Убитых оттаскивали за фронт, раненых относили, ряды смыкались. Ежели отбегали солдаты, то они тотчас же поспешно возвращались. Сначала князь Андрей, считая своею обязанностью возбуждать мужество солдат и показывать им пример, прохаживался по рядам; но потом он убедился, что ему нечему и нечем учить их. Все силы его души, точно так же как и каждого солдата, были бессознательно направлены на то, чтобы удержаться только от созерцания ужаса того положения, в котором они были. Он ходил по лугу, волоча ноги, шаршавя траву и наблюдая пыль, которая покрывала его сапоги; то он шагал большими шагами, стараясь попадать в следы, оставленные косцами по лугу, то он, считая свои шаги, делал расчеты, сколько раз он должен пройти от межи до межи, чтобы сделать версту, то ошмурыгывал цветки полыни, растущие на меже, и растирал эти цветки в ладонях и принюхивался к душисто горькому, крепкому запаху. Изо всей вчерашней работы мысли не оставалось ничего. Он ни о чем не думал. Он прислушивался усталым слухом все к тем же звукам, различая свистенье полетов от гула выстрелов, посматривал на приглядевшиеся лица людей 1 го батальона и ждал. «Вот она… эта опять к нам! – думал он, прислушиваясь к приближавшемуся свисту чего то из закрытой области дыма. – Одна, другая! Еще! Попало… Он остановился и поглядел на ряды. „Нет, перенесло. А вот это попало“. И он опять принимался ходить, стараясь делать большие шаги, чтобы в шестнадцать шагов дойти до межи.
Свист и удар! В пяти шагах от него взрыло сухую землю и скрылось ядро. Невольный холод пробежал по его спине. Он опять поглядел на ряды. Вероятно, вырвало многих; большая толпа собралась у 2 го батальона.
– Господин адъютант, – прокричал он, – прикажите, чтобы не толпились. – Адъютант, исполнив приказание, подходил к князю Андрею. С другой стороны подъехал верхом командир батальона.
– Берегись! – послышался испуганный крик солдата, и, как свистящая на быстром полете, приседающая на землю птичка, в двух шагах от князя Андрея, подле лошади батальонного командира, негромко шлепнулась граната. Лошадь первая, не спрашивая того, хорошо или дурно было высказывать страх, фыркнула, взвилась, чуть не сронив майора, и отскакала в сторону. Ужас лошади сообщился людям.
– Ложись! – крикнул голос адъютанта, прилегшего к земле. Князь Андрей стоял в нерешительности. Граната, как волчок, дымясь, вертелась между ним и лежащим адъютантом, на краю пашни и луга, подле куста полыни.
«Неужели это смерть? – думал князь Андрей, совершенно новым, завистливым взглядом глядя на траву, на полынь и на струйку дыма, вьющуюся от вертящегося черного мячика. – Я не могу, я не хочу умереть, я люблю жизнь, люблю эту траву, землю, воздух… – Он думал это и вместе с тем помнил о том, что на него смотрят.
– Стыдно, господин офицер! – сказал он адъютанту. – Какой… – он не договорил. В одно и то же время послышался взрыв, свист осколков как бы разбитой рамы, душный запах пороха – и князь Андрей рванулся в сторону и, подняв кверху руку, упал на грудь.
Несколько офицеров подбежало к нему. С правой стороны живота расходилось по траве большое пятно крови.
Вызванные ополченцы с носилками остановились позади офицеров. Князь Андрей лежал на груди, опустившись лицом до травы, и, тяжело, всхрапывая, дышал.
– Ну что стали, подходи!
Мужики подошли и взяли его за плечи и ноги, но он жалобно застонал, и мужики, переглянувшись, опять отпустили его.
– Берись, клади, всё одно! – крикнул чей то голос. Его другой раз взяли за плечи и положили на носилки.
– Ах боже мой! Боже мой! Что ж это?.. Живот! Это конец! Ах боже мой! – слышались голоса между офицерами. – На волосок мимо уха прожужжала, – говорил адъютант. Мужики, приладивши носилки на плечах, поспешно тронулись по протоптанной ими дорожке к перевязочному пункту.
– В ногу идите… Э!.. мужичье! – крикнул офицер, за плечи останавливая неровно шедших и трясущих носилки мужиков.
– Подлаживай, что ль, Хведор, а Хведор, – говорил передний мужик.
– Вот так, важно, – радостно сказал задний, попав в ногу.
– Ваше сиятельство? А? Князь? – дрожащим голосом сказал подбежавший Тимохин, заглядывая в носилки.
Князь Андрей открыл глаза и посмотрел из за носилок, в которые глубоко ушла его голова, на того, кто говорил, и опять опустил веки.
Ополченцы принесли князя Андрея к лесу, где стояли фуры и где был перевязочный пункт. Перевязочный пункт состоял из трех раскинутых, с завороченными полами, палаток на краю березника. В березнике стояла фуры и лошади. Лошади в хребтугах ели овес, и воробьи слетали к ним и подбирали просыпанные зерна. Воронья, чуя кровь, нетерпеливо каркая, перелетали на березах. Вокруг палаток, больше чем на две десятины места, лежали, сидели, стояли окровавленные люди в различных одеждах. Вокруг раненых, с унылыми и внимательными лицами, стояли толпы солдат носильщиков, которых тщетно отгоняли от этого места распоряжавшиеся порядком офицеры. Не слушая офицеров, солдаты стояли, опираясь на носилки, и пристально, как будто пытаясь понять трудное значение зрелища, смотрели на то, что делалось перед ними. Из палаток слышались то громкие, злые вопли, то жалобные стенания. Изредка выбегали оттуда фельдшера за водой и указывали на тех, который надо было вносить. Раненые, ожидая у палатки своей очереди, хрипели, стонали, плакали, кричали, ругались, просили водки. Некоторые бредили. Князя Андрея, как полкового командира, шагая через неперевязанных раненых, пронесли ближе к одной из палаток и остановились, ожидая приказания. Князь Андрей открыл глаза и долго не мог понять того, что делалось вокруг него. Луг, полынь, пашня, черный крутящийся мячик и его страстный порыв любви к жизни вспомнились ему. В двух шагах от него, громко говоря и обращая на себя общее внимание, стоял, опершись на сук и с обвязанной головой, высокий, красивый, черноволосый унтер офицер. Он был ранен в голову и ногу пулями. Вокруг него, жадно слушая его речь, собралась толпа раненых и носильщиков.
– Мы его оттеда как долбанули, так все побросал, самого короля забрали! – блестя черными разгоряченными глазами и оглядываясь вокруг себя, кричал солдат. – Подойди только в тот самый раз лезервы, его б, братец ты мой, звания не осталось, потому верно тебе говорю…
Князь Андрей, так же как и все окружавшие рассказчика, блестящим взглядом смотрел на него и испытывал утешительное чувство. «Но разве не все равно теперь, – подумал он. – А что будет там и что такое было здесь? Отчего мне так жалко было расставаться с жизнью? Что то было в этой жизни, чего я не понимал и не понимаю».


Один из докторов, в окровавленном фартуке и с окровавленными небольшими руками, в одной из которых он между мизинцем и большим пальцем (чтобы не запачкать ее) держал сигару, вышел из палатки. Доктор этот поднял голову и стал смотреть по сторонам, но выше раненых. Он, очевидно, хотел отдохнуть немного. Поводив несколько времени головой вправо и влево, он вздохнул и опустил глаза.
– Ну, сейчас, – сказал он на слова фельдшера, указывавшего ему на князя Андрея, и велел нести его в палатку.
В толпе ожидавших раненых поднялся ропот.
– Видно, и на том свете господам одним жить, – проговорил один.
Князя Андрея внесли и положили на только что очистившийся стол, с которого фельдшер споласкивал что то. Князь Андрей не мог разобрать в отдельности того, что было в палатке. Жалобные стоны с разных сторон, мучительная боль бедра, живота и спины развлекали его. Все, что он видел вокруг себя, слилось для него в одно общее впечатление обнаженного, окровавленного человеческого тела, которое, казалось, наполняло всю низкую палатку, как несколько недель тому назад в этот жаркий, августовский день это же тело наполняло грязный пруд по Смоленской дороге. Да, это было то самое тело, та самая chair a canon [мясо для пушек], вид которой еще тогда, как бы предсказывая теперешнее, возбудил в нем ужас.
В палатке было три стола. Два были заняты, на третий положили князя Андрея. Несколько времени его оставили одного, и он невольно увидал то, что делалось на других двух столах. На ближнем столе сидел татарин, вероятно, казак – по мундиру, брошенному подле. Четверо солдат держали его. Доктор в очках что то резал в его коричневой, мускулистой спине.
– Ух, ух, ух!.. – как будто хрюкал татарин, и вдруг, подняв кверху свое скуластое черное курносое лицо, оскалив белые зубы, начинал рваться, дергаться и визжат ь пронзительно звенящим, протяжным визгом. На другом столе, около которого толпилось много народа, на спине лежал большой, полный человек с закинутой назад головой (вьющиеся волоса, их цвет и форма головы показались странно знакомы князю Андрею). Несколько человек фельдшеров навалились на грудь этому человеку и держали его. Белая большая полная нога быстро и часто, не переставая, дергалась лихорадочными трепетаниями. Человек этот судорожно рыдал и захлебывался. Два доктора молча – один был бледен и дрожал – что то делали над другой, красной ногой этого человека. Управившись с татарином, на которого накинули шинель, доктор в очках, обтирая руки, подошел к князю Андрею. Он взглянул в лицо князя Андрея и поспешно отвернулся.
– Раздеть! Что стоите? – крикнул он сердито на фельдшеров.
Самое первое далекое детство вспомнилось князю Андрею, когда фельдшер торопившимися засученными руками расстегивал ему пуговицы и снимал с него платье. Доктор низко нагнулся над раной, ощупал ее и тяжело вздохнул. Потом он сделал знак кому то. И мучительная боль внутри живота заставила князя Андрея потерять сознание. Когда он очнулся, разбитые кости бедра были вынуты, клоки мяса отрезаны, и рана перевязана. Ему прыскали в лицо водою. Как только князь Андрей открыл глаза, доктор нагнулся над ним, молча поцеловал его в губы и поспешно отошел.
После перенесенного страдания князь Андрей чувствовал блаженство, давно не испытанное им. Все лучшие, счастливейшие минуты в его жизни, в особенности самое дальнее детство, когда его раздевали и клали в кроватку, когда няня, убаюкивая, пела над ним, когда, зарывшись головой в подушки, он чувствовал себя счастливым одним сознанием жизни, – представлялись его воображению даже не как прошедшее, а как действительность.
Около того раненого, очертания головы которого казались знакомыми князю Андрею, суетились доктора; его поднимали и успокоивали.
– Покажите мне… Ооооо! о! ооооо! – слышался его прерываемый рыданиями, испуганный и покорившийся страданию стон. Слушая эти стоны, князь Андрей хотел плакать. Оттого ли, что он без славы умирал, оттого ли, что жалко ему было расставаться с жизнью, от этих ли невозвратимых детских воспоминаний, оттого ли, что он страдал, что другие страдали и так жалостно перед ним стонал этот человек, но ему хотелось плакать детскими, добрыми, почти радостными слезами.
Раненому показали в сапоге с запекшейся кровью отрезанную ногу.
– О! Ооооо! – зарыдал он, как женщина. Доктор, стоявший перед раненым, загораживая его лицо, отошел.
– Боже мой! Что это? Зачем он здесь? – сказал себе князь Андрей.
В несчастном, рыдающем, обессилевшем человеке, которому только что отняли ногу, он узнал Анатоля Курагина. Анатоля держали на руках и предлагали ему воду в стакане, края которого он не мог поймать дрожащими, распухшими губами. Анатоль тяжело всхлипывал. «Да, это он; да, этот человек чем то близко и тяжело связан со мною, – думал князь Андрей, не понимая еще ясно того, что было перед ним. – В чем состоит связь этого человека с моим детством, с моею жизнью? – спрашивал он себя, не находя ответа. И вдруг новое, неожиданное воспоминание из мира детского, чистого и любовного, представилось князю Андрею. Он вспомнил Наташу такою, какою он видел ее в первый раз на бале 1810 года, с тонкой шеей и тонкими рукамис готовым на восторг, испуганным, счастливым лицом, и любовь и нежность к ней, еще живее и сильнее, чем когда либо, проснулись в его душе. Он вспомнил теперь ту связь, которая существовала между им и этим человеком, сквозь слезы, наполнявшие распухшие глаза, мутно смотревшим на него. Князь Андрей вспомнил все, и восторженная жалость и любовь к этому человеку наполнили его счастливое сердце.
Князь Андрей не мог удерживаться более и заплакал нежными, любовными слезами над людьми, над собой и над их и своими заблуждениями.
«Сострадание, любовь к братьям, к любящим, любовь к ненавидящим нас, любовь к врагам – да, та любовь, которую проповедовал бог на земле, которой меня учила княжна Марья и которой я не понимал; вот отчего мне жалко было жизни, вот оно то, что еще оставалось мне, ежели бы я был жив. Но теперь уже поздно. Я знаю это!»


Страшный вид поля сражения, покрытого трупами и ранеными, в соединении с тяжестью головы и с известиями об убитых и раненых двадцати знакомых генералах и с сознанием бессильности своей прежде сильной руки произвели неожиданное впечатление на Наполеона, который обыкновенно любил рассматривать убитых и раненых, испытывая тем свою душевную силу (как он думал). В этот день ужасный вид поля сражения победил ту душевную силу, в которой он полагал свою заслугу и величие. Он поспешно уехал с поля сражения и возвратился к Шевардинскому кургану. Желтый, опухлый, тяжелый, с мутными глазами, красным носом и охриплым голосом, он сидел на складном стуле, невольно прислушиваясь к звукам пальбы и не поднимая глаз. Он с болезненной тоской ожидал конца того дела, которого он считал себя причиной, но которого он не мог остановить. Личное человеческое чувство на короткое мгновение взяло верх над тем искусственным призраком жизни, которому он служил так долго. Он на себя переносил те страдания и ту смерть, которые он видел на поле сражения. Тяжесть головы и груди напоминала ему о возможности и для себя страданий и смерти. Он в эту минуту не хотел для себя ни Москвы, ни победы, ни славы. (Какой нужно было ему еще славы?) Одно, чего он желал теперь, – отдыха, спокойствия и свободы. Но когда он был на Семеновской высоте, начальник артиллерии предложил ему выставить несколько батарей на эти высоты, для того чтобы усилить огонь по столпившимся перед Князьковым русским войскам. Наполеон согласился и приказал привезти ему известие о том, какое действие произведут эти батареи.
Адъютант приехал сказать, что по приказанию императора двести орудий направлены на русских, но что русские все так же стоят.
– Наш огонь рядами вырывает их, а они стоят, – сказал адъютант.
– Ils en veulent encore!.. [Им еще хочется!..] – сказал Наполеон охриплым голосом.
– Sire? [Государь?] – повторил не расслушавший адъютант.
– Ils en veulent encore, – нахмурившись, прохрипел Наполеон осиплым голосом, – donnez leur en. [Еще хочется, ну и задайте им.]
И без его приказания делалось то, чего он хотел, и он распорядился только потому, что думал, что от него ждали приказания. И он опять перенесся в свой прежний искусственный мир призраков какого то величия, и опять (как та лошадь, ходящая на покатом колесе привода, воображает себе, что она что то делает для себя) он покорно стал исполнять ту жестокую, печальную и тяжелую, нечеловеческую роль, которая ему была предназначена.
И не на один только этот час и день были помрачены ум и совесть этого человека, тяжеле всех других участников этого дела носившего на себе всю тяжесть совершавшегося; но и никогда, до конца жизни, не мог понимать он ни добра, ни красоты, ни истины, ни значения своих поступков, которые были слишком противоположны добру и правде, слишком далеки от всего человеческого, для того чтобы он мог понимать их значение. Он не мог отречься от своих поступков, восхваляемых половиной света, и потому должен был отречься от правды и добра и всего человеческого.
Не в один только этот день, объезжая поле сражения, уложенное мертвыми и изувеченными людьми (как он думал, по его воле), он, глядя на этих людей, считал, сколько приходится русских на одного француза, и, обманывая себя, находил причины радоваться, что на одного француза приходилось пять русских. Не в один только этот день он писал в письме в Париж, что le champ de bataille a ete superbe [поле сражения было великолепно], потому что на нем было пятьдесят тысяч трупов; но и на острове Св. Елены, в тиши уединения, где он говорил, что он намерен был посвятить свои досуги изложению великих дел, которые он сделал, он писал:
«La guerre de Russie eut du etre la plus populaire des temps modernes: c'etait celle du bon sens et des vrais interets, celle du repos et de la securite de tous; elle etait purement pacifique et conservatrice.
C'etait pour la grande cause, la fin des hasards elle commencement de la securite. Un nouvel horizon, de nouveaux travaux allaient se derouler, tout plein du bien etre et de la prosperite de tous. Le systeme europeen se trouvait fonde; il n'etait plus question que de l'organiser.
Satisfait sur ces grands points et tranquille partout, j'aurais eu aussi mon congres et ma sainte alliance. Ce sont des idees qu'on m'a volees. Dans cette reunion de grands souverains, nous eussions traites de nos interets en famille et compte de clerc a maitre avec les peuples.
L'Europe n'eut bientot fait de la sorte veritablement qu'un meme peuple, et chacun, en voyageant partout, se fut trouve toujours dans la patrie commune. Il eut demande toutes les rivieres navigables pour tous, la communaute des mers, et que les grandes armees permanentes fussent reduites desormais a la seule garde des souverains.
De retour en France, au sein de la patrie, grande, forte, magnifique, tranquille, glorieuse, j'eusse proclame ses limites immuables; toute guerre future, purement defensive; tout agrandissement nouveau antinational. J'eusse associe mon fils a l'Empire; ma dictature eut fini, et son regne constitutionnel eut commence…
Paris eut ete la capitale du monde, et les Francais l'envie des nations!..
Mes loisirs ensuite et mes vieux jours eussent ete consacres, en compagnie de l'imperatrice et durant l'apprentissage royal de mon fils, a visiter lentement et en vrai couple campagnard, avec nos propres chevaux, tous les recoins de l'Empire, recevant les plaintes, redressant les torts, semant de toutes parts et partout les monuments et les bienfaits.
Русская война должна бы была быть самая популярная в новейшие времена: это была война здравого смысла и настоящих выгод, война спокойствия и безопасности всех; она была чисто миролюбивая и консервативная.
Это было для великой цели, для конца случайностей и для начала спокойствия. Новый горизонт, новые труды открывались бы, полные благосостояния и благоденствия всех. Система европейская была бы основана, вопрос заключался бы уже только в ее учреждении.
Удовлетворенный в этих великих вопросах и везде спокойный, я бы тоже имел свой конгресс и свой священный союз. Это мысли, которые у меня украли. В этом собрании великих государей мы обсуживали бы наши интересы семейно и считались бы с народами, как писец с хозяином.
Европа действительно скоро составила бы таким образом один и тот же народ, и всякий, путешествуя где бы то ни было, находился бы всегда в общей родине.
Я бы выговорил, чтобы все реки были судоходны для всех, чтобы море было общее, чтобы постоянные, большие армии были уменьшены единственно до гвардии государей и т.д.
Возвратясь во Францию, на родину, великую, сильную, великолепную, спокойную, славную, я провозгласил бы границы ее неизменными; всякую будущую войну защитительной; всякое новое распространение – антинациональным; я присоединил бы своего сына к правлению империей; мое диктаторство кончилось бы, в началось бы его конституционное правление…
Париж был бы столицей мира и французы предметом зависти всех наций!..
Потом мои досуги и последние дни были бы посвящены, с помощью императрицы и во время царственного воспитывания моего сына, на то, чтобы мало помалу посещать, как настоящая деревенская чета, на собственных лошадях, все уголки государства, принимая жалобы, устраняя несправедливости, рассевая во все стороны и везде здания и благодеяния.]
Он, предназначенный провидением на печальную, несвободную роль палача народов, уверял себя, что цель его поступков была благо народов и что он мог руководить судьбами миллионов и путем власти делать благодеяния!
«Des 400000 hommes qui passerent la Vistule, – писал он дальше о русской войне, – la moitie etait Autrichiens, Prussiens, Saxons, Polonais, Bavarois, Wurtembergeois, Mecklembourgeois, Espagnols, Italiens, Napolitains. L'armee imperiale, proprement dite, etait pour un tiers composee de Hollandais, Belges, habitants des bords du Rhin, Piemontais, Suisses, Genevois, Toscans, Romains, habitants de la 32 e division militaire, Breme, Hambourg, etc.; elle comptait a peine 140000 hommes parlant francais. L'expedition do Russie couta moins de 50000 hommes a la France actuelle; l'armee russe dans la retraite de Wilna a Moscou, dans les differentes batailles, a perdu quatre fois plus que l'armee francaise; l'incendie de Moscou a coute la vie a 100000 Russes, morts de froid et de misere dans les bois; enfin dans sa marche de Moscou a l'Oder, l'armee russe fut aussi atteinte par, l'intemperie de la saison; elle ne comptait a son arrivee a Wilna que 50000 hommes, et a Kalisch moins de 18000».
[Из 400000 человек, которые перешли Вислу, половина была австрийцы, пруссаки, саксонцы, поляки, баварцы, виртембергцы, мекленбургцы, испанцы, итальянцы и неаполитанцы. Императорская армия, собственно сказать, была на треть составлена из голландцев, бельгийцев, жителей берегов Рейна, пьемонтцев, швейцарцев, женевцев, тосканцев, римлян, жителей 32 й военной дивизии, Бремена, Гамбурга и т.д.; в ней едва ли было 140000 человек, говорящих по французски. Русская экспедиция стоила собственно Франции менее 50000 человек; русская армия в отступлении из Вильны в Москву в различных сражениях потеряла в четыре раза более, чем французская армия; пожар Москвы стоил жизни 100000 русских, умерших от холода и нищеты в лесах; наконец во время своего перехода от Москвы к Одеру русская армия тоже пострадала от суровости времени года; по приходе в Вильну она состояла только из 50000 людей, а в Калише менее 18000.]
Он воображал себе, что по его воле произошла война с Россией, и ужас совершившегося не поражал его душу. Он смело принимал на себя всю ответственность события, и его помраченный ум видел оправдание в том, что в числе сотен тысяч погибших людей было меньше французов, чем гессенцев и баварцев.


Несколько десятков тысяч человек лежало мертвыми в разных положениях и мундирах на полях и лугах, принадлежавших господам Давыдовым и казенным крестьянам, на тех полях и лугах, на которых сотни лет одновременно сбирали урожаи и пасли скот крестьяне деревень Бородина, Горок, Шевардина и Семеновского. На перевязочных пунктах на десятину места трава и земля были пропитаны кровью. Толпы раненых и нераненых разных команд людей, с испуганными лицами, с одной стороны брели назад к Можайску, с другой стороны – назад к Валуеву. Другие толпы, измученные и голодные, ведомые начальниками, шли вперед. Третьи стояли на местах и продолжали стрелять.
Над всем полем, прежде столь весело красивым, с его блестками штыков и дымами в утреннем солнце, стояла теперь мгла сырости и дыма и пахло странной кислотой селитры и крови. Собрались тучки, и стал накрапывать дождик на убитых, на раненых, на испуганных, и на изнуренных, и на сомневающихся людей. Как будто он говорил: «Довольно, довольно, люди. Перестаньте… Опомнитесь. Что вы делаете?»
Измученным, без пищи и без отдыха, людям той и другой стороны начинало одинаково приходить сомнение о том, следует ли им еще истреблять друг друга, и на всех лицах было заметно колебанье, и в каждой душе одинаково поднимался вопрос: «Зачем, для кого мне убивать и быть убитому? Убивайте, кого хотите, делайте, что хотите, а я не хочу больше!» Мысль эта к вечеру одинаково созрела в душе каждого. Всякую минуту могли все эти люди ужаснуться того, что они делали, бросить всо и побежать куда попало.
Но хотя уже к концу сражения люди чувствовали весь ужас своего поступка, хотя они и рады бы были перестать, какая то непонятная, таинственная сила еще продолжала руководить ими, и, запотелые, в порохе и крови, оставшиеся по одному на три, артиллеристы, хотя и спотыкаясь и задыхаясь от усталости, приносили заряды, заряжали, наводили, прикладывали фитили; и ядра так же быстро и жестоко перелетали с обеих сторон и расплюскивали человеческое тело, и продолжало совершаться то страшное дело, которое совершается не по воле людей, а по воле того, кто руководит людьми и мирами.